взгляд, то ли это был просто сквозняк, но уже в следующее
мгновение Солдатик -- только воздух в ушах свистел, --
стремительно падал вниз с третьего этажа.
Он не слышал горестного "Ох!", вырвавшегося у Танцовщицы,
не видел смертельного ужаса, застывшего в ее глазах и не знал о
том, как оказывается легко слетает с ее лица маска равнодушия и
отвлеченности. Но зато он твердо знал, что ему во чтобы-то ни
стало необходимо вернуться назад, ведь кто же кроме него сможет
лучше охранять Танцовщицу долгими темными ночами.
Возвращение домой было для Солдатика не столь легким, как
описал его Ганс Христиан Андерсен. Много раз лишь память о
прелестной Танцовщице заставляла его вновь и вновь подниматься,
вызывая на бой всех и вся. Но молитвами Танцовщицы и своей
Любовью он все же сумел вернуться в тот самый дом. Солдатик
застыл у белой громады дворца, перед которым танцевала его
любимая.
-- Здравствуй! -- спокойно и даже как-то холодно
поприветствовала она Солдатика и тотчас же отвернулась прочь,
чтобы скрыть огоньки безудержного счастья, вспыхнувшие в ее
глазах.
"Вот так вот, просто "Здравствуй" и все! -- это был
страшный удар. В мечтах, в том страшном аду, которым стала для
Солдатика дорога домой, в конце этого мучительного тоннеля, он
всегда отчетливо видел слезы радости, страстные объятия и
жаркие поцелуи, а на самом-то деле -- всего навсего
"Здравствуй".
Все то, что стало для него смыслом жизни взорвалось в это
мгновение обидой и разочарованием, наполнив его до самых
глазниц горькими, солеными слезами. Но он был солдат и не имел
права плакать. Стойкий оловянный солдатик четко, как на параде,
развернулся кругом и пошел прочь от дворца, судорожно пытаясь
сдержать рвущуюся наружу боль. И поглощенный этой борьбой он не
почувствовал, каким жарким и полным любви взглядом проводила
его Танцовщица.
Он стоял на краю стола, делая вид, что смотрит на пляшущий
в камине огонь. А в это время его самого съедало, плавило
изнутри не менее жаркое пламя отвергнутой, как ему казалось,
любви. Вся беда заключалась в том, что он действительно по
настоящему любил Танцовщицу. Жар этой любви, не нашедший
выхода, разгорался все ярче и ярче, расплавляя все вокруг. А
может быть к нему добавился и страстный взгляд Танцовщицы? Не
знаю ... Только вот наступило мгновение, когда, не выдержав
этого страшного жара, расплавилось и потекло олово, и
единственная нога Солдатика предательски подогнулась. И нелепо
кувыркнувшись в воздухе, он рухнул вниз, прямо в горящий камин.
В падении Солдатик успел-таки бросить последний взгляд на
прекрасный дворец своей возлюбленной и с изумлением увидел, как
метнулась вслед за ним легкая фигурка в батистовой пачке с
яркой розеткой на груди.
Их руки встретились и переплелись, и они вспыхнули, как
самая яркая звезда прежде чем их коснулись языки настоящего
живого пламени. Огонь поглотил их, оставив миру лишь
почерневшую как уголь розетку и маленькое оловянное сердечко.
26. Пигмалион
Громко звякнув, массивный кованный ключ острым
металлическим скрежетом безжалостно отсек от мастерской все
лишнее. Теперь безграничность Вселенной сосредоточилась всего
лишь в одной глыбе розового мрамора покоящейся на подиуме. И
только Мастер знал что скрывает в себе этот безжизненный на вид
камень. Всю свою долгую жизнь Мастер посвятил тому, чтобы
однажды освободить, выпустить из него на волю ту, которая уже
многие годы заполняла все его помыслы. И вот наконец-то это
время пришло, и первые мраморные крошки посыпались на дощатый
пол...
Он увидел ее еще мальчишкой. Как-то раз, катаясь на
льдине, Мастер, бывший в ту пору безусым юнцом, зазевался и уже
через мгновение оказался в обжигающих объятиях вешней реки. А
потом, спасенный друзьями, мучительно долго метался в жарком
бреду, изредка разрываемом ледяным полотенцем. И вот где-то
там, на самой границе жизни и смерти, сквозь колышущееся марево
призраков он вдруг отчетливо различил ее силуэт. Она была
божественно красива, а ее невесомые прикосновения столь
блаженны, что Мастер замер в восхищении. Замер и забылся пусть
еще и бесконечно тяжелым, но уже глубоким, выздоравливающим
сном. С тех самых пор он и посвятил свою жизнь тому, чтобы
когда-нибудь вернуть ее в мир людей. Бесчисленное количество
раз он, не щадя себя, приступал к работе, пытаясь возродить
любимый образ. Но, в самый последний миг, Она неизменно
ускользала, оставляя Мастера наедине с мертвой, податливой
глиной. Шли годы, но Мастер не отступал, вновь и вновь начиная
сначала. Он работал до полного изнеможения, пока не выпадал из
обессиливших рук инструмент, и предательски навалившееся
забытье не уводило его в таинственный мир снов. Туда, где
безраздельно царила Она. Там, окруженный ее искренней любовью и
заботой Мастер, как губка, впитывал в себя то ощущение
безграничного счастья, которое он переживал во сне. Но
неизбежное пробуждение безжалостно вспарывало грядущим
одиночеством паутину призрачной радости. Каждый раз, прежде чем
уйти, он звал Ее с собой, но Она лишь лукаво улыбалась,
протяжно отвечая: "Не-е-ет!" и исчезала вместе с остатками сна.
Мастер просыпался и, стиснув зубы, снова пытался обмануть
судьбу, приступая к работе. Он ваял, а перед глазами непрерывно
мелькали густые переливающиеся волны ее волос, чудный стан,
бесконечно родная улыбка, а в ушах безраздельно властвовал ее
чарующий голос. Творения Мастера уже украшали лучшие музеи
мира, выставки неизменно собирали толпы восторженых
почитателей, но сам-то он твердо знал, что все это -- лишь
прелюдия.
Но вот наконец-то сошлись воедино в своем апогее
мастерство скульптора, страсть мужчины и жизненый опыт. И
замерло, растворившись в восхищении время, потрясенно наблюдая,
как под чуткими руками Мастера, под резцами его души и молотом
сердца рождается каменное чудо. Уже отложены в сторону все
инструменты и теперь лишь мозолистые ладони полируют холодный
безжизненный мрамор. Они скользят, отдавая ему нежность и
заботу, ласку и силу, доброту и верность, все, что только может
отдать женщине мужчина. Ведомые сердцем, руки без устали гладят
камень, и он, в ответ, словно бы наливается изнутри
таинственным жизненным светом. А опыт, точно подсказывает тот
самый критический момент, когда нужно пересилить себя, чтобы не
остановиться в изнеможении на пол дороге.
Так продолжается до тех пор, пока друзья, обеспокоенные
долгим отсутствием Мастера, не взламывают двери его мастерской.
И потрясенно застывают перед густо краснеющей обнаженной
красавицей, растерянно прикрывающейся старым рванным фартуком.
А рядом, уронив морщинистое лицо на ставшие вдруг такими
непослушными руки, сидит, мастерски высеченный из розового
мрамора, безмерно уставший старик.
27. Царевна-лягушка.
Тихая тенистая заводь большого лесного озера была любимым
убежищем Марьи-царевны. Именно сюда приносила она свои девичьи
печали и, вдали от чужих глаз, давала волю слезам. Да и то
дело, было от чего плакать: все подружки уж давным-давно
свадебки сыграли, а ей, ну просто беда, все никак не везет! И
ладно бы страхолюдиной была, аль убогой какой, так ведь нет же
-- видная девка, ладная. Только вот кокетству совсем не
обучена. Как какого-нибудь царевича-королевича увидит, так
сразу же, как мак алый, краснеет. А язык, так и вовсе на корню
сохнет. От того-то и капали горькие слезы в темную воду,
разгоняя бестолково суетящихся водомерок.
Вдруг рядом что-то плеснуло и прямо перед Марьей-царевной
плюхнулась на камень большая зеленая лягушка. Царевна отпрянула
в испуге и едва не закричала от страха, она жуть как боялась
всю эту болотную живность. Но визг замер на устах, сменившись
изумлением: голову лягушки венчала изящная золотая корона.
Много раз слыхивала Марья-царевна про такие чудеса, да только
полагала, что все это просто байки для малых детишек. Ан нет!
Живая, скользкая и противная лягушка с царской короной сидела
прямо перед ней и не моргая смотрела прямо в лицо.
-- Не ква-а-алнуйся, не съе-ем! -- молвила лягушка
человеческим голосом.
Ошарашенная царевна переборов внутреннюю дрожь присела на
самый краешек валуна.
-- А ты... заколдованная царевна?
-- Кве-е-ет! Я заква-а-алдоква-а-анный царевич.
Сердце оборвалось, и кровь отлила от щек. Заколдованный
царевич! И если она поможет ему сбросить это мерзкое заклятие,
то... В жар кинуло Марью-царевну, и теперь уже ее лицо
пламенело, как закатное солнце. Руки сами потянулись к лягушке,
но когда царевна представила, что прийдется дотронуться до
холодной, пахнущей вязкой тиной лягушачьей кожи, омерзение
сковало все тело.
-- Кто ж это тебя так? -- только и смогла выдавить
царевна.
-- Да-а-вняя история. Расква-а-алдуй меня, не
пожа-а-алеешь!
-- А чем же я помочь-то могу?
-- Поцелу-у-уй меня и про-о-очь падут злые ча-а-ары. --
проквакал царевич-лягушк.
Марья-царевна просто в ужас пришла. Но не бросать же
несчастного царевича в беде! Долго не решалась она прикоснуться
к нему, мучилась, себя изводила. Но потом, собрала всю волю,
ведь как-никак -- царская дочь, и, вся внутренне сжавшись,
посадила лягушку в ладони и поднесла в губам. А потом
зажмурилась и, дрожа от страха и нетерпения, прижала свои
коралловые губы к мокрой холодной коже.
Сверкнула молния и грянул гром. Вихрь пронесся над озером.
Марья-царевна вдруг ощутила страшную тяжесть в руках, ладошки
сами собой разошлись в стороны, раздался громкий всплеск и ее
обдало брызгами. Царевны открыла глаза и увидела, стоящего по
колено в воде, высокого пригожего царевича в дорогом кафтане.
Он с недоверием смотрел на свои руки, то и дело поднося
растопыренные пальцы к лицу, на собственное отражение в темной
воде, а потом радостно закричал на всю округу: "Ура-а-а!"
Марья-царевна даже не ожидала увидеть такого славного
мо'лодца и прямо-таки зарделась вся от смущения. Капли воды
текли по ее лицу, и она попыталась вытереть их рукавом, но, к
своему изумлению, вместо яркого сарафана увидела лишь блестящую
лягушачью кожу. И только сейчас заметила, что смотрит на
царевича снизу вверх и сидит, скрючившись на камне. Она в ужасе
закричала и метнувшись прочь, шлепнулась в темную воду.
-- Ква-а что-о?
28. Золушка
"Ваше Высочество!
Не милости и пощады прошу у Вас, за все мной содеянное,
ибо даже если Вы и даруете мне прощение, сам себя я простить не
смогу. Молю лишь ободном -- не велите искать меня или высылать
вслед погоню, ибо мое единственное желание сейчас -- искупить
все то зло, которое я принес тем, кто был мне дороже всего. И
ничто не в силах остановить меня.
Вы видимо в недоумении, о чем это пишет ваш друг детства?
Теперь-то я могу рассказать сколь черную роль я сыграл в
судьбах той которую я любил больше всего на свете и Вашей
собственой.
Я не поэт, а всего лишь простой башмачник и не смогу
описать чем Она была для меня. Да, в общем-то, всем. Она
захватила, заполонила собой все, едва я увидел ее в первый раз.
С ее именем я не расставался ни на секунду, ее образ был со
мной когда сон сковывал мои глаза, и он же будил меня поутру,
напоминая, что где-то рядом в этом мире живет Она. Я любил ее.
Она была чудесной девушкой, да Вы впрочем и сами это знаете.
Правда ей не повезло с мачехой, но она никогда не унывала, и за
