стало... Но посмотрите, какое создалось опасное положение. А почему?
Потому что метод его нерационален.
- Вы это называете "нерациональным методом"? - спросил я, глядя на
берег.
- Конечно! - воскликнул он с жаром. - А вы?..
- Никакого метода не было, - пробормотал я, помолчав.
- Совершенно верно, - обрадовался он. - Я это предвидел. Он проявил
полную неспособность соображать. Мой долг - сообщить об этом куда следует.
- О, - сказал я, - этот парень... как его зовут?.. кирпичник составит
для вас отчет, достойный того, чтобы его прочитали.
Начальник был, видимо, сбит с толку. Мне же казалось, что никогда еще
я не дышал таким отравленным воздухом, и мысленно я обратился к Куртцу,
ища успокоения... да, успокоения.
- И тем не менее я считаю, что мистер Куртц - замечательный человек, -
сказал я внушительно.
Он вздрогнул, посмотрел на меня холодным тяжелым взглядом и сказал
очень спокойно:
- Был замечательным человеком, - и повернулся ко мне спиной.
Час немилости пробил: я был отнесен в одну рубрику с Куртцем как
сторонник методов, для которых время еще не пришло; я не знал о
рациональных методах! Но все-таки я мог хотя бы делать выбор из кошмаров.
Собственно говоря, в поисках успокоения я обратился к дикой глуши, а
не к мистеру Куртцу, который - против этого я не мог протестовать - был
[111]
все равно что похоронен. И мне почудилось, будто я тоже погребен в могиле,
полной необъяснимых тайн. Я чувствовал невыносимую тяжесть, навалившуюся
мне на грудь, вдыхал запах сырой земли, ощущал власть гниения и тьму
непроницаемой ночи... Русский тронул меня за плечо. Я слышал, как он
бормотал:
- Брат моряк... не мог утаить... сведения, которые повредят репутации
мистера Куртца...
Я ждал. Видимо, для него мистер Куртц еще не лежал в могиле. Я
подозревал, что он считает мистера Куртца одним из бессмертных.
- Ну что ж! - сказал я наконец. - Говорите начистоту. Выходит, что я -
друг мистера Куртца... до известной степени.
Весьма официально он мне сообщил, что, не занимайся я одной с ним
"профессией", он сохранил бы все в тайне, не заботясь о последствиях. Он
подозревал, что к нему недоброжелательно относятся эти белые, которые...
- Вы правы, - перебил я, припоминая подслушанный мною разговор. -
Начальник считает, что вас следовало бы повесить.
Он встревожился, и это меня сначала позабавило.
- Лучше мне потихоньку убраться с дороги, - сказал он задумчиво. - Для
Куртца я больше ничего не могу сделать, а они всегда сумеют найти предлог.
Что может их остановить? Военный пост находится на расстоянии трехсот миль
отсюда.
- Да, - отозвался я, - пожалуй, лучше вам уйти, если есть у вас друзья
среди этих дикарей.
- Друзей много. Они - люди простые, а мне, вы знаете, ничего не
нужно...
Он стоял, покусывая губы, потом добавил:
[112]
- Я не хочу, чтобы какая-нибудь беда случилась с этими белыми.
Конечно, я думал о репутации мистера Куртца, но вы - брат моряк, и...
- Ладно, - сказал я, помолчав. - Я позабочусь о репутации мистера
Куртца.
Тогда я не знал, сколько правды было в моих словах.
Понизив голос, русский сообщил мне, что это Куртц отдал распоряжение
напасть на пароход.
- Иногда ему невыносимо было думать, что его увезут... а потом
снова... Но я таких вещей не понимаю. Я человек простой. Он думал, что это
вас испугает - вы решите, что он умер, и повернете назад. Я не мог его
уговорить. О, я натерпелся за этот последний месяц!
- Ладно, - сказал я, - теперь все в порядке.
- Д-а-а, - протянул он, видимо не совсем успокоенный.
- Благодарю вас, - сказал я. - Я буду держаться настороже.
- Но вы будете молчать? - с тревогой спросил он. - Подумайте, как
пострадает его репутация, если кто-нибудь...
Торжественно я обещал ему хранить тайну.
- Тут неподалеку меня ждет каноэ с тремя чернокожими. Я уезжаю. Не
можете ли вы дать мне несколько патронов для мартини?
Я исполнил его просьбу. Подмигнув мне, он взял пригоршню моего табаку.
- Братья моряки... славный английский табак. В дверях рубки он
приостановился.
- Послушайте, нет ли у вас лишней пары ботинок? Смотрите! - Он поднял
ногу. Подошвы были привязаны веревками к босой ноге, как сандалии. Я
разыскал старые ботинки. Он посмотрел на них
[113]
с восторгом и сунул под левую руку. Один из карманов его куртки
(ярко-красный) был набит патронами, из другого (темно-синего) торчала
книжка Тоусона. Казалось, он считал себя превосходно экипированным для
новой встречи с дикой глушью.
- Ах! Другого такого человека я никогда не встречу! Если бы вы
слышали, как он декламировал стихи! Стихи собственного своего сочинения! -
Он закатил глаза, упиваясь своими воспоминаниями. - О, он расширил мой
кругозор.
- Прощайте, - сказал я.
Он пожал мне руку и скрылся во мраке. Иногда я задаю себе вопрос,
действительно ли я его видел, можно ли встретить на земле такой феномен!..
Когда я проснулся вскоре после полуночи, мне вспомнилось его
предостережение, его намеки на грозившую нам опасность, и теперь, в
звездной ночи, эта опасность показалась мне настолько реальной. что я
решил встать и посмотреть, все ли спокойно. На холме пылал большой костер,
отбрасывая трепещущие отблески на осевший угол станционного здания. Один
из агентов с вооруженным отрядом наших чернокожих охранял слоновую кость;
но в глубине леса, между черными, похожими на колонны стволами деревьев
мелькали, то опускаясь, то поднимаясь над землей, красные огоньки, точно
определявшие местоположение лагеря, где бодрствовали встревоженные
приверженцы мистера Куртца. Слышался монотонный бой барабана, и воздух
наполнен был замирающими вибрациями и заглушенным стуком. Протяжный гул, в
который сливались голоса многих людей, поющих какое-то жуткое заклятие,
вырывался из-за черной стены лесов, как вырывается жужжание пчел из улья;
это пение странно, словно наркоз, подействовало на мой мозг, еще окутанный
[114]
дремотой. Кажется, я снова задремал, прислонившись к поручням, пока не
разбудили меня резкие, оглушительные крики - взрыв непонятного безумия,
который привел меня в недоумение. Крики сразу оборвались, и опять
послышалось тихое гудение, действовавшее успокоительно, как молчание. Я
заглянул в каюту. Там горел свет, но мистера Куртца в каюте не было.
Думаю, я поднял бы крик, если б сразу поверил своим глазам. Но сначала
я не поверил - это показалось мне невероятным. Дело в том, что меня
охватил безграничный страх, какой-то абстрактный ужас, не связанный с
мыслями о физической опасности. Эта эмоция вызвана была душевным
потрясением, словно я неожиданно наткнулся на что-то чудовищное,
необъяснимое и отвратительное. Такое состояние длилось не больше секунды,
а затем сменилось мыслью о грозившей нам смертельной опасности, о
возможности нападения и резни. Эта мысль действовала умиротворяюще, и я ее
приветствовал. Она настолько меня успокоила, что я решил не поднимать
тревоги.
В трех шагах от меня спал, сидя на стуле, агент, закутанный в
застегнутый доверху ульстер. Крики его не разбудили, он тихонько
похрапывал. Я не нарушил его сна и прыгнул на берег. Я не предал мистера
Куртца... Казалось, было предопределено, что я никогда его не предам и
останусь верным избранному мною кошмару. Я горел желанием встретиться
наедине с этой тенью. И по сей день я не знаю, почему мне так не хотелось
разделить с кем-нибудь предстоявшее мне мрачное испытание.
Едва ступив на берег, я увидел след - широкий след в траве. Помню, с
каким торжеством я сказал себе: "Он не может идти... ползет на
четвереньках...
[115]
я его поймал". Трава была мокрая от росы. Сжимая кулаки, я шел быстро.
Кажется, я хотел налететь на него и прибить. Не знаю. Мне приходили в
голову нелепые мысли. Вспомнилась старуха с кошкой и с вязаньем, -
персонаж совсем неподходящий для участия во всем этом деле. Мелькнули
пилигримы, они опрыскивали воздух свинцом из винчестеров, держа ружье у
бедра. Я думал, что никогда не смогу вернуться на пароход, буду жить в
этих лесах, одинокий и безоружный, до самой старости. Вы знаете, какие
глупые мысли приходят иногда в голову. Помню, я смешал бой барабана с
биением моего сердца и остался доволен своим ровным пульсом.
Но все время я шел по следу; потом остановился и прислушался. Ночь
была ясная; в темно-синем пространстве, залитом звездным светом, сверкала
роса и неподвижно застыли черные тени. Мне почудилось, что кто-то движется
впереди. В ту ночь я воспринимал все особенно остро. Я свернул в сторону и
описал широкий полукруг (кажется, я бежал, посмеиваясь про себя), чтобы
опередить этот движущийся предмет, если только он мне не почудился. Словно
участвуя в мальчишеской игре, я старался перехитрить Куртца.
Я налетел на него, и, не услышь он моих шагов, я бы на него упал, но
он вовремя успел встать. Он поднялся, нетвердо держась на ногах, -
длинный, бледный, неясный, как туман, поднимающийся над землей, и молча
стоял передо мной, слегка покачиваясь, а за моей спиной мерцали огни между
деревьями, и доносился из леса гул голосов. Я ловко перерезал ему путь,
но, когда мы очутились лицом к лицу, я как будто опомнился и осознал
опасность во всем ее неприкрашенном виде. Она еще отнюдь не миновала. Что,
если б он начал кричать?
[116]
Хотя он едва мог стоять, но для крика у него хватило бы силы.
- Уходите, спрячьтесь! - сказал он своим низким голосом.
Это было страшно. Я оглянулся. Тридцать ярдов отделяли нас от
ближайшего костра. Я видел, как поднялась черная фигура, широко раздвинула
длинные черные ноги, простерла черные руки над костром. На голове ее были
какие-то рога - кажется, рога антилопы. Несомненно, то был колдун, шаман,
очень походивший на черта.
- Знаете ли вы, что вы делаете? - прошептал я.
- Знаю, - ответил он, повышая голос, чтобы произнести это одно слово.
Оно прозвучало заглушенно и в то же время громко - словно окрик,
вырвавшийся из рупора.
"Если он поднимет шум, мы погибли", - подумал я. Сейчас не время было
пускать в ход кулаки, не говоря уже о том, что мне, естественно, не
хотелось бить эту тень - это скитающееся и измученное существо.
- Вы погибнете, - сказал я, - окончательно погибнете.
Иногда бывают, знаете ли, такие проблески вдохновения. Я сказал как
раз то, что нужно было сказать, хотя он мог считать себя погибшим и теперь
- в тот момент, когда заложена была основа нашей близости, не оборвавшейся
до самого конца и даже... после.
- У меня были грандиозные планы, - пробормотал он нерешительно.
- Да, - сказал я, - но, если вы вздумаете кричать, я вам размозжу
голову... - Поблизости не видно было ни палки, ни камня... - Я вас задушу,
- поправился я.
[117]
- Я стоял у порога великих дел, - взмолился он с такой тоской, что
кровь застыла у меня в жилах. - А теперь из-за негодяя и дурака...
- Ваш успех в Европе во всяком случае обеспечен, - твердо сказал я.
Мне, видите ли, не хотелось его душить, да и вряд ли это принесло бы хоть
какую-нибудь пользу. Я старался разрушить чары - тяжелые немые чары глуши,
которая, казалось, влекла его безжалостно к себе, пробуждая забытые и
зверские инстинкты и воспоминания об удовлетворенных и чудовищных
страстях. Я был убежден, что только это и побудило его притащиться к
опушке леса, к зарослям, к отблеску костров, к бою барабанов, к тягучему
пению заклятий; только это и увлекло его преступную душу за пределы
дозволенных стремлений. И видите ли, ужас положения заключался не в
возможности получить удар по голове - хотя я живо чувствовал и эту
опасность, - но в том, что я имел дело с человеком, который ничего не
признавал. Подобно неграм, я должен был взывать к нему самому, к этому
восторженному и бесконечно павшему существу. Не было ничего выше или ниже
его - и я это знал. Он оторвался от земли. Будь он проклят! Он остался
один, и я, смотря на него, не знал, стою ли я на земле или парю в воздухе.
Я вам рассказал, о чем мы с ним говорили, повторил фразы, какими мы
обменялись... но что толку? То были банальные, повседневные слова,
