рассчитывал, зная ее упрямство; ему казалось, что все это можно устроить
потихоньку от нее и доставить юноше удовольствие, а в то же время ослепить
его блеском гетманского могущества и показать воочию, чью милость они
отвергли.
Борок был так близко от Хорощи, что там, наверное, слышны были
обеденные тосты.
Встав из-за стола, Паклевский почувствовал себя гораздо более смелым
и решительным, чем до обеда. Прежде всего он хотел посмотреть, что сталось
с его конем и денщиком.
Паклевский с трудом нашел своего Мартина среди бричек, колясок, коней
и слуг, которых угощали больше пивом и водкой, которых было вволю, чем
съестным; кроме обыкновенного хлеба, соленых огурцов и колбасы для людей
не было ничего приготовлено. Поручик нашел своего Мартина в таком
разнеженном состоянии, что тот при виде своего пана так принялся ударять
себя в грудь и уверять его в своей любви и в том, что за него он готов
идти в огонь и в воду!
Это было для поручика лучшим доказательством, что Мартин был сильно
навеселе. Напоенный и накормленный конь стоял тут же наготове. Поручика
прельщала мысль о поездке в Борок по холодку, после сытного обеда.
Приказав Мартину, который не переставал повторять, что готов идти за него
в огонь и в воду, остаться и ждать, Паклевский подтянул подпругу, сел
верхом и, посвистывая, поскакал в Борок.
Отличное венгерское освежающим образом подействовало на его голову, и
на сердце у него стало весело.
- Если увижу мальчика одного - заберу его с собой, если наткнусь на
невестку, ну, что же - она ведь меня не съест! Скажу ей, что приехал
навестить ее.
За лесом был уж виден и Борок.
Там, действительно, слышна была канонада в Хороще и произвела такое
неприятное впечатление на егермейстершу, что она заперлась в своей
спальне, велела закрыть ставни и осталась наедине со своим горем. Теодор,
уже собравшийся ехать, чувствовал себя расстроенным и печальным.
Прежде всего его беспокоило здоровье матери, потом тревожила
неуверенность в будущем, огорчала смерть отца и, может быть, запрещение
матери иметь какие-либо отношения к гетману, с помощью которого так легко
было получить всякие льготы и протекцию.
Дворовые люди рассказали Теодору о большим приготовлениях в Хороще и
возбудили в нем любопытство; а старый эконом уверял его, что стоит только
выйти за лес, и оттуда будет виден фейерверк и иллюминация.
Теодор, выслушав его, оделся хотя и очень скромно, но к лицу, так что
и в этом наряде казался элегантным, и медленно направился пешком к лесу,
как вдруг на дороге перед ним вырос на коне поручик Паклевский.
- Да, ведь, это же просто чудо! - крикнул Паклевский. - Смотрите,
пожалуйста, я - к вам за тобой, а ты, как будто предчувствуя это - вышел
мне навстречу. Ах, ты молодчинище!
- Как это, за мной? - спросил Тодя.
- Ну, да, за тобой, - сказал поручик, - дай слово, если это еще не
называется любить свою кровь, то пусть я буду пес. Я бросил всякие
марципаны и токайское и помчался за тобой, чтобы показать тебе все эти
великолепия.
- Но, ведь, я не могу ехать в Хорощу, - возразил Тодя, - это очень бы
рассердило матушку!
- Что это значит "не могу"? - прервал Паклевский. - Что ты ребенок,
которого водят за поясок - что ли? Никто не увидит тебя в Хороще; а ты
насмотришься таких чудес, каких не видал и в Варшаве. Мой конь свезет нас
обоих, как ни в чем не бывало; садись за мною, поедем к парку и пойдем с
тобою в тенистые аллеи...
- Но как же матушка?
- Ну, слушай, ведь ты никого не убьешь, не обкрадешь и не совершишь
никакого смертного греха, - живо заговорил Паклевский. - Ну, спросит тебя,
положим, мать, - где ты был? Скажи ей, что ты заблудился в лесу, или, что
ты издали смотрел на фейерверк. Это уж и не такая большая ложь, потому что
так ведь и будет... Ну, будь мужчиной, влезай на коня!
Юноша все еще колебался. Паклевский подал ему руку.
- Ну, чего там, черт побери! Неужто ты такой слюнтяй!
Теодор вскочил на коня позади него. Два всадника весили порядочно, но
добрая лошадь еще прибавила ходу, и они даже не заметили, как уж очутились
около парка.
Теодор беспокоился, не устал ли конь.
- Э, ничего ему не будет! - весело отвечал Паклевский. - Я раз, когда
мы стояли на Украине, как сумасшедший мчался на нем две мили с девкой, да
она еще вырывалась от меня, а конь хоть бы что! Даже и не задохнулся!
Мартин, заметив издали своего пана, подбежал и взял у него коня, но
сам уж был в таком разнеженном состоянии, что едва держался на ногах.
Паклевский, хорошо помнивший Хорощу еще от прежних времен, сразу
узнал уличку, по которой можно было пройти в парк. Теодор очень упрашивал
его сесть так, чтобы никто их не заметил. Поручик обещал ему это и даже
поклялся, но потому только, что не принял во внимание действительного
положения вещей.
Огромный парк был полон гостей, искавших тени и прохлады, и трудно
было пройти в нем незамеченным. Все лавки, диванчики из дерна, газоны,
дорожки и даже более глухие части были заполнены зрителями всех классов,
число которых к вечеру все увеличивалось...
Пройдя несколько шагов по парку вместе со своим проводником, Тодя
понял, что, если и останется здесь не замеченным, то только потому, что
его тут никто не знает.
Спустилась темнота, и всюду началось движение.
По всему парку рассыпались слуги с лучинами и светильниками, зажигая
фонарики, развешенные по берегу озера и на деревьях, окружавших беседки.
Отведенные специально для этого дня в каналах воды из реки Нарвы с
устроенными на этих каналах искусственными водопадами, представляли
поистине живописное зрелище.
Последние лучи заходящего солнца и свет цветных фонариков отражались
в фонтанах и водопадах. По берегам прудов стояли группы разряженных дам и
господ, жаждавших покататься на лодке. Издали доносились звуки музыки.
Во всей своей жизни Тоде не приходилось видеть такого волшебного
зрелища, может быть, он и в мечтах своих не представлял ничего подобного,
и теперь он был совершенно подавлен и растерян от всего виденного.
- Ну, что? - смеялся Паклевский. - Стоило трястись на коне, хоть и не
очень удобно было, чтобы посмотреть на все эти чудеса? Да, ведь, это,
сударь мой, прямо сон какой-то! Вот что может сделать пан гетман!
- Это - король, а не гетман!
Но при всем своем восхищении Тодя старался избегать людских взоров,
как ни подталкивал его вперед Паклевский.
Так, медленно продвигаясь от дерева к дереву, от лужайки до лужайки,
они добрели до пруда...
Как раз в эту минуту от пристани отошла лодка, которой, вместо
гребцов, одетых на манер венецианских гондольеров, вызвались управлять два
любителя в старопольских костюмах, очевидно, сильно возбужденные
многочисленными тостами.
Пригласив в лодку нескольких дам, они схватились за весла и, хотя не
особенно твердо держались на ногах, уселись сами, громко восклицая:
- Ну, что ж такого? Ведь не святые горшки обжигают!
- Я, милостивый государь, переправлялся раз через Вилию в челноке
вдвоем с рыбаком, - прибавил другой.
Слуги гетмана, приставленные к этой лодке, напрасно отговаривали двух
любителей кататься на воде, из которых один был староста, а другой
кастелянич, от этой поездки.
- Мы справимся сами; оставьте нас в покое, мы сами хотели покатать
этих дам.
- Повезем их, - прибавил другой, - покажем всем, что шляхтич Dei
gratia, что захочет, то и сможет сделать...
Теодор, стоявший на берегу поблизости от этой компании, успел
разглядеть, что в лодке находилась знакомая уже ему по встрече на проезжей
дороге старостина.
Спутницы ее, брюнетка и хорошенькая барышня с васильковыми глазами,
оказались на этот раз менее отважными и отказывались сесть в лодку, куда
настойчиво зазывали их гребцы-любители.
Начался спор. Старостина, нервная и упрямая, сама первая подав добрый
пример, тянула за собой и своих товарок; брюнетка всплескивала руками и ни
за что не позволяла дочке спуститься на мостки.
- Ну, тогда parole d'honneur, - тонким голоском кричала старостина, -
я поеду одна с кастеляничем.
- Тетя! - восклицал амурчик.
Староста, оскорбленный таким недоверием со стороны генеральши, громко
закричал кастеляничу.
- Слушай-ка, покажем им, как мы управляемся! Отчаливай со
старостиной! Отчаливай!
И с такой энергией погрузил весло в воду, что потерял равновесие и
полетел головой вниз. Но этим дело не кончилось, потому что, падая, он
опрокинул лодку с сидевшей в ней старостиной, которая ухватилась было за
накренившуюся часть. Гребцы, стоявшие на берегу, бросились спасать
утопавших, но прежде чем они решились погрузиться в воду в своих новых
костюмах, Теодор соскочил с мостков и вытащил на берег барахтавшуюся в
воде старостину.
Он и сам потом не помнил, как это случилось, что он, без размышления
выбежав из-за деревьев, за которыми он прятался, бросился спасать уже
немолодую и некрасивую старостину, подвергая себя опасности быть узнанным
и невольно оказаться в роли героя.
Паклевский стоял совершенно растерянный, даже и не подумав броситься
в воду вслед за племянником. А пока он успел придти в себя, тот уже вынес
из воды и положил на траву потерявшую сознание старостину.
Можно легко себе представить, какое впечатление произвел на всех
присутствовавших этот случай, по счастью, не имевший других последствий,
кроме купания в холодной воде.
Гребцы вытащили из воды старосту и кастелянича, сразу отрезвившихся,
сконфуженных и сваливавших друг на друга вину во всем случившимся. Не
успели они еще воду отряхнуть с себя, как уже переругались между собой.
Между тем генеральша с дочкой и другие дамы, сбежавшиеся на крик,
занялись приведением в чувство старостины, которая то принималась
браниться, то снова лишалась чувств, то требовала привести к ней ее
спасителя.
И брюнетка, и амурчик сразу узнали его, хотя он только на мгновение
промелькнул перед ними, бросившись с мостков; такого красавца-юношу не
так-то легко забыть. Теодор рассчитывал тотчас же спастись бегством и
скрыться от людских глаз - тем более, что отовсюду сбегались толпы
любопытных, узнавших о происшествии и желавших услышать и увидеть все
своими глазами. Но Паклевский, который был очень горд отважной выходкой
юноши, не пускал его, а дочка генеральши в свою очередь ухватилась за него
и велела остаться.
- Тетя не успокоится, пока не поблагодарит вас... Ну, подождите же...
Ведь вы спасли ей жизнь.
Какой-то шляхтич, стоявший в сторонке, подперся руками в бока и
пробормотал вполголоса.
- Да уж это, действительно, геройский поступок: баба стара и дурна
собой, как смертный грех! В прежнее время таких топили!
Старостину тем временем подняли с земли: с ней еще делались припадки,
и она испускала какие-то бессвязные восклицания, но тут же призывала
своего спасителя, просила дать ей выпить чего-нибудь теплого, спрашивала
про свои успокоительные капли, приказывала отнести себя в постель и ругала
старосту, который, по ее мнению, был всему виной.
- Ради Бога! У меня будет лихорадка! Я умру... Этот негодный пьяница!
Но где же этот герой-юноша? Генеральша, подержите, у меня ноги совсем
одеревенели... Леля, возьми меня под руку! Ах, какой ужасный день... Мне
кажется, что я проглотила жабу... Сжальтесь ради Бога, дайте чего-нибудь
теплого. Но где мой избавитель? Ах, я никогда этого не забуду... Но что
сделалось с моей прической!!! И кружева мои пропали.
В таком роде болтала без умолку старостина, судорожно хватаясь при
