на издержки какая-либо деятельность или переход к другой деятельности, а также
об относительных издержках разного типа фирм при осуществлении сходных видов
деятельности. Еще меньше внимания уделяется масштабам передачи функций за
пределы фирмы по мере увеличения выпуска продукта (или обобщенного продукта).
Случилось так, что характер облюбованного экономистами анализа даже не требует
ответа на выделенные мною вопросы.
Я бы не хотел, однако, умолчать о статье, делающей попытку разобраться с этими
вопросами, а именно о статье Стиглера "Разделение труда ограничивается
размерами рынка" [Stigler, Organization of Industry, p. 129--141]. Как
известно, это утверждение Адама Смита, хотя и верное (все утверждения Адама
Смита верны), породило некую путаницу, поскольку оно не согласовывалось с
существованием конкуренции. Решая эту проблему, Стиглер обсуждает условия,
которые способствуют появлению специализированных фирм и оказывают влияние на
развитость вертикальной интеграции. Стиглер продвинулся не слишком далеко --
как раз до того места, где мы и находимся.
Я сказал, что характер анализа, облюбованного экономистами, склонен
маскировать тот факт, что определенные проблемы промышленной организации даже
не затрагиваются. Но я думаю, что есть много более важная причина для такого
упущения: интерес к промышленной организации ассоциировался с изучением
монополий, с контролем монополий и антитрестовской политикой. Это не новое
явление. В конце XIX в., когда экономисты обратили внимание на проблемы
промышленной организации, они столкнулись с проблемой трестов в Соединенных
Штатах и картелей в Германии. Вполне естественно, что с развитием
антитрестовской политики в Соединенных Штатах интерес к антитрестовским
аспектам промышленной организации стал господствующим в этой области.
У этого были и хорошие, и плохие стороны, но, по моему мнению, дурных было
много больше. Это, несомненно, прибавило духу многим ученым, работавшим над
проблемами промышленной организации, поскольку они чувствовали, что их работа
политически очень важна. Благотворным результатом стало привлечение внимания
ученых к реальным проблемам функционирования экономической системы, что
подтолкнуло их к использованию некоторых источников информации, которыми в
ином случае они пренебрегли бы. Но во всех других отношениях результаты
кажутся мне неблагоприятными. Желание быть полезным своим ближним -- мотив,
конечно же, благородный, но невозможно влиять на политику, если ты не даешь
ответов. Так появились государственные экономисты, т. е. люди, которые дают
ответ, даже когда ответа не существует. Это стремление угасило готовность
критически исследовать данные и результаты анализа, сделало многих способных
ученых, работавших в этой области, снисходительными к данным и анализу такого
качества, которые, я уверен, они в другой ситуации отвергли бы. Связь с
политикой, и особенно с антитрестовской политикой, направила исследование
промышленной организации в такое? русло, что определенные вопросы просто не
были поставлены или, во всяком случае, ставить их стало много труднее, факты,
Приводившиеся в антитрестовских судебных процессах, принимались как истинные
(или почти истинные). Подход юристов (судей и адвокатов) к проблемам стал
восприниматься как истина в последней инстанции. Мнения судей часто
становились исходным пунктом анализа, и предпринимались попытки отыскать смысл
в том, что они говорили. Это настолько запутало обсуждение, что большинство
экономистов явно не осознали своего поражения. Конечно, ряд работ, в том числе
Адельмана и Макги, изменил ситуацию, но господствующий подход все еще, я
думаю, тот же самый. [См., например: Adelman Morris A., The A and P Case: A
Study in Applied Economic Theory // Quarterly Journal of Economics 63, May
1949, p. 238--257; McGee John S., Predatory Price Cutting: The Standard Oil
(N. J.) Case // The Journal of Law and Economics, October, 1958, p. 137--169.]
Важным результатом чрезмерного внимания к проблеме монополии стало то, что,
когда экономист обнаруживал что-либо (того или иного сорта деловую практику),
чего он не понимал, он искал объяснение в монополии. А поскольку мы очень
невежественны в этой области, число непонимаемых явлений деловой жизни
оказывается довольно значительным, а объяснение с помощью монополии -- частым.
Уже позднее другим способом объяснить -- почему деловой мир принимает тот или
иной способ действий? -- стало желание обойти налоги, фактически ситуация
такова, что если когда-нибудь мы придем к системе ограниченного правительства
(а значит, и низких налогов) и экономическая система окажется явно
конкурентной, нам нечем будет объяснить, почему экономическая деятельность
распределена между фирмами именно таким образом. Мы не сможем объяснить,
почему "Дженерал моторс" не господствовала в угольной промышленности или
почему А&Р не производили самолеты.
Я попытаюсь проиллюстрировать это примером из недавней статьи в "Журнале
правовой и экономической теории". Статья принадлежит Джону Л. Петерману и
называется "Процесс "Клорокс" и структура цен на телевидении" [Peterman John
L., The Clorox Case and the Television Rate Structures // The Journal of Law
and Economics 11, October, 1968, p. 321--422]. Компания "Проктер и Гембл"
приобрела "Клорокс", и это слияние было оспорено на основании антитрестовских
законов. Обвинялась "Проктер и Гембл" большей частью в том, что она приобрела
возможность получать скидку за телерекламу в размере 25--30 процентов --
каковая скидка была недоступна фирмам меньшего размера. Это привело многих к
выводу, что налицо монополизация на телевидении и пример ценовой
дискриминации. Однако внимательное изучение показало Петерману, что структура
скидок была разработана для компенсации того, что рекламу показывают в худшее
время (время, когда аудитория меньше), фактически, если уплаченные суммы
соотнести не с длительностью рекламы, а с размером телевизионной аудитории, то
предполагаемые преимущества "Проктер и Гембл" исчезают.
Я думаю, что это типичная ситуация. Наличествуют необычные черты в ситуации, в
данном случае -- большая скидка. Немедленное заключение -- монополия. Обычно
люди избегают возможности исследовать -- не тот ли это случай, когда изучаемая
практика является необходимым элементом развития конкуренции. Я подозреваю,
что если бы этого не избегали, изрядная часть предполагаемых монополий исчезла
бы, а конкурентные условия встречались бы гораздо чаще, чем полагают ныне.
Подобным образом вертикальную интеграцию (скажем, когда производитель покупает
розничные торговые точки) обычно понимают как лишение права доступа, как
способ не пускать на рынок других производителей, а не как более эффективный,
может быть, способ сбыта. Точно так же слияния принято понимать как путь к
монополии либо их соотносят с деловым циклом, но возможность того, что они
могут быть путем к экономии, хоть и не игнорируется целиком, все-таки
привлекает меньшее внимание.
Я привел примеры того, как связь исследований промышленной организации с
антитрестовской политикой создала склонность объяснять монополизмом все виды
деловой практики, смысл которых неясен посредственному уму. Вы спросите,
конечно: но ведь не ограничили же себя экономисты ролью подпевал судей и
антитрестовских юристов из Департамента юстиции и федеральной торговой
комиссии? Нет, они себя этим не ограничили, но еще вопрос -- было ли то, что
они делали, более полезным. В последние 20 лет главным занятием экономистов,
работающих в области того, что называется промышленной организацией, было
изучение концентрации в отдельных отраслях и ее последствий. При этом искали
проявлений монополизма и ожидали их увидеть в повышении прибылей. Как мне
представляется (а должен признаться, что не слишком знаком с этой областью),
полученные результаты только усиливают заблуждение. Была обнаружена связь
между концентрацией и прибыльностью -- слабая, но, как говорят, статистически
значимая. С теоретической точки зрения это скорее загадка. Если эластичность
предложения в отрасли была высока или была высока эластичность спроса на ее
продукты, не приходится ожидать какой-либо связи между концентрацией и
прибыльностью. И если предполагается, что малочисленность производителей
способствует заключению тайных соглашений и, как результат, увеличению
прибыли, то ведь есть много иных факторов, помимо малочисленности, которые
повышают возможность успешного тайного сговора. Так что достаточно странно,
что были вообще какие-то поддающиеся измерению связи. Были и другие загадочные
черты в этих результатах, например, связь делалась тем отчетливей, чем более
четко определяли отрасль. Но, может быть, нам можно меньше беспокоиться из-за
результатов этих исследований концентрации. Я имею в виду недавно появившуюся
статью под названием "Рекомендации по деконцентрации рабочей группы по
антитрестовской политике". (Это критика предложений, авторы которых слишком
серьезно восприняли результаты этих исследований и попытались что-то
предпринять [Brozen Yale, The Antitrust Task Force Deconcentration
Recommendation // The Journal of Law and Economics 11, October, 1970, p.
279--292]). Автор статьи Йел Брозен утверждает, что результаты исследований
концентрации отражают условия неравновесия в периоды проведения исследований.
Если пересчитать данные для более поздних периодов, высокие прибыли склонны
понижаться, низкие -- расти. Если результаты Брозена выдержав непременную (и
справедливую) критику, то мало сомнений, я полагаю, что статья завершит эту
эпоху. Наука о концентрации и ее последствиях будет разгромлена. Если так
действительно случится, сейчас самое время собирать обломки и начинать строить
заново. [Меня убеждали, что отсутствие значимых связей между концентрацией и
прибыльностью не предполагает возможности значимых связей между концентрацией
и другими аспектами промышленной организации. Вполне может быть и так. Однако
я сомневаюсь, что мы сумеем понять причины таких связей до тех пор, пока
напрямую не атакуем проблему.] Мне представляется несомненным, что необходимо
никоторое переосмысление нашей теории. Но в настоящее время столь же важно
наладить систематический сбор новых данных об организации промышленности,
чтобы мы впредь лучше представляли себе то, что должны объяснить.
Теперь я вернусь к экономической деятельности, предпринимаемой организациями
иными, чем фирмы, в особенности правительственными организациями. Довольно
неожиданно, но этой темой экономисты почти не занимались. Единственным случаем
рассмотреть эту тему оказалась дискуссия о том, что государству следует делать
(с помощью налогов, регулирования или прямого действия), чтобы улучшить работу
экономики; из этих трех видов политики наименьшее внимание уделялось прямому
действию. В любом случае в этих дискуссиях были две слабости. Bo-первые не
было серьезных исследований того, как эти виды политики будут работать на
деле. Для оправдания правительственной акции было достаточно показать, что
"рынок", -- точнее, может быть, частное предприятие, -- не сумел достичь
оптимальных результатов. Осталось не обдуманным, что результаты предлагаемых
правительственных действий также могут оказаться далеки от оптимальных, а в
итоге результат дискуссий имеет малую ценность для оценки правительственной
политики.
Было еще одно уязвимое место, непосредственно связанное с моей сегодняшней
темой. Похоже, что существовало имплицитное предположение, что те же самые
соображения, которые привели теоретиков экономики благосостояния к идее о
нужности правительственных действий, вызовут заинтересованность у тех, чья
активная поддержка требовалась для осуществления политических изменений,
необходимых для реализации рекомендаций. В этом мы сейчас мудрее, чем были,
большей частью благодаря "экономической теории политики". Мы начинаем понимать
природу сил, способствующих изменениям в законодательстве, и здесь нет
