движений лодка раскачивалась, под мелкими волнами ничего не было видно.
Наконец, винт освободился. В этот момент Микк почувствовал осторожное
мягкое прикосновение к запястью. Он отдернул руку раньше, чем что-то
осознал, и это его спасло: только миг он чувствовал на руке стальное
кольцо, потом оно разошлось, разрывая кожу, и отпустило его; что-то
тяжелое чуть приподнялось над водой и ушло вниз, закрутив воронку
водоворота.
Микк как бы раздвоился: одной - большей - частью он ушел в панику, в
ужасе разглядывая клочья кожи, свисающие с запястья и тыльной части кисти,
на изрезанные, будто бритвой, пальцы, на вытекающую кровь, ждал прихода
боли - боли почему-то не было - и беззвучно вопил от пещерного ужаса; но
другая его часть очень трезво, не трогая управления, вставила в уключины
крошечные ублюдочные весла и заставила тело грести, выводя лодочку кормой
вперед по пробитому уже коридору. В пятнадцать гребков он выбрался на
чистую воду и на всякий случай сделал еще пятнадцать. Позади кто-то шумно
плеснулся. Микк развернулся, подал на мотор ток, послушал, как работает -
мотор работал нормально - и, не оглядываясь, повел лодку к зеленому
берегу, пристально вглядываясь в воду впереди. Только на берегу, когда
ноги коснулись твердой земли, дрожь настигла его.
Не позволяя себе упасть, Микк стянул через голову рубашку, обмотал
кровоточащую руку - странная анестезия прошла, боль была огненной - и
быстро пошел, сбиваясь на бег, в сторону клубного анклавчика. И понял, что
не дойдет пешком.
Кокпит лодки походил на маленький приоткрытый рот, а тело воды - на
тело зверя. И все-таки Микк загнал себя в лодку и повел ее, обливаясь
потом, борясь с тошнотой и дрожью, к причалу. Каждую секунду он ждал
смерти. Унизительной смерти мягкой беспомощной твари. Вода струилась под
килем, издавая причмокивающие звуки.
Постепенно испуг проходил. На половине пути Микк уже мог позволить
себе вернуться мыслями к происшествию. А что, собственно, такого
страшного? Водоросли, которые режутся, как осока... рука запуталась...
Перепугал сам себя... Он знал, что это неправда.
Потому что было что-то еще, что он заметил, но то ли не понял, то ли
пропустил между пальцев... между пальцев? Почему между пальцев? Он поднес
перемотанную пятнистой тряпкой руку к лицу и уставился на нее. Лодка еле
ползла. Нет, потом, все потом... Не могу. Просто не могу.
Но где же люди?!
Озеро было пусто, и у причала не было лодок. Никто не ходил по пляжу
и не удил с мола. Неужели за этот час - да нет, меньше часа! - все уехали?
Почему? Его вдруг обдало холодом: война!
Чушь собачья... С кем?
А вдруг то, что случилось со мной - случилось со всеми? В один миг...
Чудовище всплыло из глубин...
Он резко повернул к берегу. Здесь уже начинался белый песчаный пляж.
За спиной забурлила вода. Казалось, что-то огромное то всплывает, то
погружается вновь. Микк не в силах был оглянуться. Берег приближался
страшно медленно. Почти не приближался. Вода бурлила все сильнее.
Ну же! Он приподнялся, и в этот момент лодка ткнулась носом в песок.
До берега было еще метров десять. От толчка Микк повалился вперед и оперся
на раненую руку. Боль взорвалась магнием.
Он был на берегу - мокрый по шею. Несколько секунд куда-то исчезли.
Лодочка, освобожденная от его веса, плыла, покачиваясь, по кругу. На носу
ее крутился черно-красный колпачок звукопеленгатора. Теперь, если
крикнуть, лодка приплывет на звук. Но меньше всего хотелось кричать...
Песок был неистово белый и ровный, как стекло. Нога в него почти не
погружалась. Ничьих следов не нес он.
Лодка продолжала ходить по кругу. Вода была гладкой и матовой.
Слепящее солнце висело над правым плечом.
Такой тишины Микк никогда не слышал.
Потом он нарушил ее.
Воздух со стоном вырывался из горла, и сердце колотилось о грудину,
как боксерский кулак. Песок хрипел при каждом шаге. Непонятный звон
наполнял воздух. Свет с воем врывался в глаза и набивался в череп.
Приближались, подрагивая, домики...
Потом Микк остановился, перевел дыхание и пошел медленно. То, что
предстало ему, требовало неторопливости.
Кирпичный дом конторы по окна зарос травой, и из свежей травы торчали
выбеленные скелеты прошлогодних трав. Окна покрывал слой пыли, некоторые
стекла треснули, некоторых просто не было. Под стеной, полуутонув в песке,
вверх днищами лежали несколько лодок. Микк обошел дом и остановился.
Его машина стояла там, где он ее оставил, на спущенных шинах, в
грязных потеках, в пятнах ржавчины... Стоянка была пуста, лишь в дальнем
ее углу, покосившись, гнил трактор. Микк огляделся. Нигде не было
признаков недавнего присутствия человека.
Он понял, что сейчас упадет, и торопливо сел на землю, опершись
руками. Потом лег. Перед глазами плыло.
Господи, что же это?..
Не знаю...
Он лежал долго - лицом в небо. Небо было прежнее.
Наконец, ему показалось, что он успокоился.
Дверь конторы висела на одной петле, и хватило толчка ладонью, чтобы
она обрушилась внутрь. Грохот был пушечный. Взлетела и заклубилась пыль.
Микк вошел в светящийся полумрак. Слева стояла конторка, рядом -
застекленный прилавок с рыболовецкой мелочью. Пыли было на два пальца.
Направо - Микк это знал - за дверью был крошечный, на четыре табурета и
один столик, бар. Микк потянул за ручку двери, она неожиданно легко
открылась.
Здесь было светлее - из-за разбитых стекол в окне. На полу песок
лежал кучами: побольше под окном, поменьше посередине. Перегнувшись через
стойку, Микк потянулся к полке с бутылками, понял, что не достанет, влез
на стойку, нечаянно посмотрел вниз...
За стойкой, погребенный песком, лежал труп.
Чего-то подобного он ожидал. На ощупь он выбрал бутылку и, не отводя
от трупа глаз, спрыгнул назад. И даже не труп это был... то есть труп,
конечно, но мумифицированный, почти скелет - сухой и, должно быть, легкий.
Пятясь почему-то, Микк вышел из бара и попытался закрыть за собой дверь -
не получилось, мешал высыпавшийся песок. Ладно... Стараясь идти нормально,
Микк выбрался под открытое небо. Бутылка, которую он ухватил, оказалась
вермутом, но привередничать не приходилось.
С замком машины пришлось повозиться - набился песок, - но все-таки
обошлось без взлома. В аптечке был бинт и йод. Хлебнув для храбрости, Микк
стал снимать тряпку с руки. Присохнуть еще не успела... но как больно,
черт... Рука выглядела страшненько. Шипя от боли, он полил на нее
вермутом, потом потыкал туда-сюда смоченным йодом кусочком бинта. Это
напоминало прикосновения горящей сигареты. Так вот и обматывать, что ли?
Да нет же... Кроме бинта, в аптечке была еще упаковка вискозных салфеток.
Неловко орудуя левой, Микк обложил салфетками все израненные места и стал
бинтовать. Растревоженная где-то, закапала кровь. Между пальцами, вспомнил
он, но уже поздно было смотреть.
Все. Слабой вздрагивающей рукой он поднес бутылку ко рту и, обхватив
губами горлышко, стал глотать приторную теплую жидкость. Он никогда не
любил вермут. Потом откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
Девочка моя - та-та-та - как тебя люблю я! Девочка моя - та-та-та -
как нам хорошо! Девочка моя - та-та-та - счастлив я с тобою... Дурацкие
слова дурацкого шлягера заменяли все мысли. Девочка моя... Тийна забрала
вещи и оставила записку: "Извини, так будет лучше. Не ищи". Он нашел ее в
тот же день, на глаза не попался, просто убедился, что жива. С тех пор он
стал брать на себя поиски пропавших. Теперь, похоже, он пропал сам.
И у Кипроса - Агнесса...
Впрочем, за Агнессой не заржавело бы сбегать на месячишко в горы,
никого не предупредив, и Кипрос давно - всегда - знал, что в один вполне
прекрасный день она исчезнет так же внезапно, как и появилась.
Постой - откуда я это знаю? Кипрос ничего не говорил...
Что-то странное вспомнилось на миг и тут же исчезло.
Я понял, подумал Микк. Я просто поймал кодон. Ноэль рассказывал, так
иногда бывает. Не та мелочь, которую я ловил несколько раз в прошлом году,
а что-то настоящее. Значит, надо просто сидеть и ждать, когда меня
освободят. Не дергаться и не проявлять агрессивности. Люди вокруг меня, я
их просто не вижу. Мне просто кажется, что здесь никого нет. Просто,
просто, просто...
Но тогда люди ничего не поймут и не примут мер.
Надо что-то делать, как-то объявить себя...
Микк открыл глаза. Ничего не изменилось. Все так же мертво блестел
песок, все так же неподвижно лежала вода. Он стал выбираться из машины.
Ноги слушались плохо - будто не несколько глотков вина выпил, а водки
бутылку. Одеревенело лицо. Во рту скопилась клейкая слюна. Притупилась
боль. Нервы. Съездил на рыбалку, отдохнул...
Проклятая жизнь... ненавижу...
Задавил вскипающую ярость. Нельзя так. Нельзя.
Ну, что будем делать?
Пройдя несколько шагов, Микк плюхнулся на колени в песок, шутовски
поднял руки к небу и позвал:
- Люди!
Тишина.
- Люди, я вас не вижу! Со мной что-то случилось, я перестал вас
видеть! Мне нужно в больницу!
Тишина.
Потом что-то шевельнулось далеко слева.
Микк повернул голову - ничего. Неподвижность и тишина.
- Люди, да помогите же мне! Я говорю чистую правду: я перестал вас
видеть! - Он сам услышал в своем голосе нотку раздражения. - Помогите,
пожалуйста...
Низкий протяжный звук, похожий на вздох, донесся отовсюду сразу.
Зашевелился песок: сразу в нескольких местах. Микк встал и сделал шаг
назад. Что-то медленно вздымалось, ссыпая с себя потоки сухого песка.
В страшном молчании из песка вставали мертвецы.
Он попятился и упал, страшно ударившись затылком. Кто-то склонился
над ним, закрыв полнеба. Багровое пятно расплылось перед глазами,
полыхнуло ярко и погасло.
Долго не было ничего.
МИШКА
Несколько суток он лишь ел и спал; он ловил себя на том, что
неимоверно поглупел и даже не может думать, откуда берутся продукты в
холодильнике и куда пропадает мусор из ведра. Берутся. Пропадает. Ну и
что? И тоску, накатывавшую временами, он оглушал едой или сном. Сначала он
падал в сон, как в могилу. Потом пришли видения.
Всегда начиналось со стрельбы и с драк, все пули летели в него, а он
не мог лечь, и кто-то без лица или даже без головы бил его кулаками и
ногами, а он не мог ответить; он нажимал спуск, и автомат выпускал,
стрекоча, бессильную серебряную струйку. Но это быстро сменялось медленным
проходом по казарме: узкому, но бесконечно высокому, без потолка, и
бесконечно длинному залу, заставленному рядами двухэтажных коек, на
которых лежали, старательно отворачиваясь от него и затихая при его
приближении, какие-то люди, мужчины и женщины, и почему-то то, как они
отворачиваются и как молчат, было полно глубочайшего смысла, и не хватало
лишь просветленности, чтобы смысл этот прочесть. Может быть, весь мир
заключен был в этом молчании... Иногда вместо коек были вагонные полки, и
с верхних обязательно торчали в проход ноги, ноги, ноги - ноги в
разноцветных, но одинаково грязных носках с дырами на пятках. Один раз
стояли деревянные нары - даже не двух-, а трехэтажные. В ватниках и
валенках лежали на них... И, если долго идти по проходу между койками,
полками или нарами, в конце концов приходишь в место, откуда начинается
непонятное разветвление путей: нет никаких поворотов, и далекая светлая
полоска над головой тянется прямо и ровно, но сам ты можешь повернуть, и
