раскупается убийственно плохо. А вы сами, я полагаю, тоже врач?
-- Военный хирург в отставке.
-- Я всегда увлекался нервными заболеваниями и хотел бы
специализироваться на них, но приходится довольствоваться тем,
что есть. Впрочем, мистер Шерлок Холмс, это не относится к
делу, и я вполне понимаю, что у вас каждая минута на счету. С
некоторых пор у меня в доме на Брук-стрит происходят очень
странные вещи, а сегодня вечером дело приняло такой оборот, что
я больше не мог ждать ни часа и принужден был приехать к вам,
чтобы просить вашего совета и помощи.
Шерлок Холмс сел и раскурил трубку.
-- Располагайте мною, -- сказал он. -- Расскажите
подробно, что вас встревожило.
-- Сущие пустяки, -- сказал доктор Тревельян, -- я мне
даже стыдно говорить о них. Однако они привели меня в
растерянность, а последнее происшествие таково, что я лучше
расскажу вам все по порядку, и вы уже сами решите, что
существенно, а что нет.
Придется начать с того, как я учился. Видите ли, я
закончил Лондонский университет, и не думайте, что я пою себе
дифирамбы, но мои профессора возлагали на меня большие надежды.
По окончании университета я не бросил исследовательской работы
и остался на небольшой должности в клинике при Королевском
колледже. Мне посчастливилось привлечь внимание к своей работе
о редких случаях каталепсии и в конце концов получить премию
Брюса Пинкертона и медаль за свою монографию о нервных
болезнях, только что упомянутую вашим другом. Скажу, не
преувеличивая, что в то время мне все прочили блестящую
будущность.
У меня было одно препятствие: я был беден. Меня нетрудны
понять -- врачу-специалисту, который метит высоко, надо
начинать свою карьеру на одной из улиц, примыкающих к
Кавендиш-сквер. где снять и обставить квартиру стоит безумных
денег. Не говоря уже об этих издержках, надо еще как-то жить в
течение нескольких лет и при этом держать приличный выезд. Вес
это было мне не по карману, и я решил вести экономную жизнь и
копить деньги, чтобы лет через десять можно было заняться
частной практикой. И вдруг мне помог случай.
Однажды утром ко мне в комнату ввалился совершенно
незнакомый человек, некий господин Блессингтон, и с ходу
приступил к делу.
"Вы тот самый Перси Тревельян, который за выдающиеся
успехи недавно получил премию?" -- спросил он.
Я поклонился.
"Отвечайте мне прямо, -- продолжал он, -- так как это в
ваших же интересах. Чтобы иметь успех, ума у вас хватит. А вот
как насчет такта?"
Услышав этот неожиданный вопрос, я не мог не улыбнуться.
"Наверно, я не лишен этого достоинства".
"У вас есть какие-нибудь дурные привычки? Вы выпиваете,
а?"
"Да что вы в самом деле, сэр!" -- воскликнул я.
"Ладно, ладно! Тогда все в порядке. Но я был обязан
спросить. Как же вы с такой головой и не у дел?"
Я пожал плечами.
"Да, ну же! -- сказал он со свойственной ему живостью. --
Старая история. В голове у вас больше, чем в кармане, а? А
чтобы вы сказали, если бы для начала я помог вам обосноваться
на Брук-стрит?"
Я смотрел на него в изумлении.
"О, это я ради собственной выгоды, не вашей, -- сказал он.
-- Сказать откровенно, -- если это подойдет вам, то обо мне и
говорить нечего. Видите ли, у меня есть несколько лишних тысяч,
и я думаю вложить этот капитал в вас".
"Но почему?" -- едва мог вымолвить я.
"Ну, это такое же прибыльное дело, как и всякое другое,
только более безопасное".
"И что я должен делать?"
"Сейчас объясню. Я сниму дом, обставлю его, буду платить
слугам... Словом, заправлять всем. Вам остается только
просиживать штаны в кабинете. Я дам вам денег на мелкие расходы
и все прочее. Вы будете отдавать мне три четверти своего
заработка, остальное оставлять себе".
-- Вот с таким странным предложением, мистер Холмс, и
обратился ко мне этот Блессингтон. Я не буду злоупотреблять
вашим терпением, излагая подробности наших переговоров. На
Благовещенье я переехал и стал принимать больных, рассчитываясь
с мистером Блессингтоном почти на тех самых условиях, которые
он предложил. Он и сам поселился тут же в доме, став чем-то
вроде постоянного пациента, живущего при кабинете врача.
Оказалось, что у него слабое сердце и он нуждается в постоянном
наблюдении. Две лучшие комнаты на втором этаже он занял под
собственные гостиную и спальню. Привычки у него были странные
-- он избегал общества и очень редко выходил. Не отличаясь
особой пунктуальностью, он был сама пунктуальность лишь в
одном. Каждый вечер в один и тот же час он заходил в мой
кабинет, просматривал книгу приема больных, откладывал пять
шиллингов и три пенса из каждой заработанной мною гинеи и
забирал все остальные деньги, пряча их в сундук, стоявший в его
комнате. Скажу вам откровенно, что у него ни разу не было
оснований сожалеть о помещении своего капитала. С самого начала
дело оказалось прибыльным. Первые же успехи и репутация,
которую я завоевал в клинике, позволили мне быстро выдвинуться,
и за последние два года я обогатил его.
Таковы, мистер Холмс, мое прошлое и мои отношения с
мистером Блессингтоном. Остается только рассказать, какие
события привели меня сегодня к вам.
Несколько недель назад мистер Блессингтон вошел в мой
кабинет в очень возбужденном состоянии. Он говорил о каком-то
ограблении, которое, по его словам, было совершенно в
Вест-Энде. Это, насколько мне помнится, сильно взволновало его,
и он заявил, что мы должны поставить дополнительные засовы на
двери и окна, не откладывая этого дела ни на день. Целую неделю
он пребывал в страшном беспокойстве, то и дело выглядывая из
окон и прекратив короткие прогулки, которые обычно совершал
перед обедом. Наблюдая его поведение, я вдруг подумал, что он
смертельно боится чего-то или кого-то, но, когда я спросил его
об этом прямо, он стал так ругаться, что я принужден был
прекратить разговор. Со временем его страхи постепенно
рассеялись, и он вернулся было к прежним привычкам, как вдруг
новое событие повергло его в такое состояние, что на него
просто жалко было смотреть. В нем он пребывает и по сей день.
А случилось вот что. Два дня назад я получил письмо,
которое я сейчас прочту вам. На нем нет ни обратного адреса, ни
даты отправления.
"Русский дворянин, живущий в настоящее время в Англии --
говорится в нем, -- был бы весьма признателен, если бы доктор
Перси Тревельян согласился принять его. Вот уже несколько лет
он страдает припадками каталепсии, а, как известно, доктор
Тревельян -- знаток этой болезни. Он предполагает зайти завтра
в четверть седьмого вечера, если доктор Тревельян сочтет для
себя удобным находиться дома в это время".
Это письмо меня заинтересовало, так как каталепсия --
заболевание очень редкое. Ровно в назначенный час я был у себя
в кабинете. Слуга ввел пациента.
Это был пожилой человек, худой, серьезный, обладающий
самой заурядной внешностью, -- русского дворянина я представлял
себе совсем другим. Гораздо больше меня поразила наружность его
товарища -- высокого молодого человека, удивительно красивого,
со смуглым злым лицом и руками, ногами и грудью Геркулеса. Он
поддерживал своего спутника под локоть и помог ему сесть на
стул с такой заботливостью, какой вряд ли можно было ожидать от
человека его внешности.
"Простите, доктор, что я вошел тоже, -- сказал он мне
по-английски, но несколько пришепетывая. -- Это мой отец, и его
здоровье для меня все".
Я был тронут сыновней тревогой.
"Может быть, вы хотите остаться с отцом во время приема?"
-- спросил я.
"Боже упаси! -- воскликнул он, в ужасе всплеснув руками.
-- Я не могу выразить, как больно мне смотреть на отца. Если с
ним случится один из его ужасных припадков, я не переживу. У
меня самого исключительно чувствительная нервная система.
С вашего позволения, пока вы будете заниматься отцом, я
подожду в приемной".
Я, разумеется, согласился, и молодой человек вышел. Я стал
расспрашивать пациента о его болезни и вел подробные записи. Он
не отличался умом, и ответы его часто были невразумительны, что
я относил за счет плохого владения языком. Вдруг он вообще
перестал отвечать на мои вопросы, и, обернувшись к нему, я с
удивлением увидел, что он сидит на стуле очень прямо, с
неподвижным лицом и смотрит на меня в упор бессмысленным
взглядом. У него снова начался приступ его загадочной болезни.
Сначала я почувствовал жалость и страх. Но потом, как ни
стыдно признаться, профессиональный интерес взял верх. Я
записывал температуру и пульс своего пациента, проверял
неподвижность его мышц, обследовал рефлексы. Никаких отклонений
от моих прежних наблюдений не было. В подобных случаях я
получал хорошие результаты путем ингаляции нитрита амила, и
сейчас, кажется, представилась превосходная возможность еще раз
проверить эффективность этого лекарства. Бутыль с лекарством
была в моей лаборатории на первом этаже. Оставив пациента на
стуле, я побежал за ней. Ища бутыль, я замешкался и вернулся...
скажем, минут через пять. Представьте мое изумление, когда я
обнаружил, что комната пуста, а моего пациента и след простыл!
Первым делом я, разумеется, выбежал в приемную. Сын ушел
тоже. Дверь в прихожую была закрыта, но не заперта. Мой
слуга-мальчик, который пускает пациентов еще неопытен и далеко
не отличается расторопностью. Он ждет внизу и бежит наверх,
чтобы проводить пациентов к двери, когда я звоню из кабинета.
Он ничего не слышал, и все это оставалось для меня полнейшей
загадкой. Немного погодя пришел с прогулки мистер Блессингтон.
Я ему ничего не сказал, потому что последнее время, по правде
говоря, старался общаться с ним как можно меньше.
Я никогда не думал, что мне придется увидеть русского и
его сына еще раз, и поэтому можете представить себе мое
удивление, когда сегодня вечером они оба явились ко мне в
кабинет в тот же час.
"Я очень прошу вас извинить меня за вчерашний неожиданный
уход, доктор", -- сказал мой пациент.
"Признаться, я очень удивился", -- сказал я.
"Видите ли, дело в том, -- пояснил он, -- что когда я
прихожу в себя после припадков, то почти ничего не помню, что
со мной было до этого. Я очнулся, как мне показалось, в
незнакомой комнате и в изумлении поспешил выйти на улицу".
"А я, -- добавил сын, -- увидев, что отец прошел через
приемную, естественно, подумал, что прием закончился. И только
когда мы пришли домой, я стал понимать, что произошло".
"Ну, что ж, -- сказал я, рассмеявшись, -- ничего
серьезного не случилось, разве что вы заставили меня поломать
голову. Итак, не соблаговолите ли, сэр, пройти в приемную, а я
снова займусь вашим отцом".
Примерно полчаса старый джентльмен рассказывал мне о
симптомах болезни, а потом, выписав рецепт, я проводил его к
сыну.
Я уже говорил вам, что в этот час мистер Блессингтон
обычно прогуливался. Вскоре он пришел и поднялся наверх. И
тотчас я услышал, как он сбегает вниз. Мистер Блессингтон
ворвался ко мне в кабинет в паническом страхе.
"Кто заходил в мою комнату?" -- крикнул он.
"Никто", -- ответил я.
"Вы врете! -- вопил он. -- Поднимитесь и посмотрите".
Я решил не обращать внимания на его грубость -- он был вне
себя от ужаса. Мы поднялись наверх, и он показал мне следы,
отпечатавшиеся на пушистом ковре.
"Вы думаете, это мои?" -- кричал он.
