пригорке. Смотрит на спящий городок, как будто бы все это видит в первый
раз. Разъедает сердце горькая ржавчина, неотвязчивая, колючая: клянет себя
Ярофей за то, что поверил царю, положился на воеводу и едва не сгубил все
повоеванное, кровью добытое. Слышит осторожный шорох, знает: идет
Степанида.
- Ярофеюшка, молю Христа ради, уйди с берега. Не ровен час, сразит
неприятельская стрела... Сгинешь зазря...
- Не таков, зазря не сгибну! Потягаюсь с ворогами, поборюсь!..
Так-то, Степанида!..
И поднявшись, круто повертывался и шел широким шагом хозяина по
берегу Амура. Степанида едва успевала за ним.
Воевода нерчинский, собрав рать, отдал ее под начало своего сына
Андрея. Сыну наказал крепость Албазин взять, воров схватить ночью и живьем
доставить для казни в Нерчинск. Непременно поймать надо Ярошку Сабурова,
черного грабежника, да его жонку воровскую - Степаниду рыжую. Твердил
воевода сыну с полуночи:
- Смотри, Андрюшка, живьем лови ватажных главарей!.. Живьем! Упаси
бог, чтоб лихие воры казни миновали!..
С тем сын воеводский и приготовился в далекий поход и казаков
подобрал в свою рать захребетников лихих, один к одному, бродяга к
бродяге, при пиках и бердышах, с самопалами и пушками. Собирался
воеводский сын в поход словно на иноземного врага.
Весенняя распутица миновала. Очистились воды реки ото льда,
воеводские ратные дощаники колыхала волна. Стояло в ряд десять кораблей:
крутобокие, новые, высмоленные. Плыть кораблям надо вниз по реке Шилке.
Ходил воевода и горд, и рад, и грозен. Да не всякая гроза страшна. Бывает
и так: гром не из тучи... Так и случилось с грозным воеводой.
Прискакал скорый гонец. Запоздал он с царской грамотой не от своей
воли: схватили его в степи степные татары. Едва гонец не пал головой, но
грамотку царскую сохранил.
Отбили гонца от степных татар русские охочие люди, ехал гонец
окольным путем, оттого и замешкался.
Воевода читал грамоту многажды, печать и лист смотрел на солнце,
вновь читал и вновь старательно разглядывал печать. Доподлинно, это была
царская грамота.
"...В день святого ангела великого государя всея Руси повелеваем
сжечь грамотку нашу о казни вора и грабежника Ярошки Сабурова со
товарищами. Воров тех милуем, и надобно их сыскать и отныне ворами не
злословить, осыпать почетом и наградами. Ярофея же Сабурова именем нашим,
великого государя Руси, ставим приказчиком Албазина, а рать его именуем
русским воинством царским и шлем жалованье две тысячи серебром. И пусть
Ярофей Сабуров с казаками те рубежи на Амуре-реке сторожит и на тех
рубежах стоит посмерть..."
Воевода до ночи не выходил из приказной избы. Царская грамота сразила
его пуще монгольской сабли. Почему царь милость возымел к разбойным
грабежникам, того понять воевода не мог. Казалось ему, что наветы и ябеды
возведены на него лихими албазинцами. Оттого свирепел пуще, путался в
догадках: "Пошто царь ябедам воров поверил, ему же, воеводе царскому,
учинил угрозу?" Развернул воевода грамоту царя, снова ее прочел, а по
строчкам, в которых царь писал: вором-де Ярошку Сабурова не прозывать,
провел много раз ногтем.
Дивился воевода деяниям царя, однако о писаниях и наказах царских
надо было албазинцам давать весть, тем воздать им милость цареву и
подвести вольный Албазин под воеводскую руку. И праведны слова предков:
"Мала воровская сила, да слава лихая велика". Пришлось воеводе послать
сына не с войной на Албазин, а с царской наградой да с повинными речами.
"Перед горой не кичись, а горе поклонись".
Имел воевода и скрытые мысли, прикидывал так: великую соболиную
казну, собранную албазинцами по Амуру, надо, мол, именем московского царя
отобрать, крепость Албазин подчинить твердо Нерчинску. Пусть тот
новонареченный приказчик крепости Ярошка Сабуров помнит воеводскую руку,
челом бьет низко и ясак исправно посылает, как прочие острожники и
крепости.
Корабли воеводы отплыли.
Албазинцы прослышали о походе воеводы, собрали немалую силу и
поклялись воеводского выкормка в Албазин не пускать. Албазинцы двинулись
навстречу: кто на кораблях, кто берегом пеший, кто конный...
Воеводские корабли повстречали возле острожка Сретенского, что стоял
на правом берегу Шилки; путь до этого острожка - дней десять.
Албазинцы удивились, увидев три корабля: ратных людей воеводских на
них было немного. Решили, что это лукавство воеводы, не иначе, а плывет
большая рать позади.
Воеводский сын встревожился: не ожидал встретить албазинцев в пути.
Воеводские казаки говорили:
- Негожа встреча. Быть бою, и в том бою милости не жди, побьют нас
начисто лихие албазинцы.
Ярофей Сабуров кричал с дощаника воеводскому сыну:
- Ты, воеводский выкормок, корабли уводи! На наших землях тебе не
ходить, воду из черного Амура не пить!
Воеводский сын отвечал:
- Без войны плыву, казаки, добром!..
Албазинцы кричали враз:
- Добро то нам ведомо!.. От того добра наш Пашка в могилу сошел!..
- У твоего отца-лиходея рука премного легка: колодки железны набьет
махоньки, петлю затянет тоненьку!..
- Ой, добр лиходей!..
Ярофей кричал наперебой казачьим глоткам:
- Уводи корабли подобру! Хуже будет! Побьем!
Воеводский сын молчал. Албазинцы хохотали пуще:
- Эй, лихой воин, вот поплывем мы в Дауры, будешь ты у нас в
кашеварах!
Видя смуту и угрозы, воеводский посланец вышел на корабельный помост,
снял шапку высокую стрельчатую, поклонился:
- Неславно, казаки, орете! Везу грамоту цареву, милостивую!..
Албазинцы давно знали о той грамоте, что привез первый гонец, о
второй и не помышляли, оттого Ярофей сбил воеводского сына бранной речью:
- Ту грамоту оставь при себе, выкормок! Та грамота отца твоего,
лиходея, злословная ложь!
Воеводский сын не стерпел обид, стал отругиваться:
- Острог ваш разбойный! Ставили его воры! Скиньте, казаки, Ярошку,
идите под Нерчинск!
Албазинцы гневно отвечали:
- Головы потеряем, а нерчинских боярских детей править в Албазин не
пустим! Тому не бывать!..
Воеводский сын кричал:
- Острог ваш сжечь надобно! Церковь божью разобрать! Вас же, воров,
копьями колоть, саблями рубить, на кол сажать!
Албазинцы выхватили самопалы, для острастки пальнули по ветру.
Воеводский сын сошел с помоста, спрятался в кормовую клеть. Казакам своим
велел дощаники повернуть, плыть назад без боя.
Албазинцы посчитали приезд воеводского посланца плохим знамением,
боялись прихода большой воеводской рати. Ярофей повернул корабли, и
поплыли албазинцы скорым ходом обратно, чтоб укрыться в крепости и ждать
осады.
Воеводский сын вернулся в Нерчинск посрамленный, от стыда с корабля
до ночи не сошел, а воеводские хоромы прошел потемну, чтоб и на глаза не
попасть людям. Перед отцом пал на колени, клял воров, а царскую грамоту о
милостях албазинцев хотел изодрать. Воевода устрашился и грамоту от сына
немедля отобрал и спрятал в сундук. Казаки, которые ходили с ним в
бесславный поход, громко похвалялись своими ратными доблестями и тут же,
на кругу, таясь, говорили иное. Сказывали они нерчинским казакам, что у
Ярошки Сабурова ратная сила велика, на бою храбра, а промеж себя дружна.
Земли же албазинцев на Амуре-реке и привольны, и хлебны, и травны, и
безмерно богаты. Многие казаки шептали:
- Безвоеводское житье их красно, тому житью завидуем!..
Воевода, обиженный неудачей, впал в хворь, в кручину. Лекарь лечил
воеводе голову, пуская кровь по три раза в ночь. Воевода хирел, чах, в
воеводскую избу не ходил.
Грозен враг за горами, а грозней того за плечами. Ходила по Нерчинску
молва: воеводе-де Даршинскому на воеводстве не устоять, не минует его
голова царского топора. Дошла та молва и до воеводы: сказал о ней ему
лекарь. С той поры воевода с лежанки не вставал, охватила его горячка и
страх. В страхе воевода и скончался.
Сел на воеводство своей волей сын воеводы Анлрей: правил он по своему
разумению, вел суд и расправу до той поры, пока не дознался царь.
Своевольного воеводу сменил сын московского боярина Петра Морозова -
Алексей Морозов.
ТАЙНЫЕ ПИСАНИЯ ЦАРСКОГО ПОСЛА
Осенний ветер гнал над степью тучи. Надвигалась ночь... Посольство
Николая Спафария двигалось из китайской столицы Пекина на родину. Караван
остановился на ночлег у китайского пограничного городка. Дорожная юрта
посла тонула в темноте. Вокруг было безмолвно; все уснуло. Слышались
глухие удары Гулоу - Башни времени.
Через слюдяное оконце дорожной юрты едва пробивался свет лампады. За
черным складным столиком сидел, низко наклонясь, Николай Спафарий. Тихо
шелестели толстые листы, скрипело гусиное перо. Часто свет мерк, фитиль
лампады трещал, наполняя юрту чадом. Сидящий поодаль Николка Лопухов
вставал, подходил к лампаде и ногтями ощипывал обуглившийся фитиль. Пламя
дрожало, захлебывалось, вновь вспыхивало, ярче бросая свет.
Николка Лопухов, преисполненный любопытства, смотрел на толстую книгу
- тайну тайн премудрого царского посла. Посол писал в ней по ночам и
хранил написанное пуще своего глаза. Однако, изнемогая в писании, нередко
посол, склонив голову, засыпал. И отрок тихо подкрадывался к писанию, где
скрыты были великие мудрости человеческие.
За долгий дорожный путь от белой Москвы и до китайского города Пекина
послу полюбился отрок-трудолюбец. Писания же свои посол и от отрока
старательно оберегал. Два же грека, взятые Николаем Спафарием из Москвы
для помощи в писаниях, оказались ленивыми, и посол пренебрег их умением.
Писали греки скудные дорожные описи, вели счет пройденному пути, сочиняли
мелкие отписки и иные маловажные листы.
В эту ночь посол писал много; уронив перо из ослабевших пальцев,
огорченно вздохнул:
- Силы человеку даны велики, век же короток...
Отчего человек пчеле подобен: в трудах чахнет, а меду сытного дает
мало?
Отрок глаза опустил.
- Отче премудрый, отчего чахнешь в науках, какая от них тебе польза?
И так ты достоин, богат и силен.
Поучал отрока посол спокойно:
- Отроче славный, ум свой незрелый питай науками многими, тем
польются тебе сокрытая земли благодать и небес тайны...
Слушая речи, отрок душой разгорался, голову наклонив низко, лобзал
сухие пальцы посла.
И случилось нежданное... Посол положил руку на голову отрока,
благословил его и подал ему свое перо:
- Отроче славный, возьми перо, трудись много, клади словеса мудрые, к
чтению внятные. Помни, что написанное держать надобно в тайне...
Отрок торопливо взял перо, посол клал перед собой клочки бумаги, на
которых вкривь и вкось нанесены были пометки и записи дорожные. Те пометки
с великим старанием отрок вносил в книгу, долго вглядывался в слова,
торопливо намеченные, либо по его уму мудреные.
А посол, склонив голову, дремал, прикрыв пологом усталые глаза.
Отрок, украдкой приоткрыв листы, жадно прочитал слова, рукой посла
старательно начертанные на заглавном листе книги:
Книга,
в ней описание первой части вселенной,
именуемой Азия, в ней же стоит
Китайское государство.
А пониже - витая мелкая скоропись:
"А писана сия книга, когда по указу великого государя, царя и
великого князя Алексея Михайловича, всея Великие и Малые и Белые России
самодержавца, послан был из Москвы в Китайское государство Николай
