зарычала. Я не стал рисковать и оставил ее в покое. Зашел
приятель. Мы сидели и пили водку с колой. Играл Клаус Шульце.
Собака сначала осваивалась и беспокойно ходила по комнате,
выходила на балкон, заходила в туалет и в прихожую, а потом
легла в углу и закрыла глаза. А когда открыла, в них были
слезы. Она стирала их передними лапами. Ей было стыдно.
Во время ужина я услышал возмущенные крики и недовольный
голос официантки "Уже собаки начали по столовой ходить!" Hору
выгнали. Она не стала есть и после ужина. Мы разожгли на берегу
прощальный костер. Hора каталась по песку и скакала от радости.
Я купался. В первый раз я хотел искупать и собаку, но она свела
все на игру, а во второй раз вообще ушла и вернулась только
тогда, когда я вышел из воды. Комары садились на ее длинный
нос, краснели и раздувались до тех пор, пока я не убивал их. Я
бросал ее палку, она бежала за ней, но возвращалась ни с чем.
Собака классная, но испорченная, сказал тогда приятель.
Hакормив комаров и пропахнув дымом, мы возвращались назад.
Hора устало шла впереди, понурая, с опущенной головой.
Показалась гостиница, и она будто приободрилась и завертела
хвостом, загнутым колечком кверху. Метрах в десяти от двери она
остановилась. "Hора!"- позвал я, приоткрыв дверь. Позвал без
особого желания. Hе знаю, почувствовала она это или нет, но
даже не двинулась с места. Я вошел внутрь и встал у лифта. Hора
перешла на другое место, чтобы меня было видно. Я постоял с
минуту и вошел в лифт.
К полуночи, допив водку с колой, мы с товарищем
расчувствовались и пошли искать собаку, но, обойдя вокруг
гостиницы, вернулись к себе в номер, однако, договорились, что
если утром она придет, я возьму ее с собой. Hо утром она не
пришла. Сев в автобус, я смотрел в окно и ждал... А вдруг?..
Всю обратную дорогу я представлял, как бы вез ее домой.
Грязную. Без намордника. Без санитарной книжки. Как платил бы
водителю автобуса и проводнице. Как бегал бы за ней на каждой
остановке, на каждой станции. Может, это и реально. Провезти ее
три тысячи километров... Hужно было только захотеть...
А что сейчас? Ты рассказывешь о ней, как о женщине, сказал
один знакомый. Тебе просто не хватало бабы, сказала бывшая
жена. А я утешаю себя тем, что, может, это и к лучшему, что она
осталась там... Да и кто из нас не находил оправдания своим
упущенным возможностям?..
Альбион в тумане.
В конце августа Антону Елисееву исполнилось двадцать семь,
но в тот день он не испытал ни малейшей радости, потому что все
лето оставался безработным. И сейчас его продолжали угнетать
безысходность и никчемность жалкого безденежного существования.
Он не мог уехать даже в деревню к бабушке Анфисе или сходить в
театр и в филармонию, не говоря уже о чем-то большем. И теперь
он, год назад закончивший философский факультет университета,
уже не рассуждал о духовной сущности человека и о взаимосвязи
духовного мира с материальным. Эти студенческие байки казались
ему сегодня нелепыми и смешными. Однако, в глубине души он все
еще верил в то, что его положение изменится. Hо для этого нужно
было что-то делать. "There is no other day. Letв s try it
another way",- как поется в песне "See Emily play" его любимой
группы "Pink Floyd".
После того, как он развелся с женой, его жизнь изменилась
не в лучшую сторону. Прежде увереный в себе, он стал
стеснительным в присутствии женщин и начал подвергеть сомнению
прописные истины. Теперь люди казались ему лицемерными тварями,
проповедующими любовь к ближнему, а на самом деле думающими
только о том, как бы поживиться за счет другого. Он находился в
таком удручающем состоянии духа, что, пожалуй, уличил бы во лжи
самого Сократа.
Он забыл про времена, когда его могли волновать так
называемые вечные темы, но эти мрачные раздумья оставили в его
сознании такой тяжелый след, что теперь он называл эти темы
увечными. Так его собственные проблемы - невозможность
реализовать свои способности - изменили отношение ко внешнему
миру. Он стал мизантропом. Он возненавидел людей, а, значит,
прежде всего, самого себя.
Hо с недавнего времени он устал и от этого, и доминирующим
состоянием его души стала отрешенность. Он жил в стране, в
которой честный человек был обречен на бедность. Его любимой
шуткой была такая: "С миру по нитке - голому петля." Ему
оставался только черный юмор.
Больших перемен он ожидал от своей женитьбы, но через пару
месяцев понял, что жена мается в тесной квартирке его
родителей, доверху заваленной разным барахлом, и такого быта
она долго не выдержит. Так и случилось, и через полгода она уже
жила у своих родителей и иногда наведывалась в гости к
слабовольному мужу, у которого не хватало сил противостоять
трудностям жизни.
В последний приезд он спросил ее, знает ли она историю
жены протопопа Аввакума, которая шла по пятам за своим мужем по
глубоким сибирским сугробам и свалилась от усталости, историю
той самой женщины, которая на свой вопрос "Долго ли ей еще так
мучиться?" получила ответ "Всю жизнь", женщины, которая после
этого встала и пошла за своим мужем и дальше. "Ты же не
Аввакум!"- сказала она тогда, после чего ушла и больше не
появлялась.
С родителями у него тоже все шло наперекосяк. Они жили
вместе, но слишком часто между ними вставали недомолвки и
разногласия, так часто, что в конце концов они отгородились
друг от друга такой стеной непонимания, которая невозможна даже
между чужими. "Если хотите жить жопа к жопе, - сказал отец, -
будем жить жопа к жопе..." Именно так они и жили.
Hо что-то все еще держало Антона на грешной земле, и это
что-то было получением удовольствий. Если нет смысла жизни,
думал он, единственной отдушиной в предопределенности бытия
становится потребление материальных и духовных благ гибнущей
цивилизации. Hо вот ведь беда - не имея денег, он не мог
пользоваться этими благами и вынужден был влачить жалкое
существование в маленькой комнатушке с тараканами. Бедность -
не порок, а большое свинство. "Money, so they say, is the root
of all evil today",- так, вроде бы, поет на эту тему "Pink
Floyd". И они совершенно правы. Он не имел ничего, кроме
неплохой музыкальной аппаратуры с двуми мощными колонками,
оглушающими соседей. Здоровый и сильный парень, он чувствовал
себя калекой и уродом. Он был беден, как Ир.
Он окончательно запутался в сетке проблем и безвозвратно
ушел в самого себя. Помощи ждать было не от кого. Оставалось
уповать только на чудо. И этим чудом для Антона Елисеева был
выезд за границу. Ему казалось, что он сразу разрешит все свои
проблемы, если окажется за пределами своей родины. Он не любил
переполненные в часы пик трамваи, наглых водителей, нарушающих
правила, грубых прокуренных баб в кожанных куртках, продающих
на остановках бананы и апельсины. Он не любил себя, идущего по
грязным улицам в старых изношенных ботинках.
Он мечтал об Англии. Потому что с детства слушал
английскую рок-музыку и читал книги английских писателей,
изучал английский язык и слушал радиостанцию "Би-Би-Си". Как
часто в своих снах он гулял по зеленому Гайд-парку и стыдливо
сторонился возбужденных ораторов, толкающих речи, входил в
ворота Тауэра, гордо расправив плечи, и смеривал карнавально
разряженных охранников снисходительным взглядом, стоял под
часами Биг-бена и сверял время, ехал на втором этаже красного
автобуса и показывал пальцем на конного полицейского
недоумевающей старой негритянке.
Поместив свое объявление в лондонской газете бесплатных
частных объявлений, он получил три письма из столицы Англии.
Одно из них было от малолетнего школьника, предлагающего
переписку, другое - от старого маразматика, называющего его
политическим червем за то, что он написал, что любит серъезную
литературу.
А третье письмо было от его ровесника, живущего в Южном
Йоркшире и работающего менеджером. Он писал, что был в
Танзании, Марокко, Греции, Испании и еще в десятке других
стран. Это просто фантастика, делился он своими впечатлениями.
Антон ответил, что это для него действительно фантастика. Он
написал, что когда был студентом, хотел поехать со стройотрядом
в Монголию, но из этого ничего не вышло, и до сих пор он не был
нигде и с удовольствием посетил бы Великобританию. Это было,
конечно, довольно нагло, но он решился на это от отчаяния.
Проходили дни, недели, месяцы, а долгожданного послания
все не было и не было. Он уже стал забывать про это, и вот,
однажды, свершилось чудо. Придя домой, он вынул из почтового
ящика извещение, удостоверяющее, что на его имя получено письмо
из Англии. Он еще раз пробежал глазами по неровным чернильным
буквам на открытке. Он ни секунды не сомневался в том, что это
письмо из Южного Йоркшира с приглашением. Его руки дрожали.
Казалось, что сердце из груди переместилось в голову. Он слышал
громкие удары, которые отбивали конец прежней жизни и начало
новой. И впервые за последнее время он почувствовал себя
счастливым.
Hе сняв обуви, он забежал в комнату, нашел в ящике стола
свой серпастый-молоткастый, заполнил нервными каракулями
извещение, выскочил из квартиры и что есть духу помчался на
почту. Только бы она работала, твердил он как заклинание.
Отделение связи работало. Почтовое окошко было открыто.
Какая-то дебелая женщина получала перевод. Она долго
пересчитывала такую же крупную, как она сама, сумму денег, даже
и не предполагая, что мешает явлению совсем другого,
нематериального порядка. Когда она наконец отошла, Антон
просунул в окошко паспорт с вложенной в него бумажкой
извещения.
Работница неспешно удалилась в подсобное помещение,
оставив Антона томиться в ожидании. Ему показалось, что
циферблат настенных часов начал плавиться от накала страстей,
бушевавших в этом безумном мире, и стекать вниз, как на картине
Сальвадора Дали. Время остановилось. Внешний мир замер. Все
ушло внутрь. Полная неразбериха, хаос и смятение, готовые
вот-вот обернуться сладкой гармонией и светлым праздником. Все
его естество предвкушало радость подготовки к желанной поездке.
Он познакомится там с другими людьми, которые будут чище и
лучше, а, возможно, найдет работу и останется там жить.
Его привела в себя тяжелая поступь. Hу вот, несет! Hо
почему у нее в руке вместо письма с вызовом какой-то журнал?
Так и есть, это яркий журнал малого формата. Сердце упало
куда-то вниз, под ноги. Это был журнал "Англия", номер первый
за этот год, который пришел с большим опозданием. "Из ящиков
воруют, вот и приходится вызывать сюда",- объяснила женщина.
Он взял журнал и вышел. Какая злая насмешка судьбы!
Великий Теннесси Уильямс умирал с колпачком от капель в носу.
Глухой Бетховен писал свою бессмертную Девятую симфонию, слепой
Гомер сочинял бесподобную "Илиаду", а он возвращался домой с
каким-то дурацким журналом в руке. Hо ничего, он тоже посмеется
над ней, над своей заранее предопределенной судьбой. Он внесет
в нее то единственное изменение, которое не может быть
уготовлено ему кем-то помимо его воли...
Впервые он был совершенно равнодушен и к грязи под ногами,
и к наглым мальцам на иномарках, мчащимся на красный свет, и к
вульгарным бабам в кожанках, стоящим в местах скопления народа
и взвешивающим яблоки и виноград. Ему было наплевать на все.
Что ж, значит, это и есть то, что не может быть
предопределено, вспомнил он, открывая квартиру. Сняв куртку, он
