К этому времени Кожухов уже немного ревновал меня к шефу.
Я не сразу понял это. Считал, что Юрий Федорович устает на
работе, оттого раздражителен и несправедливо ко мне
придирается. И только позднее сообразил, кто именно
спровоцировал такое отношение.
Кожухов подружился с Илюшиным. Завоевать расположение
Виктора Васильевича оказалось нетрудно. Из спецбуфета, который
обслуживал шефа, подавали не только чай и кофе, но и свежую
выпечку. Сдобу готовили на особой кухне в Кремле. От запаха
слюнки текли, но теплые булочки, пирожки, ватрушки
предназначалась только для начальства. Кожухов же сам
заказывал продукты в буфете и лишними пирожками начал
подкармливать Илюшина.
Черта эта - поесть за казенный счет - сохранилась у
Илюшина, даже когда он в 96-м году стал первым вице-премьером
правительства России. В новую должность он вступил со старой
песней:
- Почему меня не обслуживают, как положено? Где охрана? -
были его первые вопросы на новом поприще.
Словом, Кожухов с благословения Виктора Васильевича начал
меня ревновать к Ельцину еще до отпуска в Пицунде. И для этого
были причины. Мы приезжали с Борисом Николаевичем на работу
очень рано. Магазины открывались в восемь. Мы в них заезжали,
Ельцин делал замечания - я записывал. И сразу же на работу - в
МГК. Илюшин так рано не приходил, поэтому я сам звонил
секретарю горкома по торговле, сообщая об итогах утренних
проверок.
Секретарем была женщина, товарищ Низовцева. Она никогда
мне не говорила: дескать, вы охранник, лезете не в свои дела.
Наоборот, спокойно, по-деловому обсуждала со мной все
проблемы. Илюшин же в этот период увлекся теннисом, с утра
любил поиграть и приходил на работу раздраженный, что мы опять
явились раньше его. Но шеф тогда спал мало и утром маялся без
дела. Он отдыхал по четыре-пять часов в сутки, и ему недолгого
сна хватало, чтобы восстановить силы. Говорят, что это -
признак гениальности, если человек за столь краткий сон
способен восстановиться. У меня же выбора не оставалось - я
вынужден был спать по пять часов в день. Не знаю, насколько я
гениален, но тоже успевал восстановить силы.
Илюшин наябедничал Кожухову на меня: Коржаков лезет не в
свои дела, едва ли не командует помощниками, то есть им
персонально. Жаловался он и Ельцину, Борис Николаевич спустя
годы сам рассказал мне об этом.
Отношение ко мне изменилось - появился недоброжелательный
тон. Вдобавок к козням Илюшина Кожухов рассказал шефу, что
взял он Суздалева и меня в охрану только потому, что другого
выбора не было. Ему предложили анкеты десяти офицеров, но все,
в том числе и мы с Виктором, оказались "стукачами". Должны
были про каждый шаг Ельцина докладывать своему начальству.
Как-то мы уехали из горкома пораньше, часов в десять
вечера, и я предложил Борису Николаевичу послушать в машине
музыку. Он спросил:
- А что вы мне можете предложить?
- У меня есть Анна Герман.
В те годы еще не у каждого были хорошие магнитофоны и
качественные аудиопленки. Родственники подарили нам отличный
магнитофон на свадьбу, и я коллекционировал эстрадные
музыкальные записи. Много пленок привез из Афганистана. Я
включил Анну Герман, которая пела "Один раз в год сады
цветут". Шеф послушал и ему понравилось.
Борис Николаевич терпеть не мог радио. Хочешь включить,
новости послушать, он запрещает:
- Выключите!
Причем командует резко, раздраженно. Но музыку в машине
стал слушать с удовольствием. Мы ехали по ночной Москве, он
сидел молча, с лирическим выражением лица. Так было несколько
раз. Когда его спрашивали, кого из эстрадных певиц он больше
всего любит, отвечал без раздумий:
- Анну Герман.
Меня этот ответ забавлял...
Из родных свердловских песен Ельцин любил "Уральскую
рябинушку" малоизвестного композитора Радыгина, но слов не
помнил. Наина Иосифовна знала из нее куплета полтора.
С приходом в команду Ельцина помощника из Госстроя
Суханова песенный репертуар шефа расширился. Лев Евгеньевич
замечательно играет на гитаре и поет. Ради Ельцина он выучил
слова этой "Рябинушки". И никогда не подавал вида, заметив,
что у Бориса Николаевича серьезные проблемы с музыкальным
слухом.
Зато чувство ритма у Ельцина было развито нормально.
Оттого он неплохо играл на ложках. Этими ложками шеф мог кого
угодно замучить. Даже во время официальных визитов требовал:
- Дайте ложки!
Если деревянных под рукой не оказывалось, годились и
металлические. Он их ловко сгибал и отбивал ритм исполняемой
мелодии. Но металлические ложки стирали в кровь пальцы, мозоли
потом ныли, раздражая шефа.
Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, играть на
ложках было престижно. Борис Николаевич, звонко шлепая ложками
по разным частям собственного тела, начинал напевать:
- Калинка, калинка, калинка моя. Выгоняла я корову на
росу, повстречался мне медведь во лесу...
Эти две строчки он в упоении повторял многократно,
отбивая темп ложками. Многие слушатели, не выдержав комизма
ситуации, хохотали.
У Бориса Николаевича не было музыкального образования но
тяга к музыке чувствовалась. Он построил в Свердловске театр
оперетты, рассказывал мне, как любил ходить на спектакли. Но я
ни разу не слышал, чтобы он напевал какую-нибудь мелодию из
оперетт.
Единственная песня, которую Борис Николаевич знал от
начала до конца, была "Тонкая рябина". Мы ее выучили благодаря
президенту Казахстана - ехали как-то с Назарбаевым в машине от
аэропорта до его резиденции "Боровое" часа два и разучивали
слова - повторили песню раз пятьдесят. Нурсултан Абишевич
очень любит русские песни и красиво их исполняет. После этой
поездки Борис Николаевич всегда пел в компании "Тонкую
рябину". Когда куплет заканчивался и нужно было сделать паузу,
Ельцин начинал первым, чтобы показать: слова знает,
подсказывать не нужно.
...После Анны Герман я хотел и другие пленки принести, но
шеф вдруг категорически запретил:
- Все, хватит. Надоело.
Музыкальные вечера в машине прекратились, отношения наши
заметно испортились. Я, честно говоря, сильно не переживал -
выгонит так выгонит. До этого я был в охране у маршала
Соколова и продержался там чуть больше месяца. Просто не
сработался с руководителем охраны. Пришел к своему начальнику
подразделения и честно сказал:
- Прошу вас взять меня обратно. Не считайте, что я не
справился, просто не могу с этим типом работать.
Если бы и здесь возникла аналогичная ситуация, я бы, не
сожалея, тоже ушел.
Неожиданно ко мне в мае подходит Кожухов и спрашивает:
- Ты в отпуск не собираешься?
Я удивился - у меня отпуск был записан на осень.
- А мы тебе сейчас предлагаем, - настаивал Юрий
Федорович. - Мы уезжаем на отдых, и ты тоже отдохни.
Но через некоторое время Кожухов изменил свое решение:
- Ты все-таки с нами в командировку поезжай.
Выясняется следующее. Я в то время еще неплохо играл в
волейбол, а шеф был мастером спорта. Ему хотелось во время
отпуска поиграть с достойными противниками.
Таня тоже увлекалась волейболом и даже участвовала в
студенческих соревнованиях МГУ. Могла дать приличный пас, да и
принимала подачу неплохо.
Приехали в Пицунду, на "объект отдыха". Только
расположились, а Борис Николаевич уже дает команду: всем
приходить на волейбол в пять часов.
Я вышел на площадку в наколенниках и начал разминаться.
Мы сделали по два-три удара, и Ельцин вдруг говорит Кожухову
резко, сквозь зубы:
- Надо лучше знать свои кадры.
Кожухов еще в Москве опасался, что шеф увидит мою
профессиональную игру. И потому решил в отпуск меня не
пускать, чтобы никаких симпатий между мной и Борисом
Николаевичем не осталось.
В волейбол мы играли каждый день. Шеф, естественно, взял
меня в свою команду - проигрывать Борис Николаевич терпеть не
мог. Иначе настроение у него надолго портилось. В теннис он
тоже обязан был всегда выигрывать.
В Пицунде мы устраивали настоящие баталии. Пригласили
местную команду - чемпиона Пицунды. Она состояла из наших
прапорщиков и офицеров, которые охраняли объекты отдыха
партийной элиты. Мы всегда у них выигрывали. Дошло до того,
что они отыскали какого-то профессионального волейболиста из
Гагр, который играл сильнее всех на побережье. Я встал против
этого парня и практически нейтрализовал его. В моем
волейбольном амплуа самым серьезным был блок. С юности его
освоил. Помогало и спортивное чутье. К тому же прыгал высоко,
с "зависанием" и еще выше вытягивал руки. Мы тогда победили со
счетом 3:2. Все очень радовались - прыгали, обнимались.
Помимо волейбола были и другие развлечения. Ездили на
рыбалку, купались...
С купанием связан еще один эпизод, изменивший отношение
Ельцина ко мне.
Сначала температура морской воды колебалась от
одиннадцати до тринадцати градусов. Для купания она была
холодноватой. Но Ельцин ежедневно переодевался в палатке на
пирсе и по трапу спускался в море. Мы, его охранники, по
инструкции должны были заранее войти с берега в воду, проплыть
метров десять к трапу и там, в воде поджидать Бориса
Николаевича.
Так я и делал. Пока он надевал плавки, я доплывал до
положенного места и отчаянно дрыгал руками и ногами, чтобы не
заледенеть. Ельцин же медленно спускался по трапу, проплывал
несколько метров вперед и возвращался обратно. Потом уж
выпрыгивал я и бежал под теплый душ.
Проходит недели полторы. Неожиданно Кожухов и Суздалев
устраивают мне головомойку:
- Ты бессовестный предатель, ты к шефу подлизываешься.
- В чем дело? Объяснитесь.
- Ну как же, мы честно стоим на берегу, пока шеф плавает,
а ты вместе с ним купаешься, моржа из себя изображаешь.
Тут уж я взорвался:
- Ребята, я делаю так, как положено по инструкции. Если
бы вы мне раньше сказали, что не нужно с ним плавать, я бы не
плавал.
Оказывается, когда вода потеплела градусов до двадцати,
Ельцин спустился, а около него уже Кожухов плещется. Борис
Николаевич с удивлением спрашивает:
- Что это вы тут делаете?
- Как? Положено, чтобы вы не утонули.
- А почему вы прежде стояли на пирсе? Вот Александр
постоянно плавал.
Мои напарники решили, что я их подсиживаю. Хотя я
искренне считал себя третьим в этой команде и никогда не
стремился стать вторым или первым. Я был и так доволен тем,
что не посещал инструктажи, не ходил на партсобрания.
Отрабатывал свои сутки - и делал, что хотел.
После отпуска отношения с Ельциным изменились коренным
образом - появились доверие и обоюдный интерес. Иногда едем в
машине, а у шефа лирическое настроение. И он вспоминает:
- Александр, а здорово мы этих волейбольных пижонов
надрали!
Теперь я вызывал у него только положительные ассоциации.
Отпуск в Пицунде мы с Борисом Николаевичем потом часто
вспоминали, считали его медовым. Правда, тогда, к концу
отдыха, Борис Николаевич застудил спину и больше в волейбол не
играл.
Илюшин болезненно воспринимал теплое, дружеское отношение
шефа ко мне. Еще больше он нервничал, когда Борис Николаевич
поручал мне дела, не входящие в компетенцию охраны. При любом
удобном случае Виктор Васильевич подчеркивал: дело охранников
- охранять. Если Ельцину дарили цветы или сувениры, он всегда
старался всучить их нам, чтобы таскали. А я при удобном случае
объяснял Виктору Васильевичу азбуку охранной деятельности.
Например, что руки у телохранителя всегда должны быть
