нет столь тяжкого проклятия, коего нельзя было бы искупить
молитвой и покаянием. Так предайте же забвению страшные плоды
прошлого, но остерегайтесь грешить в будущем, дабы снова всем
нам на погибель не даровать свободу темным страстям,
причинившим столько зла всему нашему роду.
Знайте же, что во времена Великого восстания (историю его,
написанную лордом Кларендоном, мужем большой учености, я
всячески советую вам прочесть) владетелем поместья Баскервиль
был Гуго, того же рода, и этого Гуго можно со всей
справедливостью назвать человеком необузданным, нечестивым и
безбожным. Соседи простили бы ему все его прегрешения, ибо
святые никогда не водились в наших местах, но в натуре Гуго
была наклонность к безрассудным и жестоким шуткам, что и
сделало имя его притчей во языцех во всем Девоне. Случилось
так, что этот Гуго полюбил (если только можно назвать его
темную страсть столь чистым именем) дочь одного фермера, земли
коего лежали поблизости от поместья Баскервилей. Но юная
девица, известная своей скромностью и добродетелью, страшилась
одного его имени и всячески его избегала. И вот однажды, а это
было в Михайлов день, Гуго Баскервиль отобрал из своих
товарищей шестерых, самых отчаянных и беспутных, прокрался к
ферме и, зная, что отец и братья девицы находятся в отлучке,
увез ее. Вернувшись в Баскервиль-холл, он спрятал свою пленницу
в одном из верхних покоев, а сам, по своему обычаю, стал
пировать с товарищами. Несчастная чуть не лишилась ума, слыша
пение, крики и страшные ругательства, доносившиеся снизу, ибо,
по свидетельству тех, кто знал Гуго Баскервиля, он был столь
несдержан на язык во хмелю, что, казалось, подобные богохульные
слова могут испепелить человека, осквернившего ими уста свои.
Под конец страх довел девушку до того, что она отважилась на
поступок, от коего отказался бы и самый ловкий и смелый
мужчина, а именно: выбралась на карниз, спустилась на землю по
плющу, что оплетал (и по сию пору оплетает) южную стену замка,
и побежала через болото в отчий дом, отстоявший от
баскервильского поместья на три мили.
По прошествии некоторого времени Гуго оставил гостей с
намерением отнести своей пленнице еду и питье, а может статься,
в мыслях у него было и нечто худшее, но увидел, что клетка
опустела и птичка вылетела на волю. И тогда его обуял дьявол,
ибо, сбежав вниз по лестнице в пиршественный зал, он вскочил на
стол, разметал фляги и блюда и поклялся во всеуслышание отдать
тело свое и душу силам зла, лишь бы настигнуть беглянку. И пока
сотрапезники его стояли, пораженные бушевавшей в нем яростью,
один из них, самый бессердечный или самый хмельной, крикнул,
что надо пустить собак по следу. Услышав такие слова, Гуго
выбежал из замка, приказал конюхам оседлать его вороную кобылу
и спустить собак и, дав им понюхать косынку, оброненную
девицей, поскакал следом за громко лающей сворой по залитому
лунным светом болоту.
Сотрапезники его некоторое время стояли молча, не уразумев
сразу, из-за чего поднялась такая суматоха. Но вот до их
отуманенного винными парами рассудка дошло, какое черное дело
будет содеяно на просторах торфяных болот. Тут все закричали:
кто требовал коня, кто пистолет, кто еще одну флягу вина.
Потом, несколько одумавшись, они всей компанией, числом в
тринадцать человек, вскочили на коней и присоединились к
погоне. Луна сияла ярко, преследователи скакали все в ряд по
тому пути, каким, по их расчетам, должна была бежать девица,
если она имела намерение добраться до отчего дома.
Проехав милю или две, они повстречали пастуха со стадом и
спросили его, не видал ли он погоню. А тот, как рассказывают,
сначала не мог вымолвить ни слова от страха, но потом все же
признался, что видел несчастную девицу, по следам коей неслись
собаки. "Но я видел и нечто другое, -- присовокупил он. -- Гуго
Баскервиль проскакал мимо меня на вороной кобыле, а за ним
молча гналась собака, и не дай мне боже увидеть когда-нибудь
такое исчадие ада у себя за спиной!"
Пьяные сквайры обругали пастуха и поскакали дальше. Но
вскоре мороз пробежал у них по коже, ибо они услышали топот
копыт, и вслед за тем вороная кобыла, вся в пене, пронеслась
мимо них без всадника и с брошенными поводьями. Беспутные
гуляки сбились в кучу, обуянные страхом, но все же продолжали
путь, хотя каждый из них, будь он здесь один, без товарищей, с
радостью повернул бы своего коня вспять. Они медленно
продвигались вперед и наконец увидели собак. Вся свора, издавна
славившаяся чистотой породы и свирепостью, жалобно визжала,
теснясь у спуска в глубокий овраг, некоторые собаки крадучись
отбегали в сторону, а другие, ощетинившись и сверкая глазами,
порывались пролезть в узкую расселину, что открывалась перед
ними.
Всадники остановились, как можно догадаться, гораздо более
трезвые, чем они были, пускаясь в путь. Большинство из них не
решалось сделать вперед ни шагу, но трое самых смелых или же
самых хмельных направили коней в глубь оврага. И там взорам их
открылась широкая лужайка, а на ней виднелись два больших
каменных столба, поставленные здесь еще в незапамятные времена.
Такие столбы попадаются на болотах и по сию пору. Луна ярко
освещала лужайку, посреди которой лежала несчастная девица,
скончавшаяся от страха и потери сил. Но не при виде ее
бездыханного тела и не при виде лежащего рядом тела Гуго
Баскервиля почувствовали трое бесшабашных гуляк, как волосы
зашевелились у них на голове. Нет! Над Гуго стояло мерзкое
чудовище -- огромный, черной масти зверь, сходный видом с
собакой, но выше и крупнее всех собак, каких когда-либо
приходилось видеть смертному. И это чудовище у них на глазах
растерзало горло Гуго Баскервилю и, повернув к ним свою
окровавленную морду, сверкнуло горящими глазами. Тогда они
вскрикнули, обуянные страхом, и, не переставая кричать,
помчались во весь опор по болотам. Один из них, как говорят,
умер в ту же ночь, не перенеся того, чему пришлось быть
свидетелем, а двое других до конца дней своих не могли
оправиться от столь тяжкого потрясения.
Таково, дети мои, предание о собаке, причинившей с тех
самых пор столько бед нашему роду. И если я решил записать его,
то лишь в надежде на то, что знаемое меньше терзает нас ужасом,
чем недомолвки и домыслы.
Есть ли нужда отрицать, что многие в нашем роду умирали
смертью внезапной, страшной и таинственной? Так пусть же не
оставит нас провидение своей неизреченной милостью, ибо оно не
станет поражать невинных, рожденных после третьего и четвертого
колена, коим грозит отмщение, как сказано в Евангелии. И сему
провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю:
остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла
властвуют безраздельно.
(Написано рукой Гуго Баскервиля для сыновей Роджера и
Джона, и приказываю им держать все сие в тайне от сестры их,
Элизабет)".
Прочитав это странное повествование, доктор Мортимер
сдвинул очки на лоб и уставился на мистера Шерлока Холмса. Тот
зевнул и бросил окурок в камин.
-- Ну и что же? -- сказал он.
-- По-вашему, это неинтересно?
-- Интересно для любителей сказок.
Доктор Мортимер вынул из кармана сложенную вчетверо
газету:
-- Хорошо, мистер Холмс. Теперь мы познакомим вас с более
современным материалом. Вот номер "Девонширской хроники" от
четырнадцатого июня сего года. В нем помещен короткий отчет о
фактах, установленных в связи со смертью сэра Чарльза
Баскервиля, постигшей его за несколько дней до этого.
Мой друг чуть подался вперед, и взгляд у него стал сразу
внимательным. Поправив очки, доктор Мортимер начал:
-- "Скоропостижная смерть сэра Чарльза Баскервиля,
возможного кандидата от партии либералов на предстоящих
выборах, произвела очень тяжелое впечатление на весь Средний
Девоншир. Хотя сэр Чарльз сравнительно недавно обосновался в
Баскервиль-холле, своим радушием и щедростью он успел снискать
себе любовь и уважение всех, кому приходилось иметь с ним дело.
В наши дни владычества нуворишей3 приятно знать, что потомок
древнего рода, знавшего лучшие времена, смог собственными
руками нажить себе состояние и обратить его на восстановление
былого величия своего имени. Как известно, сэр Чарльз совершал
весьма прибыльные операции в Южной Африке. В противоположность
тем людям, которые не останавливаются до тех пор, пока колесо
фортуны не повернется против них, он, со свойственной ему
трезвостью ума, реализовал свои доходы и вернулся в Англию с
солидным капиталом. В Баскервиль-холле сэр Чарльз поселился
всего лишь два года назад, но слухи о различных
усовершенствованиях и планах перестройки поместья, прерванных
его смертью, успели распространиться повсюду. Будучи бездетным,
он не раз выражал намерение еще при жизни облагодетельствовать
своих земляков, и у многих из здешних жителей есть личный повод
оплакивать его безвременную кончину. О щедрых пожертвованиях
сэра Чарльза на нужды благотворительности как в местном
масштабе, так и в масштабе всего графства неоднократно
упоминалось на страницах нашей газеты.
Нельзя сказать, чтобы следствию удалось полностью выяснить
обстоятельства смерти сэра Чарльза Баскервиля, хотя оно все же
положило конец слухам, рожденным местными суеверными умами. У
нас нет никаких оснований подозревать, что смерть последовала
не от естественных причин. Сэр Чарльз был вдовец и, если можно
так выразиться, человек со странностями. Несмотря на свое
большое состояние, он жил очень скромно, и весь штат домашней
прислуги в Баскервиль-холле состоял из супружеской четы
Бэрриморов. Муж исполнял обязанности дворецкого, жена --
экономки. В своих показаниях, совпадающих с показаниями близких
друзей покойного, Бэрриморы отмечают, что здоровье сэра Чарльза
за последнее время заметно ухудшилось. По их словам, он страдал
болезнью сердца, о чем свидетельствовали резкие изменения цвета
лица, одышка и подавленное состояние духа. Доктор Джеймс
Мортимер, близкий друг и домашний врач покойного, подтвердил
это в своих показаниях.
С фактической стороны все обстояло весьма просто. Сэр
Чарльз Баскервиль имел обыкновение гулять перед сном по
знаменитой тисовой аллее Баскервиль-холла. Чета Бэрриморов
показывает, что он никогда не изменял этой привычке. Четвертого
июня сэр Чарльз объявил о своем намерении уехать на следующий
день в Лондон и приказал Бэрримору приготовить ему вещи к
отъезду, а вечером, как обычно, отправился на прогулку, во
время которой он всегда выкуривал сигару. Домой сэр Чарльз
больше не вернулся. В полночь, увидев, что дверь в холл все еще
открыта, Бэрримор встревожился, зажег фонарь и отправился на
поиски своего хозяина. В тот день было сыро, и следы сэра
Чарльза ясно виднелись в аллее. Посередине этой аллеи есть
калитка, которая ведет на торфяные болота. Судя по некоторым
данным, сэр Чарльз стоял около нее несколько минут, потом пошел
дальше... и в самом конце аллеи был обнаружен его труп.
Тут остается невыясненным одно обстоятельство. Бэрримор
показывает, что как только сэр Чарльз отошел от калитки,
характер его следов изменился -- по-видимому, дальше он ступал
на цыпочках. В то время по болоту, недалеко от аллеи, проходил
цыган-барышник, некий Мерфи. Он слышал крики, но не мог
определить, в какой стороне они раздавались, так как, по
собственному признанию, был сильно пьян. Никаких следов насилия
