стороны, бабка могла дать бесценные сведения: Не хочет помирать... Как
будто кто-то хочет...
- Хорошо, - решился он. - Поехали.
По дымному следу. (Из рассказов дона Фелипе)
- Мать моя женщина, как вспоминать начинаю, так очко и по сю пору
играет.
Взяли нас в парашютисты в тридцать пятом, Осоавиахим, бортюхи
драные, так бы всех без парашютов и покидал бы вниз: Я-то коренной
москвич, а они откуда попало. В основном из деревни. В четыре утра
встаем, в пять на поле, в шесть прыгаем, в восемь на завод. А ты
думал! Еще срок тогда за опоздание не придумали, чинга их мадре, а
остальное уже все было. И вот мы, молодые дубы, надрывались: да и не
только дубы, девки тоже скакали с небес, как лягвы в ведьмин день.
Сколько их поубивалось - страх. Да которые и не поубивались, от тех
тоже толку мало было: да. Вот. А потом отобрали из нас, скакунов,
полторы сотни. Энкаведе отобрало. Ну, с моей-то пролетарской анкетой
вопросов не было.
И - стали готовить отдельно. На Кавказ увезли, в Боржом. Раньше
вода такая была: И вот после этой их подготовочки осталось нас из
полутора сотен всего-то шесть десятков. Остальные кто побился, кто
померз. Потому что без привычки...
Так вот готовили, не в пример: Потом вернулись в Москву, в Монино.
Там лагерь наш был. Еще две группы туда же прикатили: их отдельно от
нас натаскивали.
Короче, собралось нас двести гавриков. И вот в тридцать шестом
уже, в начале года, приезжает к нам товарищ Агранов, большой руки
чекист, сперва рассказывает про дружбу свою с Маяковским, декламирует
поэму "Хорошо!", а уж потом и начинает проводить настоящую
политграмоту.
Высоко в горах, говорит товарищ Агранов, живут и трудятся махатмы
(мы их тут же "мохнатыми" прозвали). С Лениным они крепко дружили,
письма ему писали.
Дескать, правильно, Ильич, сделали, что церквы порушили, что в
алтарях насрали, что богато людей поубивали. Одобряли ленинскую
политику. А теперь их англичане начали было в оборот брать. И вот
должны мы их освободить от колониального гнета:
Сладко так заливал товарищ Агранов заслушаешься. Сам такой видный,
образованный. Вам бы, говорит, товарищи курсанты, Упанишады надо бы
законспектировать, да классовый враг времени не оставляет.
А еще товарищ Чкалов к нам зачастил. Сам. Валерий Палыч. Ну, от
этого мы как на седьмом небе себя чувствовали. Это все равно как бы к
вам в школу Гагарин пришел. Ага, слышал про Гагарина... А Чкалов все
про самолеты рассказывал.
Как полетим, да как возвращаться будем. Сложное это дело было в те
времена.
Вертолетов еще товарищ Миль не придумал, потому что на воле ходил.
Вот посадили бы его в шарашку, как всех порядочных конструкторов:
Короче, гоняли нас до стотысячного пота. Как выбрасываться на
малой высоте будем, да как охрану махатмовскую класть методически, да
как быстро аэродром снежный наводить: Всю зиму нас гоняли, до апреля.
А в апреле, как раз в канун ленинских юбилеев, посадили нас в ТБ-3 по
тридцати рыл на машину, и полетели мы в неизвестном направлении:
Выгрузили. Степь: ну, как скатерть натянутая. Изморозь. Снега нет.
Денек дали отдохнуть в юртах, баранинкой накормили. А потом - моторы,
моторы: И садятся один за одним самолеты "РД", длиннокрылые такие, на
них потом еще Чкалов в
Америку летал от греха подальше. И Байдуков. Тоже гусь был еще
тот. А за каждым самолетиком по два планера. Эх:
Короче, еще день прошел, второй. Ждем погоду в Шамбале. Шамбала,
сказал товарищ Агранов, это для древних народов все равно что Москва
сегодня. Уже баран в глотку не лезет. Цириков нам прикомандировали
монгольских, чтобы проводниками были. Хорошие ребята, заводные. К
девкам, говорим, сводите?
Отчего же, отвечают, можно и к девкам: А командир наш батальона,
Сисой
Сисоевич Хомчик, у нас там не как в армии было, ни званий, ни
знаков, и даже на службе мы не числились, а продолжали вроде бы
трудиться ударно на своих фабриках и заводах, и даже про некоторых из
нас журналы и газеты писали: вот, мол, как по-стахановски уголек
рубать треба!.. - так вот, Сисой наш Сисоевич услышал про девок и аж
затрясся: где? Ну, и пошли мы: не то чтобы всем батальоном, но кто
побойчей. Только вышла нам полная каррамба страшная, потому трудности
с переводом. Мы-то об одном просили цириков, а они совсем другое
подумали:
А там - и погоду сделали в Шамбале. Прилетел собственной персоной
товарищ
Агранов, колдуна привез. Пока он там кощуны разводил да руками
махал, товарищ Агранов последний инструктаж провел. Настоящих махатм,
сказал он, всего девять, а остальные подменные - агенты английского
империализма.
Отличать их легче легкого: выстрелить надо. Если упадет, значит
агент. Если живой стоять останется, то брать его под локотки вежливо и
в самолет вести.
Точка. Потом прочитал стихи-нескладушки про Арджуну - это вроде
древнего
Чапая был герой. Ну, при Арджуне еще индийский бог Индра состоял,
наподобие
Фурманова. Следил за классовой бдительностью. Даст партийную
установку и командует: "Мужайся, Арджуна!". За компанию и нам
полагалось мужаться.
Выдали нам меховые новенькие комбинезоны, еще ни разу не стираные,
и маскхалаты белые, а поверх всего - на толстой цепи, чтоб не
порвалась, свастики серебряные. Под расписку. Мы, конечно,
комсомольцы, возмущаемся все, не хотим с фашистскими знаками в тыл
английского империализма лететь:
Но и тут товарищ Агранов глаза нам раскрыл: вы, говорит,
посмотрите, головы бараньи, в какую сторону крючки у нее загнуты! Наша
это свастика, хорошая, светлая. Ее, говорит, сам Ильич думал одно
время вместо пятиконечной звезды присобачить, да Троцкий помешал. Мы и
бороды поотвесили:
Автоматы "томпсон" нам выдали еще осенью, и освоили мы эту машинку
гановую как твою пищаль. Он только по виду мудреный, "томпсон", а
когда применишься к нему, так и ничего сложного. Знай дави. Потом на
чердак слазишь, сам посмотришь: Вот. А еще по паре гранат, по нагану и
по ножу десантному, а это, брат, такая штука, что дорогого стоит. Ну а
документов, конечно, иметь нам с собой не положено было.
И вот расселись мы: кто с парашютами - по "РД", кто так - по
планерам. И полетели в страну Памир, в тибетские Гималаи:
Как это в разных местах? Ах, на карте. Да кто ж тебе настоящие-то
карты покажет? Это, брат, такое хитрое дело: Только в начале войны и
сообразили...
В общем, долго летели. "РД" - он же трое суток в воздухе мог
держаться. Трое не трое, а добрые сутки мы проваландались. Наконец,
лампочка мигает, и товарищ
Байдуков сам выходит: готовься, мол, ребята, скоро уже. А чего нам
готовиться, уже все спето. Поприседали, руками помахали, кровь
разгоняя - а там и дверку нам отворили, и валенком по сраке наподдали
- на счастье. И полетели мы в ледяную муть, как небесные птицы
финисты.
И вышло-таки мне счастье от валенка: на полметра от меня
отцепленный планер прошел, еще бы чуть - и заломало бы меня крылом,
раба божьего, ломом подпоясанного: А так - будто по пяткам шоркнуло, и
все. Мужайся, Арджуна!
Лечу. Качаюсь. Мужаюсь. И вдруг кончается мгла, и открывается мне
крепость на скалах. Вот такой и показывали ее нам на рисунках, которые
Терих, наш тамошний разведчик, присылал. Ох, красивые были рисунки,
ему бы не в шпионы, а в художники податься, цены бы не было:
И садятся туда, прямо во двор, гаврики со второй машины. А меня к
стене сносит. Ну, подобрал стропы, чтоб не убиться, и ухнул в снег. С
головой. Пока выбрался, пока то-се:
В общем, картина мне открывается почти вся. Там, где поля, планера
садятся один за одним, и вижу, что двух не хватает, а где они, лишь
пилотам да ангелам ведомо. Самолетики наши гудят высоко, за дымкой не
видать. А со стен - трассирующие пули:
Гранатой их, думаю: нет, высоко, скатится - и по мне же,
многогрешному. Ну, что делать? Лезу вдоль стенки, в снегу то по грудь,
то по шею. И что ты думаешь: натыкаюсь я на решетку. И замок на ней
вот такой, как бычьи яйца, и с той стороны. Тут и пригодилась граната:
Короче, забрался я внутрь. Там стрельба, кто-то в медный таз
колотит, и носятся по двору этакие: бритые, босые и в красное
завернуты. Но я же помню наставления товарища Агранова: дал очередь:
Вроде бы махатм нету: все лежат. Я - перебежкой - дальше. На
соединение с основными силами. И вот тут- то мне и помстилось впервые:
вроде как мелькнул человек в нормальной шинели! Я еще подумал:
англичанин. Потом забыл сразу.
Короче, кончился бой, не начавшись. Красные кто лежит, кто
попрятался.
Монастырь-то огромный, особенно когда изнутри смотришь. Ну,
открыли мы ворота, мост разводной опустили. Ждем подкрепления, чтобы
прочес начать, а сами стены сторожим. Тут, слышу, кричат: поймали,
мохнатого поймали!
И правда: идут двое из моего взвода, Гулько и Осокин, и тащат за
ноги человека не человека, медведя не медведя: в общем, что-то
мохнатое. Хомчик как увидел - да как давай их материть! Людей,
говорит, ловить нужно, а не зверье поганое. А я смотрю: ну, не совсем
зверье. Руки-то у него, как у человека, и елда,
Степка, Господа моли, чтобы у тебя такая же вымахала. Горя знать
не будешь:
Цирики, как увидели этого мохнатого, за головы взялись и в снег
сели: быть беде. Кричат, бедные: "Йети, йети!". И так и не поднялись
потом до самого конца:
Короче, берем мы прочесом этот монастырь. Красота, но разглядывать
некогда.
То, что поверху стоит, прошли за час. Пусто. Но подземелья там - я
вам дам! На грузовике кататься можно и прятки устраивать для всей
деревни: хрен кого найдешь. Однако - ищем. И наступает вечер: Мы
малость успокоились, костры развели, паек достали...
Вечером, на самом на закате, немцы нам на голову и свалились.
Откуда они взялись, мы так и не узнали. Но не с самолетов, слышно
бы было. А так: увидели и услышали только тогда, когда они нас убивать
начали. Ох, резня была!.. Да еще в темноте. Быстро в горах темнеет.
Но не рассчитали и они, да и было их поменьше нашего: неполная
сотня. И вышло в результате, что и под самой горой они, и храм главный
у них, а мы вдоль стен и в монашеских кельях. И в подземелье
закрепились, хотя какой от этого толк, непонятно.
В общем, лежим и перестреливаемся. А мороз крепчает, и небо
звездное- звездное, как и не наше вовсе: Раненых перевязываем, как
умеем - санинструкторов ни одного не осталось, все в пропавших
планерах были.
А потом: снова медный таз зазвучал, но уже будто из гроба. И трубы
загудели.
Храм светиться начал, слабо так, но заметно. И на верхушке его,
где у наших церквей кресту быть полагается, красный огонь появился. И
откуда ни возьмись, вышли десятка полтора мужиков в пестрых халатах и
страшных масках. Пляшут в раскачку и в барабанчики колотят. "Ом,
мани!" кричат. Да нет, не денег просили.
Немцы палить сразу прекратили, а мы чуток погодя. Стали мужики эти
мертвецов прибирать в середину двора. Дело святое. Да и непонятно, с
кем вперед воевать. И вдруг как бы храп раздался. В подземелье нашем.
Паренек там стоял, охранял - вылетел, глаза белые и сам белый, рот
открывает, а слов не слышно: онемел. Сисой Сисоевич, смотрю,
нервничает. Озирается. И вдруг мертвецы, те, что в середине двора
лежали кучей, зашевелились: и монахи, и немцы, и наши, побитые. И даже
мохнатый тот, гляжу, поднимается. Поднялись:
Крови нет, глаза закрытые...
Короче, не помню, как мы бежали, а помню только, что несется рядом
