вознося молитву к Богу...
Слуги, присутствовавшие при ее лихорадочных сборах, издали следовали
за нею, когда она вышла проводить сына, и, отведя ее в полуобморочном
состоянии домой, уложили в постель...
Предчувствие не обмануло вдову, которая ожидала из Белостока
докучливых гостей к сыну: после обеда приехал доктор Клемент и привез с
собой поручика.
Французу хотелось разузнать сначала от слуг, признался ли Тодя матери
во вчерашнем приключении.
Старая служанка рассказала ему о возвращении паныча, о страшном гневе
пани и о том, что она отправила сына куда-то в дальнюю дорогу.
Егермейстерша еще не вставала, когда ей доложили о приезде гостей;
она тотчас же вышла к ним. Увидев ее лицо, доктор понял, что она провела
ужасную ночь: глаза ее лихорадочно блестели, и сама она была очень бледна.
Поручик, более простодушный, чем доктор, и в надежде, что невестка
многое может простить ему, начал сразу с того, как Тодя отличился
накануне, причем он и не думал скрывать своего участия в этом приключении.
- Я не могу считать себя благодарной поручику за то, что он доставил
Тоде случай утонуть, - сурово отвечала вдова. - А все это привело только к
тому, что я сегодня должна была отправить его из дому, чтобы он здесь не
баловался и не встречался больше с белостокским обществом.
- А что же это за белостокское общество? - с негодованием возразил
поручик.
- Для других оно, может быть, самое лучшее, но для моего сына оно не
подходит.
- Милостивая государыня! - воскликнул оскорбленный доктор.
- Для моего сына, - гордо возразила егермейстерша, - это слишком
знатное общество; мы бедные люди; Теодор должен работать, а не
развлекаться...
- Вы очень раздражены, - сказал доктор.
- Именно теперь, когда вы, сударыня, должны бы Бога благодарить, -
воскликнул поручик. - Это просто какое-то ослепление. Мальчику привалило
такое счастье, что ему сто человек позавидовали бы. Он спас старостину из
воды, а генеральская дочка влюбилась в него.
- Поручик! - воскликнула егермейстерша. - Я не выношу шуток.
- Да это же не шутки, сударыня, - повторил поручик, - влюбилась в
него панна. Я сам был свидетелем, что она с ним выдавала, а кончилось тем,
что она за тетку дала ему свое колечко на память и наказала, чтобы он его
не отдавал другой. Я слышал это собственными ушами.
Паклевский засмеялся торжествующе, заметив, что невестка, удивленная
его словами, слушала молча.
- Так-то, сударыня, я уже не знаю, чья тут вина: того ли, кто
доставляет возможность счастья, или того, кто его отталкивает...
- Вы, сударь, слишком легко смотрите на эти вещи, - после некоторого
раздумья отвечала вдова, - не будем больше об этом говорить. Я сама
оправила сына и не жалею об этом...
Клемент, заложив по привычке руки под фалды фрака, ходил по комнате.
Поручик был возмущен.
- Я могу на это сказать только одно, - воскликнул он, - что больше я
не желаю вмешиваться ни в вашу судьбу, ни в судьбу моего племянника. А
если случиться какая-нибудь беда от такого бабьего хозяйничанья, то уже
это не моя вина, - я умываю руки!!!
- Я ловлю вас на слове, - прервала его вдова, - и вот свидетель, что
вы не будете заботиться о моем сыне; предоставьте его мне и самому себе!
Поручик хотел сначала оскорбиться таким резким ответом, но сдержался,
рассудив, что при постороннем человеке было бы не уместно ссориться с
невесткой; он только поклонился и, не дожидаясь доктора, хотел уже уйти,
когда егермейстерша крикнула ему вслед:
- Прошу не обижаться на меня, поручик, мы можем остаться добрыми
друзьями, только оставьте в покое моего сына.
- Ну, слово сказано, - отвечал Паклевский, - делай с ним, сударыня,
что хочешь. Видно, наши простые шляхетские понятия о жизни не годятся для
этого любимчика; пусть же он исполняет маменькину волю. Посмотрим, куда-то
он придет...
Клемент, не вмешиваясь в их разговор, с пасмурным лицом ходил по
комнате.
По знаку хозяйки служанка внесла бутылки и рюмки. Это было верное
средство умилостивить поручика, который, хотя и избаловался белостокскими
и хорощинскими возлияниями и не очень-то доверял шляхетским угощениям,
однако, не в его обычае было пренебрегать чем-нибудь.
Доктор попросил себе кофе, а Паклевский уселся побеседовать с
бутылкой, которая оказалась гораздо более ценной по внутреннему
содержанию, чем это могло казаться; Клемент, видя, что егермейстерша
сильно возбуждена и разгневана, предложил ей выписать успокоительные
порошки.
- Это все пройдет само по себе, - шепнула вдова, - мне ничего не
нужно.
- Милая моя невестка, - заговорил поручик, выпив первую рюмку, -
спасая сына от какой-то воображаемой опасности, вы, сами того не ведая,
подвергли его настоящей опасности.
Егермейстерша нахмурила брови.
- Каким же это образом? - спросила она.
- Сегодня, раным-ранешенко, старостина, генеральша и ее дочка выехали
в Варшаву, а пан Теодор выбрал ту же дорогу.
- А значит, - смеясь, закончил поручик, - совершенно ясно, что они
встретятся и захватят с собой кавалера. Ведь это же спаситель старостины,
а генеральская дочка окончательно вскружила голову и себе, и ему.
- Оставьте меня в покое с вашими догадками! - резко оборвала его
егермейстерша. - Вам непременно хочется сделать мне неприятность!
Поручик, допивавший вторую рюмку, вытер усы, встал, подошел
поцеловать руку невестки и, оставив у нее доктора, собрался уезжать.
- Пусть доктор останется у вас для консультации, - сказал он, - а я,
не будучи в состоянии ничем угодить вам, - уезжаю.
Никто его не удерживал; он сел на коня и уехал.
Клемент, оставшись наедине с егермейстершей, долго не мог начать
разговор.
- Дорогая пани, - сказал он, наконец, - такою поспешностью и
нетерпением вы, действительно, могли навлечь на сына различные
неприятности.
Я считаю себя другом дома и поэтому считаю возможным спросить - с
какими средствами он уехал из дома?
Егермейстерша покраснела.
- Теодор, - сказала она, - привез с собой какие-то деньги,
заработанные им или у кого-то взятыми; он их употребил на похороны отца,
но так как это стоило нам недорого, потому что добрые ксендзы ничего не
хотели брать с нас, даже за освящение, то ему оставалось еще порядочная
сумма на отъезд. Ах, да я бы сняла с себя последнюю рубашку, чтобы только
поскорее отправить его отсюда! Если бы он даже выехал с небольшими
средствами и должен был бы экономить, то ему не будет во вред. Я
предпочитаю, чтобы он испытал смолоду нужду, чем приучился к
расточительности.
Говоря это, она опустила глаза и, покраснев, умолкла.
- Все это было бы великолепно, - возразил доктор, - если бы это
действительно было бы необходимо. Вы позволите мне говорить прямо? Для
молодого человека, вступающего в свет и ищущего связей в обществе, всегда
очень много значит, если он ни в чем не нуждается и располагает хоть
какими-нибудь средствами. Наибольшие таланты не заменят того, что требует
от него свет, и по чему будут его судить.
- Но я ничего не могла больше сделать для сына, потому что и сама
ничего не имею! - возразила вдова, и по выражению ее лица видно было, что
ей дорого стоило это признание.
- Вот в этом вы ошибаетесь, - медленно выговорил доктор.
- Как ошибаюсь? Кто же знает об этом лучше меня самой? - с горьким
смехом сказала она.
- Значит, вы должны знать и о том поручении, которое дал мне
егермейстер, - так же медленно продолжал доктор.
- Что же это за загадка?
- Будучи больным, покойник мне продал одну драгоценность, которую он,
по его словам, получил в наследство от прадеда.
Егермейстерша перекрестилась. Клемент казался смущенным и
рассерженным.
- Какая драгоценность? Что вы говорите? - прервала вдова. - Я не знаю
ни об одной; а если бы у него, действительно, было что-нибудь подобное,
неужели он скрыл бы это от меня?
- Но ведь не думаете же вы, что я лгу? - живо воскликнул доктор. -
Это был большой сапфир, вделанный в запонку и окруженный бриллиантами,
камень очень большой и стоивший больших денег; егермейстер говорил мне,
что эту последнюю семейную драгоценность, унаследованную им от деда,
бывшего с Собесским под Веной, он долго берег и не хотел расставаться с
ней, но в конце концов был вынужден это сделать...
- Что вы мне там рассказываете! - крикнула егермейстерша.
Доктор обиделся.
- Вот это великолепно! - воскликнул он почти гневно. - Желая услужить
приятелю, я сам попал в беду. Камень с запонкой я продал, а деньги привез
вам. Делайте с ними, сударыня, что вам будет угодно! Знали вы об этом или
нет, но я не хочу и не стану присваивать себе чужую собственность.
Говоря это, доктор живо вынул из кармана жилетки три свертка и гневно
бросил их на стол.
Горячий румянец выступил на лице егермейстерши, взгляд ее, казалось,
пронизывал доктора, брови нахмурились.
Не говоря ни слова, она так смотрела на него, что Клемент смутился.
- И вы думаете, сударь, - медленно заговорила она голосом, в котором
звучала боль и горечь, - что вы меня проведете этой сказкой? Я восхищаюсь,
доктор, твоей наивностью и удивляюсь твоему непониманию меня. Эту шутку я
понимаю и знаю, от кого она идет; а, если не сержусь на тебя, добрый мой
друг, то только потому, что ты, действительно, был всегда верным другом и
ему, и мне в тяжелые минуты жизни.
Но, пожалуйста, не рассказывай мне об этом сапфире Паклевских!
Покойник сто раз повторял мне, что его дед не привез из Вены ничего, кроме
раны и седла, стремена которого казались ему золотыми, когда он их брал, а
оказались позолоченной медью; если бы Паклевские имели такой сапфир, то
уже давно проели бы его!
Она рассмеялась.
- Но я ведь не лгу вам, - возразил растерявшийся доктор.
- Лжешь, дорогой приятель, - отвечала вдова, - и денег этих я не
возьму.
Она опять густо покраснела.
- Я знаю, от кого они присланы, - закончила она, оживляясь, - я не
дотронусь до них. Делай со своими сапфирами, что тебе вздумается. Прошу
тебя об этом.
Клемент стоял совершенно смущенный и растерянный.
- Но ведь и я не могу взять этих денег, - пробормотал он, наконец.
- Отдай их, кому знаешь! - воскликнула егермейстерша. - Подари, если
хочешь, или просто выброси. Если бы я до них дотронулась, они обожгли бы
мне ладони...
Она выговорила это с такой страстью, что Клемент в отчаянии упал в
кресло. Оба помолчали. У вдовы слезы стояли на глазах.
- Несчастная моя судьба! - тихо заговорила она, не глядя на доктора.
- Я должна бросать милостыню людям в лицо! Как это больно и страшно!..
Клемент, ни слова не отвечая, подошел к столу и, взяв свертки, с
недовольным видом запрятал их в карман.
- Отдам их в госпиталь, - пробормотал он.
- Кому хочешь, - отвечала вдова.
Доктор держал уже шляпу в руке и готовился уйти, но ему неприятно
было оставлять вдову одну в таком состоянии духа.
- Ну, не сердитесь же на меня, - сказал он, беря ее руку. - Если я
поступил опрометчиво, но только потому, что видел там сокрушение, печаль и
истинное чувство, и я не мог противиться.
Егермейстерша иронически засмеялась, повторяя:
- Печаль, сокрушение, истинное чувство! Ах, прошу вас, не говорите
мне этого. Вы так заботитесь о моей судьбе, дайте же мне успокоиться.
То, что я имею с этого несчастного Борка, хватит мне на жизнь даже
при самом плохом хозяйничье. Правда, я прежде была приучена к другой
