Затем замкнулся в себя и в привезенную нами меховую одежду.
07.09. 1960 года на ледокольном пароходе "Леваневский" мы отправились
в Восточный сектор Арктики, с целью снабжения самых далеких на этой пла-
нете островных полярных станций.
Редкий для меня случай - в рассказе "Путь к причалу" у главного героя
боцмана Росомахи существовал прототип. Это был мичман Росомахин. Мы пла-
вали с ним на спасателе в 1952 - 1953 годах. Мы с ним не только плавали,
но и тонули 13 января 1953 года, у камней со скупердяйским названием
Сундуки в Баренцевом море, на восточном побережье острова Кильдин, се-
вернее рейда с веселым названием Могильный.
Мы спасали средний рыболовный траулер 1 188. Но тень "Варяга" витала
над этим траулером. Он спасаться не пожелал. Он нормальным утюгом пошел
на грунт, как только был сдернут с камней, на которые вылетел.
Аварийная партия разделилась на две неравные части. Одна часть полез-
ла на кормовую надстройку, другая на задирающийся к черным небесам нос -
траулер уходил в воду кормой. Я оказался на кормовой надстройке и наблю-
дал оттуда за волнами, которые заплескивали в дымовую трубу. Рядом висел
на отличительном огне мичман Росомахин.
Температура воды - 1deg., воздуха - 6deg., ветер 5 баллов, метель,
полярная ночь, огромное желание спасти свою шкуру любой ценой.
И когда подошел на вельботе капитат-лейтенант Загоруйко, я заорал и
замахал ему. Я решил, что первыми надо снимать людей с кормовой
надстройки, ибо нос будет дольше торчать над волнами. Я очень глубоко
замотивировал решение. В корме - машина, наиболее тяжелая деталь - раз;
чем глубже уходит в волны корма, тем труднее снять с нее людей, так как
вокруг надстройки куча разных шлюпбалок, выгородок и другого острого же-
леза - два; в носовом трюме нет пробоин, и там образовалась воздушная
подушка - три, и т. д. и т. п.
И тогда прототип моего литературного героя спас мне душу. Он заорал
сквозь брызги, снег, и ветер, и грохот волн, что я щенок, что командиры
аварийных партий и капитаны уходят с гибнущих кораблей последними. Если
бы не его вопль, я попытался бы отбыть с траулера одним из первых, как
нормальная крыса, и навсегда потерял бы уважение к самому себе, не гово-
ря уже об уважении ко мне следователя и прокурора.
Таким образом, каждое предложение Данелии по изменению чего-то в боц-
мане Росомахе ранило мою спасенную когда-то Росомахиным душу. Кто это
собирается что-то изменять в моем рассказе? Режиссер, человек, который
видел море только с сочинского пляжа? Человек, который даже не знает,
где остров Кильдин и где Гусиная земля? Какое право он тогда имеет сни-
мать фильм о погибшем в море спасателе?
Я, конечно, не показывал своих чувств Гии, но он о них догадывался.
И, кроме того, как настоящий режиссер, понимал необходимость войти в ма-
териал самому.
И тогда было принято решение отправиться на судне в Арктику и писать
сценарий в условиях, наиболее близких к боевым.
На "Леваневском" мы оказались в одной каюте. Гия на верхней койке, я
на нижней. И полтора кубических метра свободного пространства возле ко-
ек. Идеальные условия для проверки психологической совместимости или не-
совместимости. Плюс идеальный раздражитель, абсолютно еще не исследован-
ный психологами, - соавторство в сочинении сценария.
Если в титрах стоит одно имя сценариста, то - по техническим причи-
нам. Мы на равных сценаристы этого фильма.
Уже через неделю я люто ненавидел соавтора и режиссера. Кроме огром-
ного количества отвратительных черт его чудовищного характера он приоб-
рел на судне еще одну. Он, салага, никогда раньше не игравший в морского
"козла", с первой партии начал обыгрывать всех нас - старых, соленых
морских волков!
Психологи придумали адскую штуку для того, чтобы выяснить психологи-
ческую совместимость. Вас загоняют в душ, а рядом, в других душевых -
ваши друзья или враги. И вы должны мыться, а на вас льется то кипяток,
то ледяная вода - в зависимости от поведения соседа, ибо водяные магист-
рали связаны.
Так вот, посади нас психологи в такой душ, я бы немедленно сварил Ге-
оргия Николаевича Данелию, а он с наслаждением заморозил бы меня.
И это при том, что и он, и я считаем себя добрыми людьми! Почему мы
так считаем? Потому, что ни он, ни я не способны подвигнуть себя на ка-
торгу писательства или режиссерства, если не любим своих героев. У Гии,
мне кажется, нет ни одного Яго или Сальери. Его ненависть к серости, ду-
рости, несправедливости, мещанству так сильна, что он физически не смо-
жет снимать типов, воплощающих эти качества.
Гия начинал в кино с судьбы маленького человеческого детеныша, кото-
рого звали Сережей. И в этом большой смысл. Полезно начать с детской
чистоты и со светлой улыбки, которая возникает на взрослых физиономиях,
когда мы видим детские проделки. Знаете, самый закоренелый ненавистник
детского шума, нелогичности, неосознанной жестокости - вдруг улыбается,
увидев в сквере беззащитных в слабости, но лукавых человеческих детены-
шей.
При всей сатирической злости в Данелии есть отчетливое понимание то-
го, что сделать маленькое добро куда труднее, нежели большое зло, ибо
миллионы поводов и причин подбрасывает нам мир для оправдания дурных
поступков.
Когда я писал о боцмане Росомахе, то любил его и давно отпустил ему
любые прошлые грехи.
Когда Гия решил делать фильм по рассказу, перед ним встала необходи-
мость полюбить боцмана с не меньшей силой. Но поводы и причины любви у
меня и у Гии были разные, так как люди мы разного жизненного опыта. Надо
было сбалансировать рассказ и будущий фильм так, чтобы мне не потерять
своего отношения к меняющемуся в процессе работы над сценарием герою, а
Гии набрать в нем столько, сколько надо, чтобы от души полюбить.
Сбалансирование не получалось.
Уже на восьмой день плавания мы перестали разговаривать. В каюте во-
царилась давящая, омерзительная тишина. И только за очередным "козлом"
мы обменивались сугубо необходимыми лающими репликами: "дуплюсь!", "так
не ставят!", "прошу не говорить с партнером" и т. д.
Точного повода для нашей первой и зловещей ссоры я не помню. Но общий
повод помню. Гия заявил в ультимативной форме, что будущий фильм не дол-
жен быть трагически-драматическим. Что пугать читателей мраком своей
угасшей для человеческой радости души я имею полное право, но он своих
зрителей пугать не собирается, он хочет показать им и смешное, и груст-
ное, и печальное, но внутренне радостное...
- Пошел ты к черту! - взорвался я. - Человек прожил век одиноким вол-
ком и погиб, не увидев ни разу родного сына! Это "внутренне радостно"?!.
Он швырнул в угол каюты журнал с моим рассказом.
- Это тебе не сюсюкать над бедненьким сироткой Сереженькой! - сказал
я, поднимая журнал с моим рассказом. - Тебе надо изучать материал в яс-
лях или в крайнем случае в детском саду на Чистых прудах, а не в Аркти-
ке...
Вокруг "Леваневского" уже давно сомкнулись тяжелые льды.
Гия взял бумагу и карандаш. Когда Гия приходит в состояние крайней
злости, он вместо валерьянки или элениума рисует. Он рисует будущих ге-
роев, кадрики будущего фильма или залихватски танцующих джигитов. В хо-
рошем настроении он может набросать и ваш портрет. Все мои портреты,
сделанные Гией, кажутся мне пародиями или шаржами. Правда, я никогда не
говорил ему об этом. Я просто нарисовал его самого с повязкой - бабским
платочком - на физиономии. Получилось, на мой взгляд, очень похоже, хотя
один глаз я нарисовать не смог.
Происхождение повязки таково.
Севернее Новосибирских островов в Восточно-Сибирском море есть остро-
вок Жохова. Это около семьдесят пятого градуса северной широты. На ост-
ровке полярная станция, свора псов и два белых медвежонка, принятых в
собачью компанию на равных.
Два года к острову не могли пробиться суда. Станция оказалась на гра-
ни закрытия. "Леваневский" пробился. Началась судорожная, торопливая
выгрузка. Конечно, работали и Данелия, и Таланкин. Работали как обыкно-
венные грузчики. Только выгрузка была необыкновенная. Судно стояло дале-
ко от берега.
Ящики с кирпичом, каменный уголь, мешки с картошкой, тяжеленные части
ветряков из трюмов переваливались на понтон, катерок тащил понтон к бе-
регу среди льдин, затем вывалка груза на тракторные сани, оттаскивание
грузов к береговому откосу... Работа и днем, и ночью при свете фар трак-
тора.
Понтон не доходил до кромки припая. И часто мы работали по пояс в ме-
сиве из воды, измельченного льда и песка со снегом.
Покурить удавалось, только когда понтон застревал во льдах где-нибудь
на полпути к острову. В эти редкие мииуты мы собирались у костров, соба-
ки и мишки подходили к нам, мы играли с ними, возились, фотографирова-
лись с медвежатами. И каждому хотелось оказаться на фотографии поближе к
зверюгам.
Быть может, оттуда, с далекого острова Жохова, мы привезли острейшее
желание вставить в сценарий какого-нибудь зверюгу. И в фильме появился
мишка, но сейчас не о том.
Работая в береговом накате, Гия простыл и получил здоровенную флегмо-
ну несколько ниже челюсти. О своем приобретении он молчал, продолжая вы-
волакивать из ледяного месива ящики с печным кирпичом.
Он, по-видимому, получал мрачное наслаждение от сознания, что вскоре
умрет от заражения крови, а я весь остаток жизни буду мучиться укорами
совести, ибо не понял его тонкой лирической души. Оснований для возмож-
ной смерти было больше чем достаточно. На судне не было врача. Был
только косой фельдшер. До ближайшей цивилизации - бухты Тикси или устья
Колымы восемь градусов широты, то есть четыреста восемьдесят миль. Ника-
кие самолеты сесть на остров или возле не могли. О вертолетах не могло
идти и речи. А флегмона на железе под подбородком не лучше приступа ап-
пендицита.
Когда она по размеру достигла гусиного яйца, температура самоубийцы
достигла сорока градусов Цельсия. Кажется, я ночью услышал, что мой
враг-соавтор бредит или стонет сквозь сон.
Занятная сделалась мина у фельдшера, когда мы с Игорем Таланкиным
приволокли к нему Гию и он увидел эту жуткую флегмону. Резать надо было
немедленно. Новокаина не было. И в отношении антисептики дело обстояло
хуже некуда. Чтобы перестраховаться, фельдшер засадил в центр опухоли
полный шприц какого-то пенициллина, и я с трудом удержал в себе сознание
и устоял на ногах.
Гия сидел в кресле ничем не привязанный и молчал, только побелел и
ощерился. И все время, пока фельдшер тупым скальпелем кромсал его, он
продолжал молчать. А после операции решительно встал с кресла, чтобы са-
мостоятельно идти в каюту. Ему хватило ровно одного шага, чтобы отпра-
виться в нокдаун.
Старший помощник капитана Гена Бородулин (сейчас он капитан, и дай
ему господь всегда счастливого плавания!) выдал пациенту стакан спирта,
хотя на судне уже давно, даже в дни рождений, пили только хинную настой-
ку.
А на следующее утро, выволакивая из ледяного месива очередной мешок с
мукой, я увидел рядом перебинтованного режиссера, запорошенного угольной
пылью, под огромным ящиком с запчастями ветряка...
Вы думаете, Гиино геройство помогло нам найти общий язык? Черта с
два! Я не какой-то там хлюпик. Конечно, я высказал в общей форме похвалу
его мужеству и умению терпеть боль, но когда на Земле Бунге мы отправи-
лись на вездеходе охотиться на диких оленей, я захватил единственный ка-
рабин, а ему досталась малопулька. Я вцепился в карабин, как молодожен в
супругу. И на все справедливые требования стрелять в оленей по очереди
отвечал холодным отказом.
Никаких оленей мы не обнаружили, вездеход провалился под лед, выта-
щить его не удавалось, вокруг была ослепительная от снега тундра и лед
Восточно-Сибирского моря, вернее, лед пролива Санникова. Шофер-полярник
предложил пострелять из карабина ради убийства времени в консервную бан-
