- прежняя память.
В Академии в очередной раз вяло поинтересовались, собираюсь ли я
защищать докторскую, посетовали на мою излишнюю скромность и
нерасторопность, потому что тема готовая, а я, похоже, дожидаюсь,
когда перемрут достйные оппоненты: Потом я заглянул к приятелям в
камералку, где, несмотря на жаркий день, пили свежеразведенный спирт:
поминали: Здесь, под "Коней привередливых", я поучаствовал в очередной
дискуссии: какой палеолит главнее: верхний или нижний? Потом разговор
шарахнулся в сторону и коснулся крылом найденных недавно в Китае
терракотовых солдат: Зачем императору Циню потребовалось тащить за
собой в могилу несколько тысяч глиняных болванов?
Воевать царство мертвых? Нет, подумал я, император просто слишком
рано умер, а китайские мудрецы, которых живьем закапывали в землю и
чьи книги сжигались у них на головах, оказались не менее упрямы, чем
рабби Лев. :В прошлом году я встречался со стариком в Праге. Рана в
его памяти - огромная, с двадцать третьего по шестьдесят пятый -
постепенно зарастала чужими воспоминаниями и собственными фантазиями.
Так, например, он искрене считал, что никакой Второй мировой с ее
ужасами на самом деле не было, все это явилось грандиозным
наваждением, которое Господь послал своему народу для острастки. Потом
он, хихикая, рассказал, что Зеботтендорф время от времени, облачившись
в короткие кожаные штаны, появляется на Златней уличке и в бессильной
ярости колотит кулаками по стене, где для всех, кроме него, открыта
дверь. Потом кто-нибудь вызывает санитаров:
Итак, я шел по пустой Москве, дивился на изобильные прилавки,
покупал мороженое себе и всяческие мелкие радости - сослуживицам по
музею. С тем, что Африка в этом году мне опять не светит, следовало
смириться. Хрип
Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными
маршами
Пахмутовой, слова Добронравова: Куда же делся Гребенников, подумал
я.
Агату это наверняка бы заинтересовало: "Смерть под роялем". Или
"Убийство по восходящему хроматическому ряду":
Меня обогнала девушка в белом - как на выпускной бал - платье и
стоптанных туфельках на низком каблуке. Под мышкой она несла бумажную
папку, а в руке - пластиковый пакет с чем-то объемистым и, очевидно,
тяжелым. Была в ее походке какая-то отчаянная решимость - и меня вдруг
окатило безотчетной тревогой. Я еще шел, пытаясь разобраться в себе -
а девушка удалялась - как меня обогнали два молодых человека, одетых с
подчеркнутой "иностранной" небрежностью. Один скосил на меня глаза - и
зафиксировал :
Отпустив их чуть-чуть от себя, я ускорил шаг.
Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась,
пытаясь обойти - те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они
старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что
шли - бросились бегом к "месту происшествия": Сейчас будет применен
обычный чекистский прием: "даме плохо". Подъедет машина, возможно, что
"скорая":
Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы
скользили по асфальту: Я нагнал "иностранцев" в последний момент: они
уже хватали девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла: Я свел их
головы с приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не
поняли, в чем дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в
сторону и с разворота ногой разнес одному из "пьяных" челюсть. Второй
умел драться разве что со связанными:
Посторонний запах бензииа окутал нас. Я схватил девушку за руку -
она упиралась. Она еще хваталась за свой брызнувший пакет с осколками
стекла, за разлетевшиеся из папки листки: Страшным усилием я выдернул
ее к себе, как из болота. Теперь надо было успеть подобрать кейс - там
были все мои документы - и куда-то нырнуть:
И мы успели и подобрать, и нырнуть, и уже сквозь стекло дверей
бывшего "Мюра и Мерилиза" я успел увидеть подъехавшую "скорую":
У нас было минут десять, чтобы скрыться.
- Ты кто? - дрожа, спросила она.
- Дубровский,- огрызнулся я. - Молчи и не отставай.
Я свернул на вонючую лестницу, ведущую вниз. Там были сортиры. К
Играм их вычистили, но запах убить не смогли. И еще там была курилка.
Пустая.
Я открыл кейс. Футболка с медведем: козырек от солнца: помада:
достаточо.
- Переодевайся. Мигом. Я отвернусь.
- Да кто ты такой, чтобы?.. - она задохнулась.
- Потом я тебе все объясню. Главное - выйти отсюда.
- Мне уже все равно не выйти:
- Это ты брось. Так не бывает.
- Там: там мои плакаты остались: листовки:
- О, Господи,- сказал я. - Какая ерунда. Передевайся и пошли.
- Ку:да?
- Там видно будет, - я отвернулся.
- Го:това:- буквально через секунду сказала она.
Я оглянулся. Вместо народоволки передо мной стояла "девочка с
окраины" в мини-платье (оно же макси-майка), с ярким ртом, в
залихвастски надвинутой матерчатой кепочке.
- Хорошо, - одобрил я. - Старое платье мне.
Она послушно подала.
Я скомкал его, унес в мужской туалет и, встав на унитаз, запихал в
бачок.
Найдут, но не сразу. Вернулся. Она ждала. На лице ее проступало
недоумение.
- Теперь слушай меня внимательно. Сейчас я беру тебя под руку, и
мы медленно и очень спокойно выходим отсюда и идем туда, куда нам
надо. Твоя задача - ни на кого не смотреть. Как женщина Востока.
Постарайся глубоко задуматься о чем-то. Например, о том, кто я такой.
Задача ясна?
- Да, но: зачем все это?
- Поговорим вечером. Давай руку, и пошли. Медленно и печально:
Именно так, медленно и печально, как и полагается ходить под
"серой вуалью", мы миновали спускавшихся нам навстречу двух
милиционеров, с трудом понимавших, чего от них добиваются товарищи
чекисты. Сами же чекисты стояли на галереях и мостиках, высматривая
девушку в бальном платье и мужика, которого никто толком запомнить не
сумел, но судя по итогу боя - горилла: Не забывали они при этом и
принюхиваться к покупателям, отчего вид у них делался совершенно
идиотский:
В дверях их стояло человек шесть. Моя спутница напряглась, но -
продолжала идти. И потом, когда и ГУМ, и здание Английского клуба
остались позади, когда мы спустились в неожиданную прохладу бесконечно
длинного подземного перехода, она вдруг задрожала - по-настоящему. Я
обхватил ее за талию:
- Держись, воительница. Скоро привал.
Никем не гонимые, мы спустились в метро. Бабка-контролерша
прошипела ядовито в спину:
- Вси равно он на тебе, деушка, не женится, мышиный жеребчик:
:История моей новой знакомой была уникальна, но проста. До
нынешнего февраля семья их была по-настоящему счастливой, несмотря на
частые переезды и гарнизонный уют. Отец, полковник ВДВ, брат,
лейтенант тех же войск, мать, жена офицера, то есть - на все руки, и
она, Аннушка. С позапрошлого года - студентка института Герцена:
Все рухнуло в один день, когда, получив сразу два цинковых гроба,
упала и больше не встала мать. Аннушка прилетела в Читу на тройные
похороны и вдруг узнала, что осталась не только сиротой, но и
бездомной: в квартиру уже вселялись другие:
Она не помнила, как прожила эти полгода. Сегодня утром,
проснувшись в комнате общежития, она написала десяток листовок, потом
спустилась в хозяйственный магазин, купила шесть бутылок растворителя,
слила их в одну банку, надела свое лучшее платье, сунула за пазуху
отцовскую зажигалку "данхилл" и пошла на Красную площадь.
Я покрутил зажигалку в пальцах. Щелкнул. Огонек был слабый. Газ
почти кончился.
В каком бы состоянии аффекта не находилась женщина, она всегда
действует рационально. Именно сегодня вся московская милиция, не
задействованная на
Играх, занималась похоронами Высоцкого. Там же была и Лубянка:
Только поэтому ее перехватили уже у самой цели.
А ведь могли и не перехватить:
Внезапно она уснула прямо на коминтовом диване: сидела и уснула. Я
прикрыл ее простыней и отошел к окну - покурить. Еще долго не
стемнеет: Откуда-то снизу пел Высоцкий: ":но с неба скатилась шальная
звезда - прямо под сердце:" И у самого Коминта было два десятка бобин
с записями. Но я не знал, как включается его допотопный магнитофон.
14.
Историческаяя драма сыграна, и остался один еще
эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может
сам растянуться на пять актов. Но содержание их,
в существе дела, заранее известно.
Владимир Соловьев
Коминта похоронили в Ехегнадзоре. За годы войны здесь научились не
спрашивать об обстоятельствах явно насильственных смертей.
На кладбище Надежда подошла к Николаю Степановичу, обняла неловко
и заплакала - впервые за эти дни: Ашхен же сказала, подбоченясь и
выставив вперед ногу: "Я всегда говорила, что вот этим все и
кончится!" - как будто речь шла не более чем о визите в вытрезвитель.
Потом она хлопотала деловито, лишь изредка замирая и наклоняя голову -
будто прислушиваясь к незримому суфлеру:
Индейцы были строги. Семен и Саша присматривали за ними со
стороны, и к этому следовало привыкать. Ко многому следовало теперь
привыкать: А может, и не только привыкать - если учесть взгляды,
бросаемые Тиграном на Надежду.
Как все цвело вокруг!..
- В красивом месте будет лежать:- с завистью сказал Тигран.
Опять Москва?..
Опять Москва.
Все возвращалось: да, все возвращалось. Как в потоке людей на
улице все чаще попадались лица из давней позапрошлой жизни, из
тринадцатого года: Он стал думать об этом - просто для того, чтобы не
думать больше ни о чем. Но - не помогало: ":День Победы, День Победы,
День Победы!.." - у кого-то из соседей работало радио, а здесь, на
экране телевизора с выключенным звуком, Ельцин выступал на митинге, и
за его спиной, перекрещенная лучами прожекторов, замерла валькирия с
мечом, напомнив вдруг собой о странной балладе Отто Рана.
Спасибо, Отто, подумал Николай Степанович, если бы не ты:
Интересно, что напишет Бортовой? Он уже порывался обсудить
кое-какие детали из жизни крысиной мафии, но его опохмелили, посадили
в самолет и отправили домой.
Ашхен постояла в двери кухни, посмотрела, вздохнула, повернулась:
- Ашхен:
- Сиди уж. Там Светланка плачет, боится.
Ничего не было слышно, ничего, кроме дождя.
- Ашхен, побудь минутку. Я.
Он замолчал.
- Он так хотел, - сказала Ашхен.- Что я могла сделать? Он сам так
хотел. Не казни себя, Коля: Твои уже, наверное, скоро будут на месте.
Поезжай.
Час назад позвонил Атсон, сказал, что он и Блазковиц вылетают с
Энни и
Стефаном из Чикаго в Миннеаполис, все веселы и здоровы,
соскучились: Надо встречать.
Филю не видел сто лет:
День Победы.
Сволочи, Сказал Николай Степанович ящерам. Вы перебили друг друга,
а потом те, кто остался, издохли в своих гробах. И все-таки вы сумели
излить в мир столько яду, что он действует и до сих пор, и будет
действовать еще тысячи лет:
Как бы я хотел - просто жить. Просто жить самыми банальными
заботами: вы ведь мне:
Он не стал додумывать эту мысль: знал, что все равно не додумает
до конца.
Потому что нет его, этого конца.
Из кармана он достал смявшуюся пачку турецких папирос, выковырял
одну не самую развалившуюся, похлопал по карманам в поисках зажигалки.
В плаще:
На газовой плите - коробок спичек. "Красная книга - степной орел".
