пятницу, в одно и то же время: в 20 часов отклонялась в сторону осарков и
примерно в 21.30 возвращалась на место.
После войны, опять же, купил кто-то радиоприемник "Родина" - были такие, - и
вот, стали замечать, что по пятницам в одно и то же время на коротких
волнах, то есть от 16 до 40 метров, всегда идет помеха.
Или вот, скажем, в 45-м году, в марте, фотографировал я часовню - очень уж
красивая она была, - и вдруг началась вибрация, в ушах - словно писк
комариный. Пленку я проявил потом, а она вся как "расстреляна" - сплошь в
точках.
- Ну а что ж "зеленые человечки"?
- Видели их часто, и дела свои они продолжали делать, - ответил Александр
Петрович. - Вот хотя бы с теткой Валдонихой однажды случай был. Месила она
как-то рано утром квашню и через окно видит - в огороде у нее зеленый
человек мак режет, а трое таких же на дороге сидят. Она хотела на улицу
бежать, да не одета как следует.. Пока собралась, на улицу вышла, а те уж
все четверо не спеша так уходят. Тогда многие в деревне отмечали, что
пропадал мак молочной спелости.
Вообще человечки эти вели себя странно. Известно стало, что в 38-м году
почтальона Яшу, который нам в деревню газеты и письма носил, человечки эти
постоянно на дороге у озера, где "барашек ходит", встречали, ничего плохого
ему не делали, но брали газеты, тут же их читали и возвращали ему.
Году в 45-м беседовал я с Павлом Гусевым. Это - муж Ули Ивановой. Рассказал
он мне про тестя своего, Ивана Иванова, такую историю. Случилось это году в
37-38-м. Пошел он на одно из озер, где лежит неисправными корабль (это
оттуда рыбу-то есть нельзя).
Пришел, а там "зеленые". Они-то вот ему и рассказали, что в одном из отсеков
корабля возник пожар, отсек затопили, ну а сам корабль затонул. Говорили с
ним вежливо. Упросили его, чтоб покупал и передавал им бумагу и чернила, и
денег дали. Тот несколько лет тайно ото всех делал это. Потом, не знаю,
вследствие ли встреч с "зелеными" или по какой другой причине, но он
ослеп...
А однажды слышал я историю страшную. Уж не знаю, правда ли...
- Расскажите, Александр Петрович!
- Говорил мне об этом дядя Андрей, живший также в нашей деревне. Звали его
все Гепеуха, поскольку, будучи в армии, он служил в ГПУ. Было это не так
давно. В избушке совершенно один жил лесник. Раз в несколько дней приходил в
село за хлебом. Пришел однажды, заходит к своему начальнику, говорит: "Мне
эти зеленые надоели - сил нет: каждый вечер таскаются. Сделайте что-нибудь,
или я ружье со стены сниму и убью кого-нибудь из них..." Ну, начальник
смеется: "Пить меньше надо, тогда и чертики зеленые чудиться не будут".
Проходит какое-то время - перестал лесник ходить за хлебом. Что такое? То ли
заболел, то ли зверь задрал...
Пошли к нему. Дверь в избушку раскрыта, сам он лежит мертвый на полу, глаза
выдавлены, на лице - выражение ужаса... Ружье на стене висит. А вокруг дома
- следы "зеленых"...
А еще в то время, когда я в деревне жил, случилась такая история. Было это
году в 37-м. На хутор Филиппов, к бабушке Анне, пришли "зеленые". Сам-то
хутор состоял из одного дома - его построил Ефимов Филипп Александрович.
Если напрямую, так от нас до хутора километров шесть будет... Так вот, зашли
эти люди, весьма вежливо попросили у нее йоду - у нас, мол, на соседнем
озере корабль, так вот, одному из наших люком руку придавило. Один из них
был с треногой, и на ней сверху что-то вроде фотоаппарата, какие, знаете,
раньше были: большой ящичек с объективом. Пока говорили, бабушка им молока
налила, они попили. Та пузырек с йодом нашла, подает им. А пузырек-то был
закрыт деревянной затычкой через тряпочку. Затычку эту вместе с тряпочкой
они выбросили с отвращением. На горлышко пузырька натянули что-то по виду
резиновое Затем установили треногу, направили аппарат на пузырек.
Бабушку после этого на улицу выпроводили. Там еще один "зеленый" стоял.
Кончили они свое дело, вышли из избы, бабушку за угощение и за йод
поблагодарили - и ушли...
- Значит, с ними можно было и ладить все-таки?
- Можно, - ответил Гусев. - Только ведь как к ним подладиться что им нужно?
Люди говорили, частенько они со скотиной и птицей что-то делали...
- Со скотиной?..
- Да. Был, говорят, такой случай, еще до революции, году гдето в 1910-13-м.
Пропала вдруг у крестьянина лошадь. Он туда, сюда - нет ее! Потом и у
другого мужика опять же лошадь пропала, а там и третья... Подумали
перво-наперво на цыган. А те говорят: "Не брали!" Клянутся - видно, что не
лгут. А пастух пошел как-то в лес лыко драть. Глядь - а лошади-то все три
стоят, к дереву привязаны; трава вокруг объедена, в чем у них и душа
держится... Он - к мужикам: так, мол, и так. Те засаду устроили, смотрят,
идут к лошадям двое - из нашей деревни, отец и сын. Тут-то их и схватили.
Устроили дознание, а те говорят: "Простите, черти попутали, деньги большие
обещали за лошадей этих". - "Какие черти?" - "А такие: зеленые и на
копытах". Не поверили им. Собрали сход всей волости и порешили: сына
помиловать по молодости лет, а отца - убить.
- Как так убить? Возможно ли было такое?
- А вот слушайте. Собрался сход, кричали много, и все-таки так решили,
поскольку эти двое своими действиями три семейства, своих же селян, под
голод подводили. Священник несколько раз слово брал и все просил о
помиловании. Да ведь виданное ли дело: у своих, у крестьян, воровать! На том
и порешили. Составили бумагу. А в деревне жил один пьяница - совсем пропащий
мужик. Говорит: "Дайте я убью". И вот, что же вы думаете - собрали всю
деревню, ребят отвели подальше, осужденного того к дереву привязали - и он,
и священник до последнего о помиловании просили, - и пьяница тот прямо ему
из ружья... Такие, говорят, порядки были... В народе про вора этого так
потом говорили: "Продал душу дьяволу". А цыгане с той поры через деревню в
кибитках своих - с гиканьем, и уж чтоб остановиться - упаси Боже!
...За окнами шумели редкие машины. Осенний день клонился к закату. Мы
находились в планетарии, в центре города. Сидевший перед нами человек
говорил о давно прошедших временах, людях, событиях. О странных, невероятно
странных событиях! И я вдруг ощутил то, что впоследствии ощущал не раз:
время, в котором я существовал, перестало иметь лишь сиюсекундную
значимость; оно вдруг дало трещину; затаив дыхание, я погрузился в нее и
обнаружил, что движение времени, протекавшего над моей головой и уносившего
к старости и разрушению весь этот город, всех людей, весь мир, - это течение
лишь вовне; в глубине же его плотная граница была лишь спереди, в настоящем.
Я обернулся назад и увидел огромное мутное пространство: давно ушедший мир,
сохранившийся здесь в неприкосновенности - в него можно было войти; этот
человек говорил о нем, и он стоял рядом - нас было двое. Испугавшись новизны
ощущений, я вынырнул наверх. Ярко горел электрический свет.
- А было, говорят, и такое, - продолжал свой рассказ Гусев. - Стали в одной
из деревень дохнуть куры. Тоже беда. Оказалось, что пастуху зеленые
человечки дали мешок "муки", так как корм у него кончился. И попросили
"муку" эту рассыпать по деревне. После чего куры-то и стали дохнуть.
Или вот какой случай произошел летом 40-го года у Прасковьи Гусевой. Звали
ее все Лешиха, поскольку отца ее, лесника, прозвали в народе Лешим за то,
что он знался с "зелеными"... Пошла она на двор, а там рядом с коровой стоит
этот. Корова ведет себя спокойно. На боку у нее - белое пятно, а из середины
его кровь идет. Лешиха на того "зеленого" кричать стала, ругать его - а он и
внимания не обращает. Пошел не спеша на задворки. Там его еще трое ждали.
Она и их отругала. А они все четверо так потихоньку и пошли...
Моя бабушка тоже мне рассказывала, что после войны решили как-то поросенка
зарезать. Зарезали, стали в огороде шкуру палить, смотрят - а сзади, внизу,
шов заросший, в виде креста, именно шов, какие при операциях делают. А
поросенок-то незадолго перед этим вел себя странно: есть перестал, кричал,
почему и заколоть его решили Да и сама бабушка говорила, что в это время дня
три какой-то страх на нее нападал.
- А может, просто шрам был у животного, или, скажем, чемнибудь кожу он себе
так сильно распорол, что действительно швы накладывать пришлось? - спросил
кто-то.
- Нет. - Гусев уверенно помотал головой. - Уж бабушке ли не знать свою
скотину!.. Не было ничего такого, да и, сами понимаете, когда крестьянин
поросенка маленького покупает, так уж осмотрит как следует - не больной ли?
Нет, никаких швов до этого не было.
А то еще такое дело было, я сам тому очевидец. Случилось это опять же году в
45-46-м, примерно в сентябре. Пастух рано утром вышел, а на улице-то туман;
но увидел все-таки, что на осарках, на крыше одной из житниц сидит
здоровенный глухарь. Пастух сразу ко мне заходит. "Сашка, - говорит, - вон
глухарь-то какой здоровенный на крыше сидит!" А у меня как назло - ни одного
патрона. Я - сразу к Гепеухе (а мы с дядей Андреем, несмотря на разницу в
возрасте, друзьями были). Давай, говорю, ружье-то скорей! Тот ружье и
патронташ схватил - и на улицу. А было у него 12 патронов. Подошли мы к
глухарю метров на 50. Гепеуха прицелился - ба-бах! Мимо! А глухарь-то сидит!
Он - еще патрон. Опять мимо?! Не может быть! Подошли ближе. Выстрелили.
Видно, что дробь по птице хлещет, бьет ее, перья рвет, а глухарь сидит - как
окаменел, ничего не чувствует. Мы уж совсем близко подошли, бьем, уже
обозлились. Остался последний патрон, а был он с крупной дробью. Дядя Андрей
выругался - чертово, говорит, место! - да уж вот этим-то зарядом глухаря и
сшиб. Ну, глухарь - как решето, и упал лишь потому, что последним этим
выстрелом ноги ему перешибло. Пришли домой к Гепеухе. Сидим, разговариваем о
деле таком необычном. Потом решили еще раз глухаря осмотреть. И что же? Из
груди у него - сразу-то мы и не заметили! - высовываются две проволочки, как
бы медные, каждая в четверть длиной (четверть - расстояние между
расставленными большим и указательным пальцами). Мы грудь ножом разрезали, а
там - небольшой четырехугольный предмет, довольно тяжелый; проволоки из него
выходили.
Глухаря сварили, но запах от него идет неприятный - нельзя есть. Швырнули
его собаке Султану - и та не ест. Я еще, помню, с тех проволочек трубочки
срезал - для блесны. А предмет тот четырехугольный и хозяйка, тетка Авдотья,
видела. Мы его потом в крапиву забросили...
* * *
Разговор закончился поздно. Услышано в тот вечер было много. Масса необычной
информации, выданной Гусевым, к концу беседы занимала в пространстве уже
значительный объем; ее авангарды вторглись в головы слушавших. Одни были
сокрушены и капитулировали, другие, заключив тайный договор, разворачивали
свои войска совместно с новым союзником, третьи медленно отступали, не видя
необходимости начинать кампанию, четвертые остались за стенами собственных
крепостей, давая авангардам "врага" обтекать их, пятые сами ринулись в
атаку. Гусев ушел, но воздвигнутое им государство уже жило: оно нападало и
защищалось, его границы деформировались, стены воздвигались и рушились.
Выпущенные им через трещину времени призраки, выйдя из далекого, размытого,
мутно-дымного прошлого, вошли в наше настоящее. Мы произносили их имена,
называли их деревни, говорили о событиях их жизни. Еще было неясно, что там,
у них, произошло, но имена и названия эти, произносимые нами сейчас, вновь
обретали под собою плоть; так' мастер, найдя забытую всеми форму, вновь
вливает в нее гипс и, глядя на отливку, видит иную эпоху, идею, характер
