сумму всех более-менее взаимодействующих сознаний. В нашем же случае...
- Я понял, - сказал Кипрос и посмотрел на Микка.
- Я, кажется, тоже понял... - помолчав, сказал Микк. - И что из этого
следует?
- Это только одна сторона дела. Не зря же я так долго рассказывал про
мутации и прочее. Я имею все основания предполагать, что, помимо
коллективного разума человечества... прошу прощения, я перебью сам себя.
Разум этот существует в мозге, состоящем из нервных клеток, роль которых
играют наши собственные мозги, вот эти, - Дед постучал себя костяшками
пальцев по черепу, - и связующих путей, а именно: всех форм обычного
общения, плюс почта и прочие телефоны, плюс компьютерные сети, плюс
сенситивные средства. Так вот, помимо этого разума существует другой,
включающий в себя информационные системы растений, насекомых, прочей
живности - и некоторых людей. Тех, которые - помните? - так хорошо умели с
этой живностью обходиться... Возможно, люди эти включены и в ту, и в
другую систему... тем им труднее приходится...
Дед помолчал, глядя куда-то мимо всего.
- Потому что оба эти разума бьются сейчас насмерть.
Что-то, медленно поворачивавшееся в голове Микка, со щелчком встало
на место.
Он зачем-то поднялся на ноги, стоя налил себе полный стакан вина и
стоя же выпил до дна. Война, подумал он. Конечно же, война. Как я не понял
раньше?.. Логика войны, да, логика войны так и проступала сквозь все
происходившее, и непонятно было лишь - кто с кем? Так... и что же теперь
делать? Быть марионеткой, солдатиком - или... или что? Разве есть выбор?
- Интересно получается... - протянул Кипрос. - Если так... да. То
есть... хм. Секунду. Связь между людьми и людьми осуществляется понятно
как. А между людьми и... м-м... биосферой?
- На эту тему было много работ, - сказал Дед. - Но все не слишком
убедительные. Хотя ясно, что каким-то материальным носителем информации
стороны обмениваются. Известно например, что растения чувствуют настроение
человека...
- Ну да, - кивнул Кипрос. - А те люди, значит, ни о чем таком не
подозревают. В то время как противная сторона...
- Исчезнувшие, - прошептал Микк.
- Исчезнувшие? - поднял брови Дед. - Не думаю. Скорее всего, их
просто сожрали. Те твари, которых ты препарировал, Кип. Иначе почему такая
локализация исчезновений, почему только деревянные дома? С другой
стороны... мутантов ведь уничтожали просто варварски. Так что не
исключено... э-э... что причиной было...
- Это раньше, - сказал Микк. - А сейчас?
- Кодоны, - сказал Кипрос. - И эрмеры...
- Точно, - сказа Микк. - Кодоны возникают в информационных сетях. И
тогда получается, что этот самый общий интеллект генерирует их именно для
проверки ячеек. Если реакция нормальная - свой. Если же...
- Тогда считается, что его убили в интересах безопасности граждан, -
подхватил Кипрос. - И, что интересно - так оно и есть на самом деле. Во
всех смыслах.
- Суки... - Микк сам не знал, кого он имеет в виду. Вдруг навалилась
чернота. Дыхание перехватило. Острый запах разрытой земли и другой, ни на
что не похожий резкий запах, пробуждающий какие-то древние, еще
дочеловеческие воспоминания, наполнили собой воздух. Призрачный холод
коснулся лица. И - остановилось время.
Это было так внезапно и так страшно, что Микк закричал.
От крика осыпались и стали пыльными холмиками тела Деда и Кипроса.
Мгновение спустя мягко развалился стол, за которым сидели, ящики, шкафы и
стеллажи, громоздившиеся вокруг, двери, ведущие в другие комнаты, и то,
что стояло за этими дверями. Беззвучными медленными водопадами стекли на
пол книжные полки и антресоли, ковры и картины. По колено в пыли, Микк
стоял один среди четырех стен, перед тремя дверьми, ведущими бог знает
куда. За окном без переплета и стекол висела непроницаемая мгла.
МИШКА
Наконец, настала та ночь, когда салабон Мишка Грачев ушел в побег,
разом поставив жирный крест на всей своей никому не нужной салабонской
жизни. Он давно знал, что эта ночь когда-нибудь настанет, и все равно она
настала неожиданно, вдруг, и поэтому с собой у Мишки было только два
десятка черных сухарей, немного соли, банка свиной тушенки и три коробка
спичек. Он сознательно шел безоружным; штык-нож не в счет, а к гранате,
взятой на последний случай, отношение было особое. Не как к оружию.
Другое.
Мишка не мог вспомнить, когда именно понял, что уйдет. Вряд ли в
учебке, просыпаясь в грязи и вони серых десятиместных палаток - и
погружаясь в гнойный бред первых армейских недель. Тогда он давил в себе
тоску и уверял себя, что перетерпит. Да, тогда казалось, что можно
перетерпеть. Что трудно сейчас, а потом будет лучше. Каждую ночь шли
разборки. Тем, кто успешнее давил других, цепляли лычки.
Потом их, воняющих ненавистью и страхом, загрузили в гремящее
железное брюхо "семьдесят шестого". Через три часа, вывалившись под другое
небо, среди каменных гор, Мишка на минуту подумал - поверил - что может
быть другая жизнь - как оправдание всему предыдущему.
В этот же день Сашка Челганов снова бил его в туалете, и снова Мишка
сумел устоять - пожалуй, единственный в отделении. Он с детства хорошо
держал удар.
Через неделю Сашка сгорел у него на глазах: выстирал хэбэ в бензине -
от вшей - и, недосушив, надел. И пошел покурить...
Высокий голос муллы возникал каждое утро. К нему невозможно было
привыкнуть.
Температура на солнце доходила до семидесяти. В один из дней от
тепловых ударов двое умерли, а сержант Байгушев сошел с ума. Это был тот
день, когда пропал замполит. Вот только что его видели - и все. Среди бела
дня. Среди дурманной, как анаша, жары.
Белые горы стояли слева. Белая пустыня лежала справа. На закате соль
сверкала, как стекло.
То, что нашли от замполита, уместилось в полиэтиленовом мешке.
Перед рассветом роту затолкали в вертушки и высадили на горном
пятачке. Ну, Грач, если звякнешь... - Ряшкин поводил у Мишки перед глазами
пятнистым кулаком. Мишка молча попрыгал. Ряшкин был из невредных дедов. Не
то что Титенко. Или Амиров.
Весь долгий спуск Мишка видел перед собой только спину Ряшкина и его
же сапоги. Ступать надо было след в след.
Все произошло одновременно: распахнулось ущелье, и солнце появилось
из-за вершин, и ударили первые выстрелы - вдалеке. Кишлак, зажатый с трех
сторон горами, лежал перед ними, а по ту сторону кишлака, по полям -
дымили БМП и крошечные серые фигурки, появляясь и пропадая,
разворачивались в редкую цепь.
Над самой головой с грохотом пронесся "крокодил", и тут же, чуть в
стороне и выше - еще один. Белый сварочный огонь засверкал среди домов,
мгновенно вспухая, багровея и обволакиваясь жирным дымом. "Крокодилы",
полыхнув отраженным от лопастей солнцем, развернулись и, опустив носы,
пошли назад, как бы принюхиваясь к тому, что еще осталось на земле. От
одного потянулись дымные трассы, и там, где они касались домов, вверх
летели пыль, земля, дерево, камни...
В реве и грохоте пулеметная очередь почти затерялась, но вспышки на
борту ближнего "крокодила" увидели все. Что-то отлетело от вертолета и
стало падать. Сам он задрал нос и, пустив под себя струю сизого дыма,
завертелся на месте - будто в поисках обидчика. Второй "крокодил" резко
набрал высоту, завис, развернулся, опустил нос... Теперь Мишка видел его
лицо в лицо: пустые глаза турбин, опущенные книзу крылышки - как линия
покатых плеч... Ложись! - заорал кто-то и толкнул Мишку в спину. Все
покрыл гром. Земля ударила в грудь. По каске барабанили мелкие камушки, а
тела Мишка не чувствовал. Но встал. Оказался на ногах. Над скалами слева -
метрах в пятидесяти - расплывалась туча. Бегом! Бегом! Подбитый вертолет
опускался на дома. Второго уже не было в небе - ушел. Подбитый, сильно
дымя, сел на улицу и завалился на бок - лопасти, ломаясь и взметая пыль,
ударили по земле.
Что было после - Мишка помнил плохо. Летела под ноги каменистая
земля, и колючие кусты не цеплялись почему-то, а пропускали навылет, и
качались навстречу утонувшие в зелени белые лачуги - а потом, как-то
сразу, его окружили покатые дувалы - слепые стены без окон. Солнце
заливало все бешеным светом, а впереди вставала стена черного дыма.
Маленький ослик дергался в пыли. Уже три "крокодила" утюжили небо.
Внезапно Мишка понял, что давно не слышит ни звука - и, наверное, потому
ничего не понимает. Солдаты выбивали двери, взмахивали рукой - и иногда из
дверей вырывался кто-то бесформенный, черный - и оставался комком у
порога. В узком окошке под самой крышей дома, запиравшего улицу, что-то
сверкало - и надо было лежать и притворяться мертвым, как те двое, что шли
чуть впереди. Потом Мишка оказался в саду, среди деревьев и лоз, и Ряшкин
с черным лицом вел его за собой. За невысоким забором они чуть не
провалились в яму, полную живых неподвижных лиц - и Ряшкин, тесня Мишку,
отходил и отходил назад, а потом знакомо махнул рукой, и в этот момент
Мишка увидел старика в синем халате и белой чалме, старик
медленно-медленно поднимал к плечу длинную винтовку и наклонял голову к
прикладу, а потом винтовка плюнула белым дымом, и Ряшкин исчез, а в яме
вспыхнул белый огонь и погас, и когда он погас, Мишка почувствовал, что
там не осталось ничего живого, будто что-то замолчало в нем самом, а со
старика слетела чалма, и он, воздев руки, стал валиться назад, а автомат
все еще бился в мишкиных руках. Дальше шел настоящий бой. БМП горела,
своротив угол дома, а другая, прячась за ней, била из пушки куда-то сквозь
чадный соляровый дым. Потом бешеная стрельба началась где-то сзади.
Подбитый вертолет тоже горел, а оба летчика без голов валялись посреди
улочки, рядом с чем-то настолько обугленным, что и не понять, кому эти
тела принадлежали раньше: мужчинам, детям или женщинам. Конечно, им за
летунов по миллиону платят, сказал кто-то, не то что за нас, идиотов - по
полста... Это не война, почему-то подумал Мишка именно в те минуты,
преодолевая странную глухоту, не позволявшую слышать себя. Он еще не знал,
что придет на смену слову "война" - но что-то же должно было прийти...
Мусульманский полумесяц висел в центре неба.
Даже небо нерусское, и знакомые созвездия куда-то исчезли...
Побег был предприятием смертным.
Нельзя попадать к своим - это трибунал и дисбат. То, что рассказывали
о дисбате, было страшнее всего.
Нельзя попадать к местным афганцам: из страха и из корысти выдадут,
продадут за деньги или поменяют на цинку патронов или на бензин. Такое уже
бывало - правда, решали все, не вынося сор из избы. Трудно сказать, было
ли это лучше дисбата.
А нужно, держась караванной тропы, пройти километров сто на юг и там
попробовать сдаться тем, которые приходят из Пакистана. Шанс выжить - один
на миллион.
Ничего другого судьба ему не оставила.
...Двое держали Мишку за руки, а ефрейтор Амиров коротко ударил его в
солнечное сплетение - и, когда Мишка повис, задыхаясь, коленом врезал ниже
пупа - так, что отнялись ноги. Потом, лежащего, его обоссали, стараясь
попасть в лицо. Ладно, пока все, сказал Амиров, остальное дома. Костя,
глаз с него не спускай...
Под ногой шевельнулся камень. Куда-то вниз с тихим шорохом посыпалась
щебенка. Мишка замер. Предчувствие пули сдавило затылок. Лиловый свет
обрушился сверху - и Мишка, сжавшись, бросился в черную яму, открывшуюся у
его ног. Хлопок и шипение ракеты догнали его...
Падал он долго.
