Но лодка быстро скрылась из виду и со всей быстротой, какую могли ей
сообщить четыре пары весел в руках лучших гребцов, понеслась в
противоположном от нас направлении. Моряки некоторое время следили за нею,
и их лица прояснились.
- Они чувствуют себя не лучше нас, - сказал один из них. Я вполне
уверен, что это разведчики.
- Должно быть, вы не единственный пассажир, направляющийся к этим
берегам сегодня, - заметил его товарищ. Но кто бы это мог быть?
- Будь я проклят, если я знаю с кем была эта лодка. При виде ее я
спрятал добрый мешок тринидадского табаку в сапог. Я уже имел случай
познакомиться с внутренним расположением французских тюрем и не хотел бы
возобновлять это знакомство. А теперь в путь, Билл!
Спустя несколько минут, лодка с глухим, неприятным шумом врезалась в
песчаный берег. Я стоял около них, пока один из моряков, столкнув лодку в
воду, вспрыгнул в нее и мои спутники стали медленно удаляться от берега.
Кровавый отблеск огней на западе совершенно рассеялся, грозовые тучи
простирались по небу, и густая черноватая мгла нависла над океаном. Пока я
следил за удалявшейся лодкой, резкий, влажный, пронизывающий насквозь
ветер дул мне в лицо. Завываниям его аккомпанировал глухой рокот моря. И
вот в эту бурю, ранней весной 1805-го года, я, Луи де Лаваль, на двадцать
первом году своей жизни, вернулся после тринадцатилетнего изгнания в
страну, с которой в течение многих веков наш род был украшением и опорой
престола. Неласково обошлась Франция с нами: за всю верную, преданную
службу она отплатила нам оскорблениями, изгнанием и конфискацией
имущества. Но все было позабыто, когда я, единственный представитель рода
де Лавалей, опустился на колени на ее священной для меня земле, и в то
время, как резкий запах морских трав приятно щекотал мои ноздри, я
прильнул губами к влажному гравию.
2. СОЛЯНОЕ БОЛОТО
Когда человек достиг зрелого возраста, ему всегда приятно оглянуться
назад на ту длинную дорогу, которой он шел. Словно лента простирается она
перед ним, то освещенная яркими лучами солнца, то скрывающаяся в тени.
Человек знает теперь, куда и откуда он шел, знает все извилины и изгибы
этой дороги, порой грозившие ему, порой сулившие покой и отдых путнику.
Теперь, пережив длинный ряд лет, так просто и ясно все кажется ему.
Много лет прошло, много воды утекло с тех пор, но никакой период моей
жизни не представляется мне с такой поразительной ясностью, как этот
бурный вечер. Даже теперь, когда мне приходится быть на берегу моря, когда
солоноватый, специфический запах морских водорослей щекочет, как тогда,
мои ноздри, я невольно мысленно переношусь к тому мрачному, бурному
вечеру, на влажный песок берега Франции, так неласково встретившей меня.
Когда я, наконец, поднялся с колен, первым мои движением было
запрятать подальше кошелек. Я вынул его, чтобы дать золотой моряку,
высадившему меня, хотя я нисколько не сомневался, что этот молодец был не
только богаче меня, но к тому-же имел более обеспеченные доходы, чем я.
Сначала я было вынул серебряную полкрону, но не мог принудить себя дать
эту монету и в заключение отдал десятую часть всего моего состояния
совершенно постороннему человеку. Остальные 9 соверенов я с большими
предосторожностями спрятал обратно и, присев на совершенно плоскую скалу,
с явными следами прилива моря, которое никогда не достигало самого верха
ее, принялся обдумывать со всех сторон свое положение. Необходимо было
решиться на что-нибудь. Я был очень голоден. Холод и сырость охватывали
меня насквозь; резкий, пронизывающий ветер дул мне в лицо, обдувая с ног
до головы брызгами воды, раздражавшей мои глаза. Но сознание, что я уже не
завишу от милосердия врагов моей родины, заставило сердце мое радостно
биться.
Положение мое, собственно говоря, было очень тяжелым. Я хорошо
помнил, что наш замок находился милях в десяти отсюда. Явиться туда в
такой поздний час, растрепанным, в мокром и грязном платье, явиться таким
образом перед никогда невиданным дядей! Нет, вся моя гордость возмущалась
против этого. Я представлял себе пренебрежительные лица его слуг при виде
оборванного странника из Англии, возвращающегося в таком грустном виде в
замом, который должен был ему принадлежать. Нет, я должен найти приют на
ночь и только потом уже, на досуге, приняв по возможности приличный вид,
предстать перед моим родственником.
Но где-же найти приют от этой бури? Вы, вероятно, спросите, почему я
не отправился в Болонью или Этепль. К сожалению, та же причина, которая
заставила меня высадиться на этом берегу мешала мне явиться туда, потому
что имя де Лавалей находилось на первом месте в списке изгнанников.
Недаром отец мой был энергичным предводителем маленькой партии лиц,
приверженцев старого порядка, имевших довольно большое влияние в стране. И
хотя я совершенно иначе смотрел на вещи, я не мог презирать тех, которые
так жестоко поплатились за свои убеждения. Это совершенно особенная,
весьма любопытная черта характера французов, которые всегда стремятся к
тьме, кто решился на большую жертву, и я часто думал, что если бы условия
жизни былии менее тягостными, Бурбоны имели бы менее или, по крайней мере,
менее благородных приверженцев.
Французское дворянство всегда относилось к Бурбонам с большим
доверием, чем англичане к Стюартам. В самом деле стоит только вспомнить,
что у Кромвеля не было ни роскошного двора, ни больших денежных средств,
которыми он мог бы привлекать людей на свою сторону, как это бывало при
французском дворе. Нет слов, которые бы могли выразить, до чего доходила
самоотверженность этих людей. Однажды я присутствовал на ужине в доме
моего отца; нашими гостями были два учителя фехтования, три профессора
французского языка, садовник и, наконец, бедняк-литератор в изорванном
пиджаке.
И эти восемь человек были представителями высшего дворянства Франции,
которые могли бы иметь все, что хотели, при условии забыть прошлое,
отказаться от своих взглядов и мнений и примириться с установившимся новым
строем жизни. Но скромный и, что грустнее всего, совершенно неспособный к
правлению государь увлек за собой оставшихся верными Монморанси, Роганов и
Шуазелей, которые некогда разделяли его величие, а теперь последовали за
ним, не желая бросить своего государя. Темные комнаты изгнанного короля
могли гордиться теперь новым украшением, лучшим, чем эти бесконечные
гобелены или севрский фарфор: прошло много-много лет, а я и теперь как
сейчас вижу этих бедно одетых людей, полных достоинства, и благоговейно
склоняю обнаженную голову перед этими благороднейшими из благородных,
которых когда-либо давала нам история.
Посетить один из прибрежных городов прежде, чем я повидаюсь с дядей и
узнаю, как будет принять мой приезд, - это значило бы просто отдаться в
руки жандармов, которые всегда подозрительно относятся к странникам,
прибывающим из Англии.
Добровольно прийти к новому французскому императору - это одно, а
быть приведенным к нему полицией, это уже совсем другое. Я, наконец,
пришел к тому выводу, что самое лучшее в моем положении постараться найти
пустую ригу или вообще какое-нибудь пустое помещение, в котором я мог бы
провести ночь без помехи. Старики говорят, утро вечера мудренее; может
быть, что-нибудь и придумаю относительно того, как мне попасть к дяде
Бернаку, а через него и на службу к новому властителю Франции.
Между тем ветер все крепчал, переходя в ураган. Над морем царила
такая тьма, что только по временам можно было видеть то там, то сям белые
гребни волн, со страшным шумом разбивавшихся о берег. О суденышке, с
которым я прибыл из Дувра, не было и помина. Вдали, насколько мог видеть
глаз, тянулись низкие холмы. Когда я пытался приблизиться к ним, я сразу
заметил свою ошибку; окружавший все мутный полусвет преувеличил несколько
их размеры, так как в действительности это были простые песчаные дюны, на
которых кое где яркими пятнами выделялись кусты терновника.
Я медленно побрел через дюны, с багажем, в виде единственного свертка
на плече, с трудом передвигая ноги по рыхлому, рассыпавшемуся песку, часто
оступался, зацепляясь за ползучие растения. Я забывал на время, что мое
платье было мокро, что мои руки положительно оледенели, стараясь вспомнить
о всех страданиях, о всех тягостных случаях и приключениях, которые
когда-либо происходили с моими предками. Меня занимала мысль, что
когда-нибудь придет день, когда мои потомки будут воодушевляться при
воспоминаниях о том, что случилось со мной. Во французских дворянских
семьях история предков всегда свято сохраняется во памяти потомков.
Мне казалось, что я никогда не приду к тому месту, где прекратятся
дюны, но когда я, наконец, достиг конца полосы дюн, страстное желание
вернуться обратно загорелось в моей душе. Дело в том, что в этом месте
море далеко вдается в берег и своими приливами образует здесь необозримое
унылое соляное болото, которое и при дневном свете должно было подавлять
своим унылым видом, а в такую мрачную ночь, в какую я видел его впервые,
оно представляло собою мрачную пустыню. Сначала поразила меня болотистость
почвы, я слышал хлюпанье под ногами и с каждым шагом углублялся в вязкую
тину, которая уже достигала мне до колен, так что я с трудом вытаскивал
ноги.
Как охотно вернулся бы я назад к дюнам, но пытаясь найти более
удобный путь, я окончательно утратил всякое представление о месте, где
находился, и в шуме бури мне казалось, что рокот моря раздается с другой
стороны. Я слышал, что можно ориентироваться по звездам, но моя жизнь в
Англии, полная тишины и спокойствия, не научила меня этому. Да, впрочем,
если бы я и знал это, едва ли мог бы применить свои познания в данном
случае, потому что несколько звезд, которые сверкнули на небе, ежеминутно
скрывались за быстро мчавшимися грозовыми тучами.
Я продолжал бродить по болоту, мокрый и усталый, все глубже и глубже
погружаясь в эту засасывающую тину, так что невольно приходила в голову
мысль, что моя первая ночь во Франции будет и последней, и что я,
наследник рода де Лавалей, обречен судьбой на гибель в этом ужасном
болоте. Немало верст исходил я таким образом; иногда слой тины становился
мельче, иногда углублялся, но ни разу я не выбрался на совершенно сухое
место.
Вдруг я заметил в полумраке предмет, который заставил мое сердце
забиться еще большей тревогой, чем прежде. Предмет, привлекший к себе мое
внимание, заставил меня опасаться, что я нахожусь в заколдованном кругу,
из которого не смогу выйти. Дело в том, что группа беловатого кустарника,
которая неожиданно появилась передо мною, словно выросши из темноты, была
именно та группа кустов, которую я уже видел час тому назад. Чтобы
удостовериться в справедливости своего заключения, я остановился; искра
выбитая ударом кремня, на мгновение осветила болото, на котором ясно были
видны мои собственные следы.
Таким образом, мои худшие опасения подтвердились; в отчаянии я стал
смотреть на небо, и там я в первый раз в эту ночь увидел клочок светлого
неба, который и дал мне возможность выбраться из болота.
Месяц, выглянувши из-за туч, осветил только ничтожное пространство,
но при его свете я увидел длинную тонкую римскую цифру V, очень похожую на
наконечник стрелы. Приглядевшись внимательнее, я сразу угадал, что это
была стая диких уток, летевших как раз по тому же направлению, куда шел я.
В Кенте мне не раз приходилось наблюдать, как эти птицы в дурную погоду
