- Понял, - сказал Атсон. - Кто-то хочет вытрясти из вас те
рузвельтовские денежки.
- Если бы, - сказал я. - Если бы... Я бы того человека на руках
носил.
Всем вокруг было уже не до нас - и так хорошо. Виктор Платонович
умело сортировал безденежных сочинителей, иным дозволял присесть
ненадолго, иных мановением руки отсылал прочь. И строго следил, чтобы
guljaem не переросло в le zapoy, хотя границу между этими понятиями
трактовал весьма произвольно.
- И все-таки, - сказал Атсон. - Мы друзья уже почти сорок лет.
Кое-что я знаю, о многом догадываюсь. У меня свои источники
информации. Не масонские балаболки, нет - серьезные люди. Что-то
произошло в России. И ваши танки не для моциона проехались до Праги...
- Не для моциона, - сказал я. - Представьте, Билл, что вы
выходите, простите, из тюрьмы...
- Очень хорошо представляю, - сказал Атсон.
- Ну и вот, - сказал я. - Выходите из железных ворот с узелком, и
первым делом видите, что вас не ждет автомобиль с надежными ребятами и
шампанским.
- Это можно пережить, - сказал Атсон. - Может, ребята и сами
загорают в клеточку.
- Слушайте дальше. Вы садитесь в такси и начинаете объезжать
старых приятелей. Нигде они не загорают, только ведут себя как-то
странно... Не хотят или не могут вспомнить ни ваше совместное дело, ни
контрабанду виски, ни матрацы... С вами говорят, как со старым
знакомым - но и только.
- Ссучились, - понимающе кивнул Атсон.
- Поначалу вы тоже так думаете, но потом все больше убеждаетесь,
что они действительно ничего не помнят и хуже того - ведут совершенно
законопослушный и благонравный образ жизни.
- Ну и что? - сказал Атсон. - Моя старая компания и в самом деле
остепенилась - кто живой остался, понятное дело. Ник, - оживился он, -
да ведь копы запросто могут ославить ни в чем не повинного человека,
чтобы свои его сторонились.
Скажут, например, что в тюрьме всех закладывал...
- И долго проживет такой ославленный человек? - сказал я.
- Ну... разбираться будут, - неуверенно сказал Атсон.
- Да нет, - сказал я. - Никто с вами даже разбираться не хочет...
Вы для них просто знакомый, хороший парень, с которым можно поорать на
бейсбольном матче, выпить, вот как мы сейчас...
- А может, ребята просто решили зажилить мою долю, вот и валяют
дурака? - сказал Атсон.
- Нет, - сказал я. - С банковским счетом все в порядке. Более того
- весь общак теперь мой.
- Хорошо, - сказал Атсон. - Тогда я просто начну набирать новую
команду.
- Действительно просто...
Атсон разлил смирновскую по рюмкам.
- Ник, - сказал он. - Все пройдет. Вы сильный человек, и вылезете
из любого дерьма. Если я чем-то смогу помочь...
- Я знаю, - сказал я. - Спасибо, Билл.
- Слушайте, Ник,- он вдруг уставился на бутылку.- Мы здесь сидим
уже целый час! Такими темпами мы не обойдем Париж и за месяц!
- Да,- сказал я грустно. - Вы правы. Надо двигаться дальше.
Ребята, мы идем:
- Идем, - согласно кивнули Габриэль и Виктор Платонович.
- Гарсон,- подозвал я официанта, как следует расплатился, вернул
ему целый и невредимый стакан, а потом, показав на спящего в неудобной
позе "хвоста", добавил сверх суммы три стофранковые бумажки: - Будьте
так любезны, отвезите этого месье в ближайший бордель.
- В бордель?! - восхитился он.
- Совершенно верно. В грязный, дешевый, с дурной репутацией
бордель.
- Да, месье! Я знаю такой!
- Я не сомневаюсь, гарсон! Действуйте!
- Слушаюсь!
И мы, четверо в ряд, покинули гостеприимное кафе "Клозери де
Лила", не расписавшись на стене, но ничуть об этом не сожалея.
"Ролс-Ройс" пополз следом, бесшумный, как летящая сова.
Странно: разговор мой с Атсоном так зацепил меня, что я очнулся от
размышлений, лишь увидя перед собой белоснежную скатерть. Мы вчетвером
сидели на полукруглом диване с высокой, выше голов, спинкой. Два
официанта во фраках сервировали стол с такой скоростью и точностью,
что казалось - перед тобой не живые люди, а рабочие с конвейера в
чаплинском фильме:
Меню, переплетенное в темную тисненую кожу и оттого толстое, как
подарочное издание "Майн Кампф", лежало на краю стола, и Атсон смотрел
на него со сложным выражением. Потом он хлопнул себя по лбу и вскинул
руку, подзывая телохранителя.
- Стив,- сказал он,- бегом в машину - и принесите-ка тот синий
пакет:
Меж тем рядом с очередной бутылью "Смирновской" возник высокий
прозрачный кувшин, полный томатным соком.
Виктор Платонович предался воспоминаниям о том, как ребенком гулял
с бонной в Люксембургском саду и как его тетешкал на коленях один
русский политэмигрант, раскосый и картавый - и добрый-предобрый:
Габриэль же рассказывал ему, как в ранней юности ни за что ни про что
убил араба, ничего при этом не испытал, вышел сухим из воды, но с тех
пор чувствует себя постоянно виноватым перед всеми угнетенными
нациями. Именно потому он и пошел в Иностранный легион: ты меня
понимаешь? Нет, ты меня понимаешь?..
Тем временем Стив принес пакет. Атсон прищурился.
- Не все друзья вас забыли, Ник, - пакет он держал в поднятой
руке, словно бы надеясь заставить меня поплясать. - Лет пять или шесть
тому в Голливуде меня опять же затащили на премьеру - правда, это была
солидная лента со стрельбой, мордобоем и бабами. Потом был банкет, и
Шон Коннери познакомил меня с англичанином, который и сочинил этот
фильм. То есть сочинил книжку.
Мы разговорились про старые года, стали припоминать всякие чудные
случаи...
И вдруг оказалось, что толкуем мы об одном и том же человеке.
Ясное дело, о ком. Где вас искать, он представления не имел, вот и
попросил меня передать при случае...
Я разорвал пакет. Ян Флеминг, "Живешь только дважды". И надпись на
титульном листе: "Нику Великолепному, без которого не появился бы на
свет агент 007". И росчерк...
- Спасибо, Билл, - сказал я. - Жаль, что нет с нами самого Яна.
Настоящий был солдат. Он умер в шестьдесят четвертом.
- Помянем всех, кого с нами нет, - сказал Атсон. - Мне везло в
жизни на людей.
- Мне тоже, - сказал я. - Царствие им небесное.
Мы вчетвером помянули ушедших, потом без перерыва выпили за живых.
Негромко заиграл оркестр, и певица в черном обтягивающем платье
хриплым голосом начала повествовать, как она ни о чем не жалеет.
- Вот дьявол, - сказал Атсон, завернул рукав дешевого пиджачка и
посмотрел на циферблат "Картье". - Пора, Ник, скоро начнется...
- Господа, - я поднялся. - Не обращайте на наш уход ни малейшего
внимания - духом мы с вами, но тела должны перейти в другое место.
Поэтому, милейший
Виктор Платонович и любезнейший Габриэль, guljaem придется за
четверых.
Надеюсь, вас никто здесь не обидит, - я выразительно поглядел на
официанта.
Мы обнялись и облобызались с нашими спутниками, словно прощались
навсегда
- да ведь навсегда и прощались.
В недрах необъятного "роллс-ройса" нас ожидали строгие вечерние
костюмы, для сохранности натянутые на манекены. Можно было переодеться
прямо в салоне, не испытывая особенных неудобств.
- Ну, Марти, - сказал Атсон водителю, - довольно ты ползал
сегодня, как беременная бегемотиха. Гони-ка в "Олимпию"! Мисс Дитрих
открывает сегодня европейские гастроли!
Когда огни за стеклами начали сливаться в сплошные сияющие линии,
я вдруг с ужасом увидел себя в зеркале: худощавого хлыща двадцати семи
лет. Меньше, чем было тогда, на пароходе "Кэт оф Чешир". И когда
Марлен увидит меня...
Это было невозможно. Это было невозможнее, чем если бы у Юла
Бриннера зацепился кольт.
- Билл, - сказал я. - Некуда спешить. Что у вас там в баре?
11.
Он побежден, какая польза в том?
Александр Пушкин
- Говори, Яков Вилимович:
Это не укладывалось в голове. Он смотрел и все видел сам, но в
голове это не укладывалось:
Брюс, спотыкаясь, монотонно рассказывал, что буквально через
полчаса после того, как Николай Степанович уехал в Москву, на дачный
поселок свалилось полсотни омоновцев. Они окружили недострой и через
мегафон потребовали всем выходить с поднятыми руками, а первое дело -
Сереге Каину:
Никто не думал, что Каин - выйдет. Никто за ним не доглядел:
Но он вышел - с поднятыми руками.
Выстрел был один, но Каину снесло полчерепа:
И тогда взбесилось его войско. Это было как конвульсии
обезглавленного тела:
Их пытались удержать.
Может быть, если бы не пытались, если бы сразу пропустили - не
случилось бы того, что случилось:
Кто знает?..
Потом Брюс догадался направить всех своих уцелевших в подвал,
зажег черную свечку. Он умел обращаться с этим чуть лучше, чем Николай
Степанович тогда, в сорок втором:
Их забросило под Калугу.
Четверо остались невредимы: сам Брюс, Надежда, Тигран и Василий,
молодой боец из отряда Ильи. Здорово досталось Бортовому. Илье
продырявили бок какой-то пикой и раздробили кисть. Горбатый цыган
Бажен от удара по голове все еще не пришел в сознание. Очень тяжело
ранен был Костя: спасая
Светлану, он с голыми руками бросился на что-то острое, машущее:
будто в соломорезку руки сунул: И страшно пострадала сама Светлана:
она пыталась творить какие-то заклинания, не отступала: не смотри,
Степаныч, не надо тебе этого видеть:
И - вынесли Коминта. Если бы не он: даже с одной рукой...
Троих вынести не смогли. Просто нечего было выносить.
Оба ученика Брюса, призванные им сюда специально для участия в
акции (были так горды:) и племянник Ильи - остались там, в
недостройке.
Брюс рассказывал еще и о том, как везли раненых в Москву, как
миновали милицейские посты и заслоны - Николай Степанович не слушал.
Он смотрел на
Коминта. Лицо почти не пострадало:
Никакой ксерион не спас бы от смерти при таких ранах.
Было как-то чересчур пусто в груди.
Со Светланой все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.
Вводил морфий?.. хорошо. Светочка: не слышит. Да, и лицо сделается
новое, и глаза.
И Костя поправится. А Илья - вон, уже ковыляет, хоть и
кособочится:
Надежда черная и молчит.
Ашхен еще ничего не знает: И внуки еще ничего не знают.
Командир, подходил Тигран, командир: я понимаю, ничто не заменит:
пусть я у тебя буду так же, как он?.. возьмешь?..
Потом, Тигр, потом:
Глупец мстит сразу, трус - никогда.
Я - глупец.
Шестое чувство (Красноярск, 1982, январь)
Платье на Аннушке было изысканно-неприметным, и о том, что стоит
оно пять тысяч новых франков, знали только в салоне "Шанель". Ради
этого платья я не поленился съездить в Предтеченку, выйти в парижском
руме, выиграть на скачках необходимую сумму: Правда, возвращаться
пришлось через финскую границу натоптанными тропами питерских
фарцовщиков. Проводником был всем известный Федя Беленький,
прославившийся в своем кругу тем, что лет десять назад построил на
даче в Комарово воздушный шар, запасся алюминиевой стружкой, щелочью -
для получения необходимого водорода: Но в ночь отлета на проводинах
шар этот по пьяному делу зажгли вместе с дачей. С тех пор Федя твердо
стоял на земле.
Филармония в городе была достаточно хороша для любой столицы мира.
Акустику архитектор выверял вместе с музыкантами, над люстрами
трудились лучшие мастера, а буфет не уступал буфетам императорских
