со мной парень на футболиста похожий на знаменитого, на этого: Франца
Беккенбауэра: и повторяет: "Муттерхен, муттерхен, муттерхен:" И
остановились мы далеко внизу, и аэродром наш несчастный перемахнули, а
дальше просто некуда бежать было, потому что пропасть.
Остановились, оглянулись, смотрим. Стоит наш монастырь и светится
- стремно так светится, как гнилушки на болоте. И все сильнее этот его
свет, будто раскаляется он изнутри. Вот и стены красными разводами
пошли. А из-под земли
- рев. И нам уже хочется в пропасть сигать, потому что никакой
мочи нет все это терпеть и ждать, что же еще с нами исделают. Потом -
будто змеи огненные над монастырем встали. Глазами смотрят, медленно
так: выбирают: Мы с немцами сидим чуть не в обнимку, потому что всем
страшно. Ни до Сталина, ни до
Гитлера не докричишься.
Не помню я больше ужаса такого. Вот не помню, и все. Даже в
партизанах: а там всякое было. Потом расскажу.
Но - как-то улеглось понемногу. Стены остыли, змеи сгинули
куда-то, рев затих.
Не то чтобы совсем пропал, но - далекий такой, как паровоз в
морозной степи.
Слышишь хорошо, а понимаешь, что далекий. И тогда мы с немцами
стали друг на друга поглядывать. Сначала удивленно, а потом и
нехорошо. И - сыпанули в разные стороны, как из теплушки после долгого
перегона: мальчики направо, девочки налево: Залегли. И чего-то ждем.
Первыми стрелять как-то неловко.
Вот: А потом смотрим: по ничейной полосе идет кто-то в рост. В
шинели до пят.
И зеленой веткой машет. Ну, откуда там зеленая ветка взяться
могла? Ничего не понимаем. А он сначала по-немецки, потом по-нашему
кричит: господа, мол, нихт шиссен, командиров прошу ко мне:
Между числом и словом (Гималаи, 1936, апрель)
- И как же, господа, вы намерены выбираться отсюда? - спросил я
командиров.
Мы сидели втроем вокруг примуса в наспех вздернутой палатке.
Снаружи доносились характерные звуки: пехота окапывалась. От главного
неприятеля, от мороза. Снежные ямы позволят дотянуть до утра:
- Как пришли,- коротко сказал Отто Ран.
- А вы? - я посмотрел на Хомчика. - Будете ждать самолетов?
Он не ответил. Вояка он был смелый и решительный, только война
оказалась не такой, а совсем чужой. Берег своих "красных магов"
товарищ Агранов, отыгрывался на русских мужиках: авось выкрутятся.
Самолеты не прилетят, это было ясно. Никто не сможет сесть в таком
тумане.
- Я думаю, вы уже поняли, господа, что ваше пересечение здесь не
было случайностью,- сказал я.- Рекомендую информировать ваше
руководство единообразно, поскольку между собой они сношения имеют.
Проще говоря, врите в лад. Предлагаю вариант: монастырь пуст и
давным-давно необитаем. В самом начале боевого столкновения сошла
лавина, разделившая ваши подразделения. Все потери списать на лавину.
Кто был вашим противником, ни вы, ни вы не догадываетесь.
Предположительно, англичане.
- Ничего не получится,- тоскливо сказал Хомчик. - Мои
комсомольцы:- он махнул рукой.
- Равно как и мои, - сказал Ран. - Хоть и не комсомольцы.
- В принципе лавина могла прихлопнуть всех,- предложил я.
- Нет,- покачал головой Хомчик.
Ран вообще промолчал, глянув презрительно.
- Дело ваше, - сказал я. - Тогда примите мои поздравления: сегодня
началась новая мировая война. Но ваши имена в историю не войдут.
Боюсь, что они не поняли и этого.
- Если вы доложите все как есть,- попытался я вразумить их еще
раз, - вам просто не поверят. А именно не поверят тому, что махатм не
захватила противоборствующая сторона. Скажут, что отсиделись в
сторонке и запаниковали.
Оба вскинулись. Вот это до них дошло моментально.
- Тогда:- медленно сказал Хомчик. - Тогда придется повторить. Так,
Отто? И поделим старичков. А начальство пусть разбирается, махатмы они
или хрены пустоцветные:
- Нет там никаких старичков, - сказал я. - Монастырь уже тысячу
лет как пуст.
Можете сходить посмотреть. Это Шамбала, геноссен. Понимаете? Это
Шамбала.
Оглушительно взвизгнул выстрел.
- Бляди,- сказал Хомчик и, опрокинув примус, выскочил из палатки.
Отто поставил примус как надо и тоже выскочил. Пришлось выходить и
мне.
Горящее облако луны висело над плечом. Туман светился. И сквозь
это свечение шел, проваливаясь в снег по колено, безголовый бурый
великан. По нему стреляли со всех сторон, трассирующие пули впивались
в мохнатое тело, взрывались и гасли. Очередью, выпущенной в упор, ему
оторвало руку, и рука, мотаясь и суетясь, затрусила рядом с хозяином,
как болонка.
- Пропустить! - крикнул я. Меня не услышали, но поняли.
Чудовище - убитый днем йети - дошагал до края пропасти и пошел
дальше. Рука замешкалась, как бы оглянулась - но чей-то выстрел снес и
ее в бездну.
- Вот так-то,- сказал кто-то из парашютистов.
Мы вернулись в палатку.
- Да, такому не поверят,- вздохнул Хомчик.
- Такому-то как раз поверят,- сказал Отто.- Такое-то они и сами:-
он замолчал и уставился в огонек примуса.
Русским он владел неплохо: три года в Академии Дзержинского: Я
помнил его по фотографиям: филолог, писатель, функционер Туле,
искатель приключений; много общего у нас с ним было. Кроме цели,
пожалуй. Хотя: темна вода во облацех. С приходом Гитлера к власти
Пятый Рим постановил прервать все контакты с Туле. Но продиктовано это
было скорее политической конъюнктурой, нежели этическими
соображениями. А следовательно, все могло перемениться.
- Бойцам давайте попытаемся внушить, что все виденное ими было
галлюцинацией, вызванной, допустим, боевым отравляющим газом,-
предложил я. - Утром можно будет сводить их на развалины монастыря,
пусть убедятся своими глазами.
- Вместе или порознь? - криво усмехнулся Ран. - Спасибо, Николас,
но и это не выход. Зачем вы вообще связались с нами? Пустили бы все на
самотек:
- Людей жалко,- сказал я. - Такое объяснение вас устроит?
- Кому нынче людей жалко,- сказал Хомчик. - Разве что
попам-грабителям:
- Чувствую я, Николас, что намерены вы через нас протащить
какую-то дезу,- сказал Ран. Он меня тоже, конечно, знал по
ориентировкам.
- Да,- сказал я.- Но хочу напомнить, что именно в хорошей
полноценной дезе и лежит ваше спасение. И если мы ее сейчас здесь
сообща не оформим, то, господа, помните, что домой вы вернетесь на
верную смерть. Если не хуже: И если вернетесь...
- Зато семьям пенсия будет, а не лагерь,- сказал Хомчик.
- И вы в это верите? - я посмотрел на него недоуменно.
Он задумался.
И вот так к утру (было под сорок мороза) мы родили умную дезу.
Которая устроила, как выяснилось впоследствии, и Ежова, и Гиммлера.
Поэтому Вторая мировая началась тремя годами позже. Правда, я не
знаю до сих пор, был ли смысл так тянуть с этим делом: Раньше сядешь -
раньше выйдешь.
Утром бойцы дружно сбегали на развалины и убедились, что да, все
ночное было мороком и кошмаром. Ран увел своих ребят в подземелье. Я
сказал ему: осторожнее, Отто - если пройти по этим ходам много-много
миль, то можно попасть к пресловутому владыке Агартхи, Царю Мира. Там
вам откроются все тайны, но дороги назад вы уже не найдете. Не знаю,
поверил ли он мне:
Чкалов посадил машину, ориентируясь по дымным кострам. Ни один
пилот в мире не решился бы на такое. Остатки десанта, двадцать восемь
человек, как раз и уместились в одном самолете.
Они улетели, а я остался.
- Не боитесь, Николас, что я распоряжусь расстрелять вас? -
спросил зачем-то
Ран. Глазки его подозрительно блестели.
- Нет, - сказал я. - Во-первых, я старше вас на две ступени
посвящения, и такое нарушение субординации не понравится фон
Зеботтендорфу. Во-вторых, после драки кулаками не машут. А главное,
без меня вам здесь не разобраться с направлением мировых линий. Не
хотите же вы попасть в Антарктиду? Там хоть и весна: И вообще - какую
дрянь вы нюхаете?
- Кокаин,- слегка растерялся он.
- Вас обманули. Кокаин белого цвета. Значит, так: передайте фон
Зеботтендорфу, что русский перевод "Некрономикона" вот-вот выйдет
из типографии.
- Но это же:- он изменился в лице.
- Вы совершенно правы.
2.
У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота,
случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся
мужской член и оставался так несколько дней.
Плутарх
Ведьма жила бедно. Домик ее, черный и приземистый снаружи, изнутри
был нелеп и тесен. И лишь огромный серый ковер, спускающийся от
потолка, застилающий пол и подвернутый до середины противоположной
стены, говорил о прежнем достатке.
Воздух внутри стоял смрадный и плотный, как протухший студень.
Здесь и жить- то было тошно, а уж умирать - тем более.
Кроме ковра, в доме ничего не было. Старуха лежала, укрытая
пестрым тряпьем, на топчане, ножками которому служили кирпичные
столбики. В углу у печки навалена была куча угля. Кошка - естественно,
черная - бросилась к гостям в надежде выпросить еды.
- Соседка иногда помогает, - объяснила Светлана.
Гусар оглядел комнату, ничего подозрительного не обнаружил, как-то
по- хорошему разобрался с кошкой и сел у порога.
- Собаку: убери:- прохрипела бабка, не открывая глаз.
- Это не совсем собака, - сказал Николай Степанович. - Пусть
сидит. Я ему доверяю.
- Ну, смотри:
- Зачем звала, старая?
- Сам больно молодой, - отозвалась бабка.
- Уж какой есть.
- Прощения попросить хочу.
- Прощаю. Дальше что?
- Не от сердца прощаешь, от ума.
- Как могу. Сердцу, сама знаешь, не прикажешь.
- Ох, знаю:- бабка надолго замолчала.
- Бабуль, - позвала Светлана. - Говори уж все.
- Скажу, скажу: Скажу тебе, Николай. А ты, Светка, выйди, не
подслушивай.
Рано тебе такое знать.
Светлана фыркнула и пошла прочь.
- Люб ты ей, однако: не спорть девке жизнь, а то не будет тебе
удачи: Так о чем я? Да, знать ты хотел, что приключилось:
- Хотел.
- А не боишься?
- Устал бояться.
- Смотри: еще не поздно:
- Поздно. Не оставят они меня в покое.
- Попросишь, поклонишься - оставят.
- Не поклонюсь.
- Это да. Такие не кланяются: вот все и вышли. Осталось: всего
ничего. Раз так, слушай. Есть на земле племя. Все, как у людей, а - не
сродны они людям. И живут не русским обычаем и не цыганским, а вроде
как подпольщики. Многое могут.
- Это я заметил.
- Пристали они к цыганам, как клещ к собаке. Сосут кровь, сосут,
на насосались еще. Через них нет нам никакой жизни: Ай, да что я
жалуюсь, ты же дельного чего ждешь:
- Да. Если знаешь.
- Буду говорить, а ты на ус мотай. А отчего и почему, поймешь,
может, и сам. Вот почему зеркала в доме с покойником завешивают?
Потому что кто-то из них обязательно наведается в такой дом. Горе наше
им очень полезно. А зеркал они не любят. Ой, не любят: Он, если в
зеркало глянет, сам себя заворожить может:
- Так. Еще что?
- Живут они очень долго. Очень долго. Тот, который меня: он еще то
время помнит, когда у цыган цари были.
- Понял. Завораживать они могут, порчу насылать могут: что еще?
- Из медных колец золотые делать.
- Не хитрая наука.
- Знают они, когда о них думают. И кто думает. И как.
