Прямо скажем, слушали с откровенной насмешкой. А слова о военных
поселениях, привилегиях и почете, которые можно получить, не рискуя в
войне, развеселили князя.
- Чем же мы рискуем, вступая в бой, - удивился Маанари, - разве ваши
войска умеют драться?
- Один ветх стоит сотни вейских воинов, - кивнул Нан, - но нас не в
сто, а в тысячи раз больше.
- А я слыхал, - прищурился Маанари, - что предки нынешнего императора
тоже родом с гор. То, что сделал один горец, могу сделать и я.
- А если не сможешь? - спросил Нан.
Князь довольно засмеялся.
- Ты поступил, как храбрец, явившись сюда, но все равно ты
рассуждаешь, как чиновник. Это вейцы дерутся, чтоб что-нибудь получить, а
ветхи дерутся потому, что любят драться! Если мы победим, мы завоюем
ойкумену, а если падем - то окажемся сразу в раю!
- А если ты попадешь в плен или потерпишь поражение, что останется от
твоей власти, князь?
- От кого мне терпеть поражение? - рассмеялся Маанари. - От господина
Айцара, который продавал мне свое железо, и покупал у меня чужое зерно?
Мне стыдно сражаться с войсками, во главе которых стоит базарный торговец!
А если мне будет не хватать своих воинов, - продолжал князь,
забавляясь, - то я позову на помощь ваших подданных! Ты не скажешь,
чиновник, почему ваши крестьяне встречают нас с радостью и тут же бегут
топить чиновников? Почему ваши богачи норовят торговать с врагом? Почему
даже наместники провинций готовы изменить своему императору? И почему даже
пеший воин в моем войске скорее даст себя из рубить и сварить, нежели
продаст меня?
Потому что все вы рабы, сверху донизу, а раб живет тем, что изменяет
хозяину. Ведь хозяин отбирает у раба все, кроме того, что раб украдет у
хозяина.
А мои люди свободны! Я не коплю богатства - я раздаю на пирах все,
что имею! Я не обираю своих дружинников, а делю с ними добычу. Мала добыча
- я делю ее поровну, велика - тоже делю ее поровну, сообразно роду и
храбрости. А когда я стану императором, то каждый вождь получит провинцию,
а каждый дружинник - округ.
Речь князя была скорей горяча, нежели логична; и обращался он не к
Нану, а к восторженно подвывавшим сотрапезникам.
- Но разве, - спросил Нан внятно и негромко, - но разве твои вожди,
став наместниками Веи, не станут в свою очередь рабами?
Вокруг стола залопотали. Замечание Нана попало в цель. Видно было,
что пирующие принялись было думать, но мозги их переваривали мысли хуже,
нежели желудки - мясо.
Но князь привык говорить с народом: и уж, верно, он-то задумывался о
том, что будет после победы.
- Никогда ветх не будет рабом, - загремел князь, грозно выпрямившись
и кладя руку на рукоять меча. - А что ты понимаешь в нас, канцелярская
кисточка, видно из того, что с просьбой о мире ты обратился ко мне, а не к
моему народу, словно я какой-то самовластный чиновник! Но я приказываю
своим людям лишь в бою! Право объявить и прекратить войну - это право
моего свободного народа и моей свободной дружины! Предложи-ка мир им, ты,
колокольчик из управы! Пусть они сами выбирают между миром и победой,
между рабством и господством!
Столы обрадовались.
- Мы сами решим, кого слушаться, - закричал кто-то справа от Нана, -
наших богов или вейского чиновника!
Все зашумели. Демократический призыв князя пришелся явно к месту.
Было ясно: между рабством и господством ветхи единодушно выбирают
последнее. Цепкая рука легла Нану на плечо, и племянник Маанари внятно
произнес на ломаном вейском:
- Мир предлагает только тот, кто сам не годится в драку.
Тут инспектор молча повернулся и ударил Большого Барсука ребром
ладони, так что во рту у Барсука хрустнуло, словно он откусил хорошо
прожаренный кукурузный початок. Большой Барсук пролетел под лавкой, и под
столом, и под другой лавкой, открытой так, чтобы все видели, что под ней
нет засады, и вскочил на ноги по ту сторону стола. "С этого и надо было
начинать" - сказал самому себе Нан. У каждой культуры - свои привычки,
плохие или хорошие. Здесь тот, кто не владел основным языком кулаков, не
имел шансов и с другими, второстепенными в культурной иерархии средствами
убеждения.
В глазах Большого Барсука плясало счастье. Он был выше Нана на
полголовы и шире раза в два, как и детина, которого Нан застал в доме
Кархтара. В отличие от разбойника, горец не питал к столичному инспектору
никакого почтения. Большой Барсук залез себе в пасть и достал оттуда зуб с
налипшим хрящиком и стал смотреть.
- Нечего смотреть, - сказал чиновник, - этим зубом ты уже ничего не
съешь.
Барсук достал из-за пояса секиру. Широкое лицо Барсука пошло пятнами,
в бороде застряли крошки с княжьего стола, но чересчур пьян он никак не
был. Его никто не останавливал: стало быть, либо Маанари было все равно,
когда именно убить вейского чиновника, либо князь и вовсе заранее поручил
Барсуку приятное дело.
Барсук взмахнул мечом, но Нан вовремя увернулся и ухватил Барсука за
запястье. Секунду они стояли, сцепившись, дыша друг другу в лицо, потом
Барсук изловчился и перекинул Нана через себя.
Нан полетел на землю и тут же кувыркнулся через голову. Вовремя -
там, где лежал Нан, в пол вонзился кончик барсукова меча. Еще кувырок - и
снова Барсук опоздал. На этот раз Барсук вонзил меч в пол с такой силой,
что некоторое время не мог вытащить. Нан тем временем вскочил на ноги и
попятился к столу, лихорадочно шаря позади себя. Нан помнил, что на столе
из дичи в изобилии торчали ножи, и хотя нож - не лучшая штука против меча,
это все же лучше, чем ничего.
Наконец Нан схватил нож, и в ту же секунду Барсук снова налетел на
него, визжа, как разъяренная кошка.
Нан отпрыгнул за деревянного идола, сидевшего во главе стола. Барсук
на мгновенье замешкался, не желая рубить собственного предка. Это
промедление оказалось для него роковым: Нан вынырнул из-под идола. Одной
рукой он перехватил меч у гарды, а другой молча вонзил нож Барсуку в
горло. И был этот удар нанесен с такой силой, что нож прошел горло
насквозь и застрял между шейной костью и позвонком, а горло у Барсука было
жирное и крепкое, что у твоего вола. Барсук полетел на пол и тут же умер.
Нан выпрямился и оглядел пирующих. Двое дружинников бросились к
мертвому Барсуку, а остальные вскочили на столы и затанцевали в восторге
от удачного боя.
- На тебе одежда вейца, но душа горца, - громко произнес князь
Маанари. - Разве бы ты пришел сюда, если бы был слаб, как цыпленок, - в
умном и тяжелом взгляде Маанари было восхищение, но не удовольствие.
- Возьмем его в дружину, князь, - предложил кто-то на весь шатер.
- Слушай, - прошелестел Нану на ухо чей-то голос, - теперь и отряд
Барсука твой, и сука его, и конь, и две женщины, - ту, которая рыжая, ты
отдай князю, потому что это из-за нее у них был спор.
- Он колдун! - закричал кто-то из людей, обступивших Большого
Барсука, но заявление успеха не имело: вся дружина очень хорошо знала, что
кулаками не колдуют.
- Его колдовство сильнее Тоошокова, - опять закричал приятель
Барсука.
Шаман авторитетно вмешался: нет в мире дружины сильнее ветхов, потому
что нет в мире ведуна сильнее его.
- Ир, - сказал Нан громко, - сильнее Тоошока, и он это знает. Он
ходил беседовать с ним, но сбежал.
Люди слушали его внимательно, как слушают тех, кто умеет драться.
- Великий Ир, - сказал Нан, - пришел в этом году в Харайн, чтобы
спасти его. Он вынул жилы из вашего тела и мозг из ваших костей и даже
сейчас, вместо того, чтоб напасть на нас, вы ждете, пока сын Ира именем
Ира поднимет против вас весь Харайн.
Слова Нана произвели некоторое впечатление. Чему он, впрочем, был
обязан не содержанием речи, а своей победой над Барсуком.
- Сыны Ира, - сказал шаман Тоошок ехидным голосом, - неплохие шаманы.
Они ходят до восьмого неба, потому что сам Ир живет на восьмом небе. А я,
старый Тоошок, умею ходить на трехсотое, - и Тоошок с неожиданной
ловкостью подпрыгнул, взмахнув плеткой.
Нан презрительно засопел.
- А, - сказал он, - восьмое небо сильнее трехсотого. Сыны Ира не лгут
и не видят лживых снов, и когда они говорят, что вы лечат человека, они
его обязательно вылечивают.
- И ты, вейский чиновник, думаешь, что в этом - сила Ира? -
насмешливо спросил Тоошок. - Сын Ира может вылечить больного, но не может
покалечить здорового! Куда годится шаман, который не умеет даже порчи
наслать!
- И однако, - возразил Нан, - ты приходил поклониться Иру.
Краем глаза Нан заметил, как вошел в шатер молодой воин, пробрался к
князю и стал что-то толковать ему на ухо. Маанари довольно улыбался,
оглаживал рукой бороду, масляно глядел на Нана.
- Я пришел убедиться, что это не бог, а меньшая половина бога, -
возразил шаман. - Я пришел убедиться, что те, кто поклоняется такому богу,
как Ир, непременно проиграют войну.
В эту секунду Нан почувствовал, как острое лезвие кинжала осторожно
потерлось о его лопатку, словно костяной крючок о рыбью губу, и тут же его
ухватили за руки, на этот раз цепко и толково.
Князь Маанари глядел на вейского чиновника лениво и плотоядно, как
кот на мышь.
- Ты явился в наш лагерь, - сказал он, - чтоб сглазить меня и посеять
смуту в моей дружине. У тебя длинный язык, веец, но я позволил тебе
говорить, чтобы все видели: у меня нет тайн от моего народа. Но сейчас у
нас есть серьезные дела, которые мы обсудим и без твоей подсказки. - И,
подводя итог демократической дискуссии, князь распорядился: - "Уведите
его".
Нан, не сопротивляясь, вышел из шатра. Сразу же за порогом ему вновь
тщательно закрутили за спиной руки и только потом убрали от спины кинжал.
Князь развлекался речами вейского чиновника, дожидаясь важных вестей, - и
Нан с тоской предчувствовал, каких именно...
Нана провели через весь лагерь и впихнули в маленькую па латку в
северном углу. В палатке было душно и темно. Тут Нана связали целиком,
так, что он не мог пошевелиться, и кинули на щедро отмеренную кучу соломы.
Двое ветхов расположились у входа. "Ну и предосторожности", - подумал Нан.
Сопровождающий насмешливо справился, нет ли у вейского чиновника
каких-либо особых желаний?
- Выспаться в последний раз, - буркнул Нан. Ветх засмеялся, кивнул
одобрительно и вышел.
Нан пролежал на соломе остаток дня, напрасно пытаясь устроиться
поудобнее.
Не прошло и пяти минут, как столичный чиновник понял, что тюфячок ему
придется разделить с изрядной компанией вошек, - и некого было распечь за
антисанитарное состояние казенной гостиницы. Вожди обсудили дела, и в
лагере началось народное собрание. Все-таки дружины что-то не поделили: то
ли лишний горшок каши, то ли будущую завоеванную империю. Нан надеялся,
что и его собственные слова могли выйти Маанари боком - вот втемяшатся они
в голову какому-нибудь военачальнику, брякнет он их вслух... Все-таки
народные собрания должны быть не менее непредсказуемы, чем закрытые
переговоры...
Два сторожа воротились с собрания и стали рассуждать о богатствах
столицы империи. Представления об этих богатствах у них были самые
приблизительные. Один из дружинников сказал, что посереди Небесного Града
есть золотой шатер о тысяче колышков. В шатре может пировать целое войско,
а посереди шатра стоит дерево с золотыми яблоками, и этих яблок столько,
что если каждый дружинник Маанари возьмет по яблоку, то еще десять яблок
останется самому Маанари.
- Эки бабьи сказки, - равнодушно сказал второй дружинник, - таких
