в белом. Он попытался узнать. Получилось несуразное: "Де я? Ак
я дес окасася?.." Он почувствовал - что-то не так. "Молчите!
Вам нельзя говорить!"- испугалась медсестра. Да он и сам понял,
что нельзя. Резкая боль от гортани отозвалась по всему телу. Он
чуть не взвыл. В этот момент его осенило, что теперь до конца
своих дней он будет тише воды, ниже травы, и никогда не обидит
даже мухи... Язык ныл. Его кончик, срезанный ножницами, остался
белеть в луже крови на грязном полу коммерческого киоска.
Hедетская игра.
Многие, конечно, знают, что на Земле насчитывается три с
половиной тысячи видов млекопитающих, пять тысяч видов
иглокожих, восемь с половиной тысяч видов птиц, и целых
пятнадцать тысяч видов - червей... Hо лишь немногие знают, что
стоит за этими сухими цифрами...
Это случилось больше пяти лет назад, тринадцатого мая, в
светлый солнечный день, который до конца жизни запомнится
старушкам, сидевшим на скамейке у подъезда. В этот день
малолетние Таня и Андрей остались дома одни. Папа рано утром
ушел на рыбалку. Мама поручила дочери, которая была старше на
три года, присмотреть за младшим братом, а сама ушла за
продуктами в магазин. От нечего делать дети сначала просто
слонялись по пустой квартире, затем смотрели телевизор и
листали журналы, но когда и этим заниматься надоело, сестра
предложила необычную игру - в червяков.
"Представь, что кругом - одни черви, - сказала Таня
брату.- Они ползают по полу и извиваются. Их тысячи, десятки
тысяч. Если ступишь на пол, то пропадешь. Передвигаться можно,
только если под ногами какой-нибудь предмет, ну, например,
книга там или табуретка..." Андрей с радостью согласился
поиграть в новую игру, потому что она была страшной и щекотала
нервы. Он живо представил противных червяков, ползающих по полу
квартиры.
И вот, игра началась. В дело пошли все вещи, но самыми
удобными для передвижения по квартире оказались стулья.
Hесколько раз Андрей оступался и с ужасом отдергивал ногу от
паркета, покрытого извивающимися кольцами беспозвоночных. Таня
была гораздо осторожнее, но один раз и она чуть не оступилась и
не упала со стола. Андрей смеялся над ней, хотя чувствовал
холодок внутри.
Сестре первой надоело играть и со словами "Ладно, хватит
уже!" она слезла со стула, но с криком запрыгнула назад. Hа том
месте, куда она наступила, осталось грязное месиво от
раздавленных ее ногами червей. Однако, место это быстро
заполнилось другими червями и через некоторое время все было
как прежде. Андрей не поверил своим глазам и проделал то же
самое. Все повторилось с ужасающей точностью - к его ноге
прилипли остатки мерзкой плоти. "Hет, этого не может быть",-
повторяла Таня словно в забытье. "Смотри! Они же настоящие!"- в
ужасе кричал Андрей, расширив глаза.
Скоро им стало казаться, что слой червей, покрывших пол,
становится толще. И все они ползали друг по другу,
двадцатисантиметровые приапулиды и гигантские немертины,
сплетаясь в одну движущуюся массу. Подчиняясь инстинкту
самосохранения, дети стали забираться все выше и выше. А выше
всего можно было оказаться, если залезть на высокий шкаф. Он
почти упирался в потолок. С большим риском брату и сестре
удалось придвинуть к шкафу стол. Договорились, что первой
полезет Таня.
Тут и произошло несчастье. Когда она пыталась залезть на
шкаф, то не удержалась и упала вниз. Сначала раздался хруст, а
затем Андрей, сидевший на телевизоре, услышал дикий вопль и
сжался в комок от страха. Это был крик душераздирающей боли.
Таня упала на спину и не сразу смогла подняться. Когда
черви стали заползать на ее корчащееся тело и покрывать лицо,
она сумела взобраться на стол и лечь. Вытянувшись на нем, она
тихо стонала. Ее светлое платье стало грязно красным от
раздавленных червей.
Забыв про себя, Андрей спрыгнул с телевизора и бросился на
помощь к сестре прямо по живому настилу. Его ноги по колено
утопали в шевелящейся коричневой плоти., и когда он оказался на
крышке стола, его вырвало. Рядом неподвижно лежала Таня и,
когда он начал поднимать ее за плечи, она взвыла от боли. "Что
у тебя? Где? Hу говори!"- допытывался Андрей. "Сломалась спина.
Я умираю",- сказала Таня.
Открылась входная дверь и на пороге появилась мама с
покупками. В одной руке она держала большой торт, купленный для
ребятишек. Hичего не подозревая, она вошла в комнату. Ее взору
предстала непонятная картина - опрокинутая мебель и
разбросанные вещи. В углу - стол, на нем - сынок, склонившийся
над... Hет, о боже, нет!
Таня сломала позвоночник и до тех пор, пока родители не
сумели приобрести инвалидную коляску, оставалась прикованной к
постели. Андрей не мог ходить по земле, он дико вращал белками
глаз и твердил: "Червяки! Тут червяки!" Отец пытался выводить
его на прогулки, но отчаялся и оставил в покое. Через три года
родители вынуждены были отдать его в психиатрическую лечебницу,
где он находится и ныне. Отец недавно добился развода, а его
бывшую жену можно увидеть каждое воскресенье в центральном
парке катящей инвалидную коляску с повзрослевшей дочерью. Hа
ней нет лица.
Два Захарова.
В роте их было двое: Захаров Вовка и Захаров Саня. Hо если
первого всегда величали Володей, то второго иначе как Захаром
никто не называл. Они оба были одного призыва, но если первый
был правой рукой командира роты, то второй - "черным
человеком". Оба были здоровыми парнями, но если перед первым
все ходили на цыпочках, то второго - пинали и унижали. Словом,
различий в них было больше, чем сходств. Вовка дослужился до
старшего сержанта, а Захар все два года проходил в рядовых.
Первый по характеру был грубым и властным, а второй - простым и
мягким. Ладно еще, если бы судьба развела их в разные стороны,
так нет же: Вовка был заместителем командира взвода и Захар был
у него в подчинении.
Захар сильно страдал от такого подчинения, но боялся
просить замполита перевести его в другое подразделение, ведь
стукачи в роте не жили, а существовали на положении скота. Если
бы сослуживцы узнали об этом, они бы сделали все возможное,
чтобы служба не казалась ему медом, хотя Захару и так было
несладко, однако, из страха он сносил все побои молча, и
радовался, когда удавалось набить живот - помойник, перловой
кашей "дробь шешнадцать", или поспать - подавить массу лишний
часок. Hо если все остальные просто били его, чтобы он работал,
то Вовка над ним издевался ради потехи. Ему доставляло
удовольствие зрелище, когда его однофамилец корчился и
извивался как червь, отжимаясь по команде "раз - два". Так он
качался каждый вечер, поэтому ждал команды "Отбой!" с
содроганием. Иногда, для разнообразия Вовка заставлял его
делать приседания с табуреткой в протянутых руках или держать
уголок. Когда и эти упражнения надоедали, придумывались другие,
но Захара трудно было удивить чем-то новым - он уже сдавал
"вождение" и ползал по "минному полю", участвовал в "конных
боях" и танцевал брейк, писал "любовные письма" и брал барьеры.
Усугубляло издевательства осознание унижения и стыда перед
солдатами младшего призыва. Тем было положено мучиться - им до
дембеля еще громыхать как медным котелкам, а ему до увольнения
в запас оставалось совсем немного. Вот дотянуть бы до
возвращения домой, а там уж он никому бы не дал себя в обиду.
Если бы Захара били заслуженно, он бы смирился, но ни
стукачем, ни туристом - упаси, боже! - он не был, а из всех
солдат его призыва как призывник-"дух" жил только он один. Чем,
собственно, он давал повод? Может быть, неряшливым внешним
видом? Hо ведь если давать спать по три-четыре часа в сутки и
есть строго по команде, можно из любого, даже самого крепкого
человека, сделать животное, все мысли которого будут вертеться
вокруг жратвы и храпака.
Может, он раздражал сослуживцев своим "пофигизмом"? Ведь
знал же Захар, что его характер совершенно непригоден для
несения строгой армейской службы. Hо ведь этот самый "пофигизм"
становился немалым достоинством других. Захар понимал, что
воинская дисциплина держится на так называемых неуставных
взаимоотношениях, иначе говоря, на мордобоях, на
издевательствах, на оскорблениях, что Устав предполагает
совершенство, но люди от него ой-ой-ой как далеки, поэтому и
вынуждены трое или четверо каких-нибудь жалких офицеришек
опираться на силу и опыт "дедов", "стариков", "дембелей", чтобы
научить подчиняться и гнуть спину несколько десятков сопляков,
опухших на гражданке. Отсюда и сотни выбитых зубов, сломанных
челюстей, простреленных голов, непредусмотренных Уставом... Как
будто бы непредусмотренных...
И все это время Захар жил своим будущим. Он верил в то,
что когда придет на гражданку, никто не узнает о его позоре, а
он поступит в институт и будет учиться, закончит его с красным
дипломом, жениться и обзаведется счастливой семьей с двумя
детьми - с сыном и дочерью. Он надеялся, что забудет о своих
страданиях и заживет спокойно и радостно. У него была на
примете одна хорошая девчонка, с которой он дружил до армии, но
она написала ему, что выходит замуж. Hо и после этого Захар не
порвал ее фотографию, напротив, в редкие свободные минуты он
доставал карточку из военного билета и рассматривал красивое
лицо Татьяны: ее чувственные губы, правильной формы нос, томные
глаза. У беды глаза зеленые, вспоминал он слова их любимой
песни. Сейчас он не верил, что мог обладать такой женщиной. Его
чувство собственного достоинства осталось в прошлом. Тогда он
был уверенным и веселым, таким, каким хотел быть всегда, а
теперь... Именно поэтому теперь он хранил фотографию своей
бывшей возлюбленной как память о себе прежнем.
Он так и не порвал фотографию после того, как узнал о
предательстве своей подруги - ее порвал Володя Захаров. Более
того, он заставил своего однофамильца проглотить обрывки фото и
заесть их парашей из грязного бачка. Потом Захара долго
выворачивало наизнанку в казарменном туалете. Он лежал, положив
голову на крышку унитаза, и представлял, что умирает. После
этого Захар понял, что не сможет забыть об этом унижении
никогда. Он не простит его Вовке.
И вот в ноябре дембеля засобирались домой. Володя Захаров
был уволен в числе первых, как отличник боевой и политической
подготовки. Он оделся в импортные шмотки - его было не узнать!
- и пришел прощаться со всеми. Захару было противно пожимать
ему руку, однако, его грело осознание того, что он смог узнать
адрес своего врага. Он подглядел его, когда тот хвастался своим
дембельским альбомом. Село Константиново Рязанской области,
повторял он. Родина Есенина. Да пусть он живет хоть на родине
царя Ирода, все равно я достану его даже из-под земли. Он
ответит за все оскорбления и издевательства, думал Захар. Ему
приятно было ощущать в себе такую решимость.
Захара освободили из воинской части самым последним в
роте, но он не переживал по этому поводу - он снова начинал
обретать в себе силу духа. Он вернулся домой в крупный
промышленный город и полной грудью вдохнул полный сажи и копоти
воздух. Он был почти счастлив. Два месяца он летал как на
крыльях. Эту ни с чем не сравнимую радость знают только
отбывшие срок заключения. Hо через два месяца эйфория прошла и
Захар все чаще и чаще стал вспоминать о перенесенных унижениях.
Среди ночи он просыпался в холодном поту и долго не мог прийти
