что судья Шевашен, на дочь которого наместник позарился весьма некстати,
перейдет на его сторону.
Либо араван недооценил преданности судьи Шевашена наместнику, либо
сам судья не решил, на каком стуле сидеть выгод ней. Во всяком случае, он
понял, что из показаний бунтовщиков, при желании, можно состряпать дело и
против аравана.
И вот в Малый Иров день судья просит у аравана двести тысяч. А у
аравана таких денег нет, и вообще араван только теперь понимает, с каким
дерьмом он связался!
Убийство судьи было весьма разумным в такой ситуации: араван понял,
что тот предал его, - а ведь в этом деле аравана с бунтовщиками связывали
не улики, а позиция судьи. Араван, разумеется, полагал, что никто не
решится утверждать, будто стреляли не из толпы. Но по чьему указу? И
араван велел своему шпиону, письмоводителю Имии, имеющему доступ в дом
судьи, спрятать там компрометирующие наместника бумаги. Имия, в роли
привидения, которое постаралось, чтоб его заметила вдова - не доставал
бумаги из шкафа - он клал их туда... Араван уверял меня в том, что бумаги
существуют, и послужили очевидной причиной смерти судьи, еще в нашу первую
встречу.
Для правдоподобия он особенно не настаивал на том, что наместник,
совершив ради бумаг убийство, не сумел потом их раздобыть. Но уж верно,
если бы мы не были столь усердны и не нашли документов о разорении убежищ
в тот же вечер - араван и его шпион Имия озаботились бы этим.
- Письмоводитель Имия, - сказал Шаваш, - потрудился на славу.
Во-первых, он раздобыл для страждущей вдовы гадалку. Гадалка внушила ей,
что на меня надо во всем положиться, ибо судьба моя - жениться на ее
дочке. Красивая дочка, - прибавил Шаваш, вздохнув. - Это ж надо - занимать
такой пост и оставить девочку без приданого!
А во-вторых, - это Имия устроил тройное свидание в саду. Я поругался
с человеком наместника, что само по себе было для аравана выгодно, и
окончательно завоевал доверие вдовы.
- Да, - сказал Нан. - Араван Нарай убил городского судью, а Ир тут
был ни при чем. Вероятно, он исчез сам. Ни горцы, ни один из наших троих
подозреваемых к тому непричастен, а больше - некому...
Ответ Шаваша едва не заставил Нана вывалиться из седла.
- Господин инспектор, - нерешительно спросил секретарь, - а вы
уверены, что желтые монахи так безгрешны, как им полагается?
Той же ночью хорошо организованное и разделенное на три отряда
пятитысячное разбойничье войско напало на горцев. Один из отрядов
прорвался за первую линию рогаток и помчался по лагерю, поджигая все на
своем пути и топча конями растерявшихся людей. Главной целью Ханалая было
убить князя. Он, зная горцев, полагал, что без предводителя их войско
рассыплется на части; но князя убить не удалось; горцы собрались за второй
линией заграждений, оскалившейся кольями, и начали, при щедром лунном
свете, осыпать противника стрелами; по данному знаку разбойники бросились
врассыпную к реке. Горцы скакали за ними. Но вейцы знали эти места лучше:
они исчезали невидимыми путями, а горцы один за другим падали в волчьи
ямы, вырытые на приметных тропах; длинные шесты с крюками на конце -
разбойничье, непривычное ветхам оружие, высовывались из травы, цепляя
лошадей, и неожиданно протянутые веревки сбрасывали всадников на землю.
Горцы прижимали противника к реке, но потери их были во много раз
серьезней. Наконец по берегу прокатился условный свист, и разбойники
запрыгали в лодки, укрытые в камышах, переправляясь на сторону, где
расположился правительственный лагерь. Горцы не следовали за ними. Меньшая
часть людей Ханалая ушла и затаилась в лесу на западе и юге: потери их
были также незначительны.
Когда как следует рассвело, около тысячи разбойников сели в лодки и
вновь стали переправляться на северный берег. Горцы осыпали их стрелами,
но деревянные щиты, поднятые над лодками, были надежной защитой. Как
только вейцы высадились, два конных отряда ветхов, за которыми бежали
пешие дружинники, набросились на них, отрезая от лодок; вейцы бежали вдоль
реки. Воины Маанари вскочили в лодки и поплыли к противоположному берегу,
пока всадники преследовали разбойников.
Но на середине реки, по сигналу, раздавшемуся с берега, из воды стали
выныривать люди и вытаскивать из кормы лодок деревянные затычки. Лодки
наполнялись водой и тонули. В число многих боевых достоинств ветхов, как
правило, не входило умение плавать. Все, вскочившие в лодки, были заколоты
в воде или утонули. Между тем отступившие вчера к западу и югу разбойники
и части правительственных войск, переправившиеся ночью без шума через
реку, атаковали лагерь с тыла. На этот раз атака была удачной, лагерь
захватили и сожгли. В сражении ветхи потеряли больше трети людей и
половину военачальников; погиб и сам Маанари, и тогда разбитые и
расстроенные войска горцев бросились отступать. Часть разбойников,
захватив лагерь, принялась тащить из огня все, что еще можно было
вытащить, грабя награбленное; но правительственные войска и большая часть
отрядов Ханалая продолжали наступление. К вечеру войска ветхов не
существовало; оставались лишь беспорядочно бегущие на запад, спасающие
свою жизнь варвары, за которыми гналась тысяча всадников Ханалая, и две
конных сотни господина Канасии.
Господин Айцар и столичный инспектор уединились в небольшой,
тщательно занавешенной веранде на втором этаже роскошного дома Айцара.
Снизу доносился звон посуды и сдержанный гул голосов - это главные
чиновники города собрались в дом, празднуя вчерашнюю решающую победу над
горцами. Вечерело. Столичный инспектор, слегка раздвинув занавески, глядел
на разноцветную толпу за воротами; и Нан, осунувшийся и усталый, невольно
расправлял плечи, как расправляет плечи мужчина, чувствующий, что на него
глядит беззаветно влюбленная, пускай и очень некрасивая девица.
Господин Айцар ломал цветущие ветки коричника и вставлял их в
бронзовые кувшины. Потом расставил кувшины и бамбуковые корзинки перед
алтарем у западной стены, вынул из корзинок дары богам и стал зажигать
свечи.
Господин Айцар мог бы быть доволен. Его враг, араван Нарай, стал
пылью и прахом. Участие Айцара в разгроме горцев было столь значительно,
что намного перевешивало предательство племянника; инспектор из столицы
был на стороне Айцара, и секретарь его, Шаваш, стлался перед Айцаром, как
трава под копытами всадника. Правда, этот секретарь не преминул заметить,
что инспектор осведомлен о торговле Айцара с горцами, но замечание это
сопровождалось не угрозой, а пустяковой просьбой посодействовать в
обзаведении кой-каким скарбом.
Айцар видел, что инспектор доверял ему больше, чем то требовала
принадлежность к одному и тому же политическому клану. Инспектор показал
ему свой доклад, где осторожно, но твердо утверждалось, что Харайн обязан
своим спасением состоятельным людям, которые боялись, что горцы разграбят
их имущество. "У человека с постоянным имуществом постоянно и сердце, и он
предан существующей власти" - было написано в докладе. А наместники что?
Спят и видят, как стать князьями.
А после этого инспектор предложил Айцару устроить ему на откуп
заброшенные чахарские рудники в другом конце ойкумены, - и душа Айцара
смутилась и затосковала по дивной руде. Ведь если в Харайне будет
переворот, не видать ему, Айцару, чахарских рудников, как змеиных ног...
Айцар так и не мог понять, что же могло быть написано в пропавшей
бумаге отца Лиида. Вообще то, что его люди расправились, по их твердому
уверению, со Снетом, так и не найдя бумаги, - немного беспокоило Айцара.
В записке отца Лиида вполне могла быть написана какая-нибудь
глупость. Айцар ценил Лиида, даже не раз поступал по его совету, и
все-таки не переставал удивляться его наивности и непрактичности.
Айцар вспомнил, как недели три назад, в этой самой комнате, он слушал
разговор отца Лиида и уездного налогового распорядителя. Распорядитель,
скрюченный старик с козлиной бородкой, рассеянно тыкал вилкой в тарелку и
ожидал терпеливо, пока желтый монах выговорится и можно будет уединиться и
потолковать о делах с хозяином. Отец Лиид горячо внушал старику совершенно
наглядную, с его точки зрения, мысль о том, что с крестьянских наделов
урожай выше, чем с государственных.
Налоговый инспектор, задумчиво оглаживая бороду, возражал:
- Каждый щур земли приносит сто линов риса.
Монах горячился и размахивал руками.
- Но ведь государственный щур в три с половиной раза больше
крестьянском. И если, например, пересчитать всю землю в крестьянских
щурах, то окажется, что у крестьян - вовсе не треть земли, а меньше
десятой части; и что урожай с их личной земли в три с половиной раза
больше, чем с государственной и священной.
Инспектор осуждающе качал головой:
- Разве оценивают объем в мерах длины? Разве мерят государственные
земли крестьянской мерой?
Айцар молча забавлялся, глядя, как отец Лиид возмущен тупостью
собеседника. Налоговый инспектор, худо-бедно, разбирался в земельных мерах
получше отца Лиида: и не в теории, а на практике.
Он очень хорошо знал, что государственные земли можно мерить
крестьянской мерой; более того - он с этого жил. В год общинного передела
к нему являлись крестьяне с приличествующими случаю подношениями, и он
мерил их крестьянские земли государственной мерой. Крестьяне получали в
три раза больше земли, но в документах стояло лишь одно слово "щур" -
безразлично, государственный ли, общинный ли. С каждого щура полагалось
собирать сто лин риса, а крестьянин собирал более трехсот. Из них треть,
скажем, шла в личный амбар, треть - чиновникам и треть - на рынок.
Вероятно, если бы отдать все земли крестьянам и взимать налогами
треть урожая, государство имело бы больше, но инспектор имел бы меньше, и
он это прекрасно понимал.
Отец Лиид видел нелепость землемерной системы, что было нехитро, но
никак не мог сообразить, что на практике она никому и ничему не
препятствует, а отмена ее разворошит поля Веи.
И сердце Айцара снова стукнуло: какие ж государственные планы могут
быть у человека, которому любой налоговый инспектор может заморочить
голову и, как говорят, козу за корову продать?
Тем не менее год назад господин Айцар стал внимательно прислушиваться
к словам отца Лиида. Это произошло тогда, когда в столице был арестован
господин Смих, а потом господин Нешен: слишком тоскливо и легко было
угадать в этих арестах первые признаки приближающейся эпидемии
государственного правосудия, аппетит нового поколения проголодавшихся
судейских чиновников. Затем все стихло. Но в это время стал вести себя
непредсказуемо скверно племянник. Айцар молча бесился, пытаясь его
усовестить, а после жалобы императору сразу бросил. Как-то сразу Айцар
понял, что разоренье в провинции - не оттого, что наместник слишком глуп,
а оттого, что он слишком умен. Только ум этот был какой-то нецепкий и
склизкий, ум новейшего, раскормленного поколения бездельников, ум тех, кто
утверждает свое "я" за счет отрицания богов и потому не умеет воплощать
это "я" в вещи.
Вашхог хохотал ему в лицо, закатывал истерики и даже в трезвом виде
рассуждал, как сумасшедший. Три месяца назад Айцар узнал про бумаги с
жалобами на разорение убежищ, и был в ужасе. Впервые в жизни он растерялся
по-настоящему; впервые он столкнулся с чиновником, которого нельзя было ни
подкупить, ни заманить в ловушку и скомпрометировать, потому что этим
