меча была остругана скверно, пальцы ее не обхватывали.
Крыса шевельнулась, приподнялась, шмыгнула к стенке и там замерла.
Усики ее шевелились.
- Два дня не кормил, - сказал Козел. - Как уехал, так и...
Прижимаясь боком к стенке, крыса двинулась по направлению к
человечкам. Тот, что со спицей, сделал шаг вперед - так, чтобы прикрывать
своего почти безоружного товарища. А тот, подняв меч над головой,
закричал:
- Это же подделка! Люди вы или нелюди? Это же подделка!!!
- Убери крысу! - заорал Мишка и бросился на Козла. Что-то темное
вдруг поднялось в нем, подкатило к горлу и глазам, и он уже не видел
Козла, а только огромную ненавистную рожу, а под рожей - голубое
пульсирующее горло, в которое нужно вцепиться и не отпускать... Он не
достал Козла - тот поспешно отскочил назад и два раза ударил Мишку кулаком
в губы. Мишка упал, но тут же вскочил, бросился - ему подставили подножку
и стали пинать ногами. Он опять вскочил, повалил кого-то, кого-то
отшвырнул, ухватился за край бочки, но повалить ее не смог, бочка устояла;
Мишку оторвали от нее и пинками и кулаками выбили за дверь. Позвать, понял
Мишка, кого-нибудь позвать! Отца!
- Зуб выбили! - закричала мать, увидев Мишку такого - в грязи и
крови. - Никаких больше улиц!
Мишка молча пробежал мимо нее в комнату. Отец сидел за столом и
печатал на машинке.
- Папка, пойдем скорее, - заговорил Мишка быстро, глотая слова, -
папка, она их загрызет, скорей пойдем. У них мечи поотобрали, понимаешь, и
дали деревянный...
- Миша, ты видишь - я работаю, - сказал отец. - Мы же договаривались.
И вообще - с кем это ты дрался?
- Папка, это неважно, ну скорей, их еще можно спасти!
- Кого - их?
- Маленьких человечков!
Отец, уже начавший было подниматься со стула, снова сел.
- Сын, ты бредишь. Ну, подумай сам, ты же большой - какие могут быть
маленькие человечки?
- Настоящие человечки, только маленькие, а они пустили к ним крысу, а
меч у меня в столе лежит, ты понимаешь?
- Скажи лучше, кто тебе так губу разбил? Дай-ка посмотрю...
- Папка! Поздно будет, не успеем!
Мишка бросился в свою комнату, схватил меч и вернулся.
- Вот, видишь? Они у них отобрали, им теперь нечем сражаться, пойдем
скорее!
- А этот ножик у тебя откуда? Дай-ка сюда. И вообще - ни я никуда не
пойду, ни ты никуда не пойдешь. Все.
То же самое темное взметнулось в Мишке.
- Проклятые! - закричал он и кинулся к двери. - Проклятые!!!
Но в дверях стояла мать.
- Кого это ты проклятыми честишь?
- Пусти!!! - простонал Мишка.
- Ах, ты... На мать с кулаками! Мерзавец маленький! А ну!..
Совсем без сил лежал Мишка в постели. Плакать он больше не мог -
выплакал все. Саднили разбитые губы, во рту все еще было солоно от крови.
Саднила порезанная ладонь. Но меч он им не отдал. Меч лежал под подушкой.
Из-за двери доносилось бубнение диктора программы "Время". Потом мать
сказала:
- Господи, что же это в мире творится. Вот ведь ни газет читать не
хочется, ни телевизор смотреть. Страшно-то как, Володя... Так и хочется на
необитаемый остров. Чего людям не живется, чего им надо?
Мишка лежал и думал. Чего людям надо? Много всего надо, а главное -
чтобы не отбирали настоящие мечи и не давали взамен щепки, да еще накануне
сражения... Тьма обступала его со всех сторон. Мишка повернулся на бок,
сунул руку под подушку, нащупал меч. Ему показалось, что рукоять меча
растет, становится как настоящая, вот ее можно обхватить как следует...
"Спи, мальчик", - обещающе сказала темнота. Таким же тоном говорит Козел:
"Иди сюда. Иди, иди..."
Спи, мальчик.
НИКА, ИЛИ АННАБЕЛЬ
- А вы, Берт? - повернулась к нему Аннабель.
Берт помедлил. Тронул щипцами дрова в камине, положил поверх
догорающих еще две чурочки. Отсвет огня странным образом смягчал его
черты.
- Не знаю, принцесса... Я согласен с генералом - пройти прямым путем
будет немыслимо трудно. Невозможно. Но уходить в изнаночный мир...
Наверное, это правильно. Но мне просто не хочется.
- Понятно... Вашего мнения, Бернард, я не спрашиваю, вы вряд ли
знаете, о чем идет речь. Я права?
- Да, ваше высочество.
- Но вы, может быть, лучше нас знаете: сможем ли мы пройти к столице
дорогами? Переодевшись, прикинувшись, с нужными документами, еще
как-нибудь?
- Я не знаю такого способа, - медленно сказал улан. - После
сегодняшнего столкновения будут поставлены на ноги все гарнизоны, все
пароли и пропуска изменятся, задерживать будут по малейшему подозрению...
а выдавать себя за гернотов мы не сможем.
- Это так, ваше высочество, - подтвердил генерал. - О том же говорил
и Дракон, вы помните: путь по дорогам будет возможен только в том случае,
если мы незаметно пройдем приграничную полосу. И даже при этом требовались
всяческие ухищрения. А мы переполошили осиный рой...
- Я подозреваю, что нас подталкивают именно к такому решению, -
сказала Аннабель. - Слишком уж подчеркнуто нас оставили в покое...
- И об этом говорил Дракон, - сказал Берт. - Он говорил:
прислушивайтесь к предчувствиям и никогда не идите против них.
- Я думаю, - сказал улан, - нам нужно перестать обсуждать планы
вслух.
Все посмотрели на него.
- Последнее время герноты научились ставить себе на службу зверей и
птиц. В основном для шпионажа. Мне послышался шорох...
- Ветер, - неуверенно сказала Аннабель.
- Все равно. Давайте помолчим и послушаем.
- А разве их прислужники могут входить в Эпенгахен?
- Не знаю. Я не знаю даже, как сами герноты: не могут сюда входить
или просто не хотят.
Будто похолодало внезапно. Будто потускнел свет огня и плотнее стала
темнота за окнами. Рука, ища успокоения, легла на рукоять меча. И в
наступившей тишине обнаружились тихие скребущие звуки, приходящие сверху.
- Нет! - Аннабель остановила вскочившего на ноги генерала. - Сделаем
иначе...
Они вышли из приграничной полосы, и можно было применять те методы,
которые в приграничье могли их выдать или погубить. Аннабель открыла ранец
и на секунду задумалась. Потом взяла кисет и трубку. Генерал понял ее
замысел и, пока она набивала трубку, достал из камина уголек.
Пряно-горький осенний дым, воскрешающий забытые сны... Аннабель
подержала его в легких, во рту - и выпустила, особым образом сложив губы.
Села, как предписывалось: сведя стопы и предплечья и касаясь век
подушечками пальцев. Несколько секунд - несколько ударов сердца - прошло в
темноте; потом возник зеленоватый свет.
Сначала это было просто пятно, разгорающееся где-то позади глаз;
потом в пятне появились другие пятна, темные и светлые, а потом как-то
сразу она увидела саму себя, сидящую на полу перед камином в нелепой позе,
своих спутников, напряженно-неподвижных, опасно блестящее оружие и
небрежно сваленные в кучу седла и седельные сумки. Она видела это сверху,
с высоты больше своего роста. Потом легко повернулась и поплыла к широкой
лестнице, ведущей на второй этаж.
Двусветная зала второго этажа, захламленная, заваленная сухими
листьями, была пуста. Аннабель прислушалась. Звук доносился от окна. Вот
от этого, справа, высокого, стрельчатого, с еще сохранившимися кое-где
осколками стекол в переплете...
С той стороны колеблемая ветром ветка цепляла железный козырек
карниза.
Аннабель усмехнулась и открыла глаза. Но в последний миг еще тем,
"зеленым" зрением она увидела за окном...
- Лошади!
Как подхваченные ветром, мужчины вылетели из дома. Аннабель двигалась
медленнее - первые шаги были неуверенными, ноги подгибались. Потом это
прошло.
Впрочем, торопиться уже было некуда. Две лошади лежали, две еще
стояли, качаясь. Казалось, что они покрыты мохнатым шевелящимся мехом.
- Что это? - прошептал генерал.
- Лишайник Парнаум, - шепотом же ответил улан.
- Он что, жрет лошадей?
- Он не жрет... но мы теперь их не скоро разбудим. Он усыпляет - на
много дней. Да и проснутся - немного толка от них будет. Что от лошадей,
что от людей - никакого толка.
- Он и с людьми так может?
- Вы что, никогда с этим не встречались, генерал?
- Н-нет.
- Целые города отдают Парнауму. После этого люди становятся
счастливыми.
- Так вот как это делается...
- Если бы только так...
- Вернемся, господа, - сказала Аннабель. - Бернард, к нам эта дрянь
не подберется?
- Не знаю. Я не знаю его повадок. Говорят разное...
- И все же: отбиться от него можно? Или хотя бы убежать?
- Не знаю, ваше высочество. Я не имел с ним дела.
- Вы сказали: говорят разное. Что именно?
- Позвольте подумать, ваше высочество.
Сели к огню, косясь на окна и двери. Нам не оставили дороги, подумала
Аннабель. И все же: нас ловят всерьез или загоняют в изнаночный мир?
Почему, интересно, мне так не хочется уходить туда именно из этого леса? И
почему именно в этот лес мы ушли после того, как обнаружили себя? Что из
этого истинное побуждение, а что - внушено извне?
Нас влекло в Эпенгахен конкретное знание: герноты избегают этого
места. А препятствует уйти отсюда ничем не подкрепленное чувство... даже
не опасности... а чего? Непонятно... Предчувствие чего-то нежелательного
там, в изнаночном мире? Но даже Дракон не знает, какова изнанка
Эпенгахена. Единому целому здесь соответствует единое целое там. Стоп.
Может быть, то, что отгоняет отсюда гернотов, действует и на нас -
неопределенно-угнетающе; а мы принимаем это за дурные предчувствия? А
ведь, пожалуй...
- Ваше высочество, кое-что я вспомнил, - сказал улан.
- Да, Бернард?
- Те, кто обращается с Парнаумом, одеваются в белое. Кроме того, им
запрещено пить вино и есть обычную пищу. Парнаум всегда окружает жертву...
- Спасибо, Бернард. Я уже приняла решение. Господа, возьмите вещи.
Будьте наготове. Когда я найду вход, не медлите...
Вход нашелся не сразу. Воздух уже наполнялся странным запахом
истлевших цветов, когда Аннабель ощутила в тени, отброшенной повисшей на
одной петле створкой двери, звонкую барабанную пустоту. Она остановилась и
стала всматриваться в стену там, где ее покрывала тень. Вощеная деревянная
панель без щелей... узор линий, светлых и темных, сходящихся и
расходящихся... Она смотрела так, как учил Дракон - чтобы перестать видеть
внешнюю форму. Предметов не существует, говорил Дракон, мы их выдумываем и
называем, это как слова на белой бумаге, набор бессмысленных закорючек,
чем больше слов, тем меньше чистого места, и все равно - учись видеть
бумагу, находить свободные места и писать там то, что нужно тебе... Вдруг
оказалось, что темная, теневая часть панели расположена глубже, чем та, на
которую падает свет, и что между ними есть промежуток, достаточный, чтобы
пройти человеку. Идем, сказала Аннабель и шагнула первой; теперь проход
будет открыт для любого, даже для того, кто его не видит - недолго,
несколько минут... Она не оглядывалась, но слышала, как идут за ней.
По другую сторону прохода было абсолютно темно и пахло гарью.
Аннабель остановилась. В спину ей ткнулся Берт. Простите... Тише, Берт,
как остальные? Вот они, оба... Как темно... Аннабель сняла с шеи "кошачий
глаз" и затянула вокруг лба. Берт и генерал делали то же самое. Улана
придется вести за руку... знать бы, куда...
Знать бы, куда это мы угодили!
Постепенно проступая из тьмы, как на брошенной в проявитель бумаге,
возник узкий и низкий извилистый ход. Аннабель ждала. Наконец, картина
