новят. Пускай капиталист страдает, - объяснил Арнольд Тимофеевич.
Дмитрий Александрович умеет владеть собой. И процедил одно:
- Капиталист у девчонки-продавщицы высчитает, которая напутала. Вам с
обстановкой все ясно? Я вахту сдал, Виктор Викторович, разрешите вниз?
- Да, пожалуйста.
О, как громко и тоскливо кричат чайки, когда выслушаешь такую испо-
ведь Арнольда Тимофеевича, и при этом еще застрянешь во льду, и на нес-
колько минут затихнет двигатель, и ты выйдешь на крыло - в озноб, сты-
лость и сырость. И сразу услышишь, как тоскливо они кричат...
Чтобы не обижались моряки, уравновешу Спиро авторитетным литературным
деятелем, с которым ездил в Польшу.
Начнем с того, что я боялся повесить брюки рядом с его в двухместном
купе. Почему я боялся? Я боялся, что мои брюки набьют его брюкам морду!
Я-то могу держать себя в руках, думал я; на то я и человек, я даже с
этим подонком разговариваю о поэзии, но у моих брюк такой выдержки нет!
И они обязательно набьют морду его брюкам, и получится форменный скан-
дал!
Он вез из Москвы чемодан еды. Когда на второй день пять яиц протухли,
то он долго ругал жену за то, что она плохо их сварила, а потом еще часа
два мучился вопросом: выкинуть их в мусорную урну или немного подождать?
После просмотра прелестного и игривого француз-ского фильма, когда мы
вернулись в гостиницу, он все жаловался мне, что в левой ляжке у него
"затвердение".
После того как мы побывали в известном всему миру католическом собо-
ре, он заметил, что собор отремонтирован хорошо, но ему не понравилось,
что там много посетителей - и туристов, и прихожан. Я спросил, что луч-
ше: ходить в пивную или в католический музей-храм? Он сказал, что полез-
нее для нашего дела, чтобы ходили в пивную. Я не шутки сейчас шучу. Я
правду говорю.
В Кракове он питался московской колбасой.
На какой-то станции в каком-то старинном городке поезд застрял неп-
редвиденно, и поляки предложили нам поездку по интересным местам. И он
побоялся оставить чемодан в купе - в закрытом купе, при наличии провод-
ников и прочего. И решил оттащить на время поездки чемодан в камеру хра-
нения. Замечательная получилась сцена. Кладовщик спрашивает у пана, во
сколько тысяч тот оценивает вещи. Мой литературный брат: "Пять тысяч
злотых!" Кладовщик, выписывая квитанцию: "Прошу, панове, тридцать зло-
тых!" Это за хранение, как вы понимаете. Мой литературный брат схватил
чемодан и поволок обратно в купе. Но прежде чем он его схватил и пово-
лок, сцена была чисто клиническая: выпученные глаза, спазм, сердечный
приступ и т. д.
В конце поездки я обнаружил, что от ненависти к этому человеку и от
необходимости при этом долгого на него глядения на хрусталиках моих глаз
образовались мозоли - такие, как на его ногах...
Остров Русский при низком солнце.
Остров напоминал католическую монашенку - черное, белое, розовое и
опять черное при отчаянном желании взбрыкнуть ногой.
Почему вообще возможно писательство и актерство? А потому, что в каж-
дом из нас есть все бывшие, сущие и будущие люди, со всеми чертами их
характеров, только в разной степени их развития.
РДО: "СЛЕДУЙТЕ СОВМЕСТНО ТОЧКУ ВСТРЕ-ЧИ Л/К 7500 13035 ГДЕ НЕ ВХОДЯ В
СПЛОЧЕННЫЙ ЛЕД ЖДИТЕ УКАЗАНИЙ КМ АБРОСИМОВА ЗПТ ВОЗМОЖНО ПРИДЕТСЯ НЕС-
КОЛЬКО ДНЕЛ ПОДОЖДАТЬ ПОЭТОМУ НЕ ОЧЕНЬ ТОРОПИТЕСЬ ЗПТ ДО ПРИХОДА УКАЗАН-
НУЮ ТОЧКУ ВОЗМОЖНЫ ВСТРЕЧИ ОТДЕЛЬНЫХ ПОЛЕЙ ТЯЖЕЛОГО ЛЬДА БУДЬТЕ ОСТОРОЖ-
НЫ".
Кроме этой служебной пришла частная радиограмма в адрес Фомы Фомича.
Радист принес ее, чтобы посоветоваться: отдавать или не отдавать капита-
ну.
"Дорогой любимый жду не дождусь встречи твоя Эльвира".
Радист встревожен, ибо: 1) некогда у них плавала буфетчица Эльвира;
2) на борту ныне супруга Фомы Фомича.
Фома Фомич вырос в моих глазах на целую голову, но что бы то ни было
советовать я отказался, ибо не очень-то понял, почему именно меня радист
выбрал в советчики.
Адресат же чувствует себя безмятежно.
Нынче ему очередной раз приснился сон про дочку, как она на трехко-
лесном велосипеде едет в стену и кричит: "Куда я еду?!" И все крутит и
крутит ножками и - бац! - в стену.
И вот Фомичу во льдах хочется вдруг заорать: "Куда я еду?!" И он
честно рассказывает про все это в кают-компании за ужином в тот момент,
когда у всех разом и вдруг улучшилось настроение - солнце вышло после
суток тумана и все и вокруг судна, и в кают-компании сверкает от солнеч-
ного блеска. И вот Фомич рассказывает сон и хохочет при этом до слез в
глазах - и очень симпатичен в этот редкий момент (РДО от Эльвиры радист
ему не отдал, подозревая какой-то неуместный розыгрыш).
Мы на меридиане реки Оленек (левее дельты Лены) и на параллели бухты
Марии Прончищевой (где есть радиомаяк ныне).
Солнце с северной стороны горизонта, низко, градусов пятнадцать; небо
в зените безмятежное и голубое, ниже сплошное кольцо серости и мрачнос-
ти, море - чистейший холодный ультрамарин, и в густой синеве клинья
сверкающего хирургически-белого накрахмаленного льда.
И мы идем полным ходом, огибая ледяные клинья, а далеко впереди пилит
двенадцатиузловым ходом "Капитан Воронин" и говорит с нами с архан-
гельским окающим спокоем. Где-то тут умер - в рейсе, на мостике - сам
Владимир Иванович Воронин.
И я вспоминаю его сына Пеку Воронина - однокашника по Военно-морскому
подготовительному училищу, и других друзей-доброхотов, и вообще раннюю
юность, и даже детство.
Полярное солнце все-таки греет воротник казенной меховой капитанской
куртки, подбородок то и дело ощущает тепло нагретого меха, и потому, ве-
роятно, вспоминается детство. С довоенных времен у меня никогда больше
не было пальто с меховым воротником, потому и ласковое тепло у подбород-
ка так далеко возвращает в прошлое.
Я завидую способности Фомича до пятидесяти пяти лет сохранять све-
жесть страха. Он, например, радировал Шайхутдинову уже две РДО, где ка-
нючит на неправильность ранней посылки в Арктику слабых судов нашего ти-
па.
Мы уже стрела в полете, никто наше движение остановить не может, и
смысла в стенаниях Фомича никакого нет.
Правда, если быть честным, мне тоже иногда кажется, что наша "опера-
ция может оказаться опаснее болезни", как говорят хирурги. Очень уж
трудно идем. Арктика ныне тяжелая - беременна льдами, как ля-гушка ик-
рой.
В 02.00 расстаемся с "Ворониным" и "Пономаре-вым" - они продолжают
идти на юг, к Хатанге, а мы ложимся на восток вослед за "Комилесом".
Льды идут за нами с левого борта, то исчезая, то вновь показываясь,
как голодные волки за стадом карибу. И точат зубы, мерзавцы. В двадцати
часах ждут нас уже дальневосточные ледоколы "Адмирал Макаров" и "Ермак".
...Когда ледяное поле тихо-мирно дрейфует в глубоком летаргическом
сне и год, и два, а потом вдруг с полного хода наезжает на него груби-
ян-ледокол, то льдины встают на попа с таким ошарашенным видом, что
вспоминается картина великого Репина "Не ждали"...
Сегодня ненароком сказал при Дмитрии Александровиче, что меня заинте-
ресовала знаменитая их Сонька и что она как бы плывет с нами, потому что
ее каждый и часто вспоминает (есть, например, подозрение, что РДО
"Эльвиры" - ее работа).
Мы редко стоим с Санычем на мостике рядом. Если во льду, то мы на
разных крыльях, если вне льда, то у вахтенного штурмана хватает дел.
А тут ему нечего было делать, и мы стояли рядом, и глядели на чаек, и
следили за кромкой льда с левого борта, и, вероятно, он, как и я, думал
о том, придется ли нашей вахте прихватить льдов или проскочим вахту чис-
то.
Полярные чайки знают, что черные огромные существа - корабли - полез-
ные звери, потому что переворачивают льдины, а пока с перевернутой льди-
ны стекает вода, из нее легко выхватывать рыбешку. И потому чайки летят
и ждут не дождутся, когда мы пихнем очередную льдину.
Перед посадкой на воду у полярных чаек ноги бол-таются совершенно
разгильдяйски - как пустые кальсоны. Еще необходимо отметить, что поляр-
ные чайки на воде отлично умеют давать задний ход. В этом они ближе к
млекопитающим, нежели их южные собратья.
И вот мы стояли рядом на левом крыле и смотрели на чаек, и я сказал
про Соньку, назвав ее "Соня" - мне нравится это имя. Саныч помолчал до-
вольно долго. Потом сказал:
- Она плавала у меня на пассажире в семьдесят втором - совсем девчуш-
кой была. Влюбился в нее. Тя-желый случай. Я старпом, я женат, жену люб-
лю, и в нее тоже влюбился.
Он сказал это просто - очевидно, уже перегорело у него. Или такое то-
же случается: сильно битые люди замыкаются в мрак или так крепнут душой,
что позволяют себе открываться бесстрашно и просто.
- Ну что надо делать? Списывать надо - вот и все. Дураку ясно. А си-
туация такая, что списывать - сильно ей повредить. Мы в каботаже работа-
ли. И у нас девчонки как бы предвизирный период проходили - чистилище
своего рода. Спишешь без причины - пришьют в кадрах ярлык нехороший...
Рублев! Оставьте эту льдинку с правого борта!
- Я и так ее с правого хотел оставлять!
Рублев не был бы Рублевым, если бы не отбуркнулся. Он и сам все зна-
ет! На Саныча его отбуркивания совершенно не действуют, а меня все-таки
иногда раздражают.
- И прицепиться не к чему, - продолжал Саныч о Соне. - Работала она
хорошо, старалась. Кукольный театр организовала в самодеятельности. Бу-
ратино играла. Думаю, хоть бы шторм к концу рейса ударил и чтобы она
укачалась - причина будет. Нет, погоды нормальные... Рублев! Проходите
все-таки подальше! Она маленькая, но мы же "полным" жарим!
Рублев:
- Я от вас, Дмитрий Аляксандрыч, аблаката най-му! - это он говорит
голосом тети Ани.
- Ты лучше немного зеброй поори, - советует Са-ныч. - Чтобы пар вы-
пустить.
- Не буду! - мрачно отказывается Рублев. - На-строения нет. Для зеб-
ры. А "Комик" оборотов шесть прибавил. Чуть отставать начнем.
- Будем добавлять? - для порядка спрашивает у меня Саныч. И он и я
знаем, что Ушастик послушно скажет, что добавит, но черта с два свыше
ста пятиде-сяти восьми оборотов добавит хоть половинку.
- У кромки догоним, - говорю я. - А саксофоном когда она начала увле-
каться - еще при вас, на пассажире? - спрашиваю про Соню. Мне интересно
продолжить разговор о ней.
- Какой саксофон?
- А я на судно приехал, она с саксофоном у трапа сидела.
- Может, спутали? У нее корнет-а-пистон. Дед у Котовского воевал. А
Котовский музыку любил. И больше всего корнет-а-пистон.
- Что это за штука?
И впервые за разговор Саныч оживляется. До этого он говорил как-то
равнодушно и пережито, как о постороннем и отброшенном. И по тому, как
он говорит о корнет-а-пистоне, становится ясно: он про Соню знает все,
что один человек может знать о другом, если он его любил или любит.
- Небольшой металлический духовой инструмент. Короче трубы. Три вен-
тиля-пистона. Партия к нему пишется в ключе соль. В строе "В" он звучит
на большую секунду, в строе "А" - на малую терцию ниже писаных нот. Мо-
жет все, что и кларнет. Тембр корнета мягче и слабее трубы. Он может
применяться и в симфоническом оркестре. Там их обычно вводят два... По-
жалуй, я все-таки позвоню в машину? Туманчиком попахивает, а " Комик"
сильно наддал.
- Попробуйте.
- Сейчас сделаем деду реанимацию, - говорит он и уходит с крыла в
рубку.
А я смотрю на чаек, и почему-то опять крутится в голове Касабланка.
Что за черт?!
...Так. Шли с Дакара домой... Цикады довели до ручки - налетела ог-
ромная стая цикад, облепили пароход... Вдруг РДО: зайти в Касабланку и
отдать изли-шек топлива "Пушкину". За ужином принесли эту ра-диограмму,
когда мы обсуждали, поедая блинчики с мясом, варианты встречи Нового го-
да - семидесятого года; решили как раз отойти в сторонку от главных
