и ничего не боюсь. Доведись мне начать сначала, я бы сделал то
же и гордился этим. Будь он проклят, этот зверь! Имей он десять
жизней, он всеми десятью заплатил бы за свои бесчинства! Но
Мэри, Мэри Фрейзер -- я не могу назвать ее тем дьявольским
именем... Когда я думаю, что навлек на нее беду -- а ведь я
готов жизнь отдать за одну ее улыбку, -- душа моя начинает
дрожать от страха. Но что мне оставалось делать? Вы сейчас все
узнаете и тогда скажете, можно ли было поступить на моем месте
иначе.
Мне придется вернуться немного назад. Вы, как видно,
знаете все. И вы знаете, конечно, что мы познакомились с Мэри
на пароходе "Рок оф Гибралтар", где я был старшим помощником во
время ее путешествия в Англию. С первого взгляда она стала для
меня единственной женщиной на свете. С каждым днем я любил ее
все сильнее и сильнее. Сколько раз во время ночной вахты я
опускался на колени и в темноте целовал палубу корабля, потому
что по ней ступали ее милые ножки. Она не обещала мне стать
моей женой, не обманывала меня. Я ни на что не могу
пожаловаться. Я любил ее, а она питала ко мне только дружеские
чувства. Когда мы рассталось, она была свободной женщиной. Я же
потерял свою свободу навсегда.
Когда я вернулся из плавания в следующий раз, я узнал, что
она вышла замуж. В самом деле, почему ей было не выйти замуж,
если она встретила человека, который понравился ей? Титул и
деньги -- кому они подойдут больше, чем ей? Она рождена для
всего изящного и прекрасного. Меня не обидело это замужество. Я
не эгоист. Я даже радовался ее счастью. Я говорил себе: хорошо,
что она не связала своей судьбы с нищим моряком. Как я любил
Мэри Фрейзер! Я уже не думал, что увижу ее еще раз. В последнее
плавание я получил повышение, но мое новое судно еще не было
спущено на воду, и мне пришлось ждать месяца два. Жил я у своих
в Сайденхэме. Однажды, гуляя по проселку, я встретил Терезу
Райт, ее старую горничную. Она рассказала мне о ней, о нем, об
их жизни. Услыхав рассказ Терезы, я чуть рассудка не лишился.
Как он смел, пьяное чудовище, поднять на нее руку! Да он
недостоин лизать ей подошвы! Я встретился с Терезой еще раз. А
потом мы встретились с Мэри. Мы виделись с ней два раза. Больше
она не захотела меня видеть. На днях я узнал, что через неделю
выхожу в море. И я решил во что бы то ни стало повидать Мэри
еще раз. Тереза всегда была мне другом, потому что любила Мэри
и ненавидела этого негодяя почти так же, как я. От нее я и
узнал привычки обитателей этого дома. Мэри обычно засиживалась
с какой-нибудь книжкой в своей маленькой: гостиной на первом
этаже. Я пробрался ночью к ее окну и стал осторожно царапать
стекло. Она не хотела мне открывать, но я знал, что она
полюбила меня и не захочет, чтобы я мерз под окном. Она шепнула
мне, чтобы я подошел к двери в столовую. Дверь была открыта, и
я вошел в дом. Я опять услыхал из ее уст такие вещи, от которых
во мне закипела кровь. Этот дикий зверь безжалостно мучил и
терзал женщину, которую я любил больше жизни. Мы стояли с ней в
столовой у самой двери и -- небо свидетель -- вели самый
невинный разговор, когда он, как безумный, ворвался в комнату,
гнусно обругал ее и ударил по лицу палкой. Тогда я схватил из
камина кочергу. Бой был честный. Видите, у меня на руке след
его первого удара. Мой удар был вторым. Я расплющил его голову,
как гнилую тыкву. Вы думаете, джентльмены, что я жалею об этом?
Ничуть. На карту были поставлены две жизни: его и моя, вернее,
его и ее. Потому что, останься он в живых, он бы убил ее. Разве
я не прав? А что бы сделали вы на моем месте?
Когда он ударил ее, она закричала. На крик прибежала
Тереза. Но с ним все уже было кончено. На буфете стояла бутылка
вина, я откупорил ее и влил несколько капель в рот Мэри, потому
что она была в беспамятстве. Я тоже выпил немного. Одна Тереза
сохраняла ледяное спокойствие. Весь дальнейший план действий
принадлежал в равной мере ей и мне. Мы решили инсценировать
нападение грабителей. Пока я лазил отрезать шнур от звонка,
Тереза несколько раз повторила Мэри наш план. Затем я привязал
ее крепко-накрепко к креслу, потер ножом конец шнура, чтобы
выглядело естественно и никто не удивлялся, как это вор мог
залезть так высоко. Оставалось только взять несколько
серебряных приборов, чтобы не было сомнений, что здесь были
грабители. Перед уходом я наказал им поднять тревогу не раньше
чем через четверть часа. Бросив в пруд серебро, я вернулся в
Сайденхэм, первый раз в жизни чувствуя себя настоящим
преступником. Все, что я рассказал вам, мистер Холмс, --
истинная правда, хотя бы мне пришлось поплатиться за нее
головой...
Некоторое время Холмс молча курил. Затем он встал,
прошелся по комнате из угла в угол, так же молча пожал нашему
гостю руку.
-- Вот что, -- сказал он затем. -- Я знаю, что каждое ваше
слово -- правда. Вы не рассказали мне почти ничего нового.
Только акробат или моряк мог дотянуться с карниза до шнура, и
только моряк мог завязать такие узлы, какими Мэри Фрейзер была
привязана к креслу. Но она только один раз в своей жизни
сталкивалась с моряками, когда ехала в Англию. Кроме того, этот
моряк принадлежал, бесспорно, к ее кругу, раз она так стойко
защищала его. Из этого следует, между прочим, что она полюбила
этого моряка. Так что мне не трудно было найти вас.
-- Я думал, что полиция никогда не разгадает нашу
хитрость.
-- Хопкинс и не разгадал ее. И не разгадает, сколько бы ни
бился. Теперь вот что, капитан Кроукер, дело это очень
серьезное, хотя я охотно признаю, что вы действовали под
давлением исключительных обстоятельств. Я не могу сказать,
превысили вы меру необходимой обороны или нет. Это решит
английский суд присяжных. Но если вы сумеете исчезнуть в
ближайшие двадцать четыре часа, обещаю вам, вы сделаете это
беспрепятственно.
-- А потом вы поставите в известность полицию?
-- Конечно.
Лицо моряка вспыхнуло от гнева.
-- Как вы могли предложить мне это? Я знаю законы и
понимаю, что Мэри будет признана сообщницей. И вы думаете, я
позволю, чтобы она одна прошла через этот ад? Ну нет, сэр!
Пусть мне грозит самое худшее, я никуда не уеду. Прошу вас об
одном, подумайте, как спасти Мэри от суда.
Холмс еще раз протянул моряку руку.
-- Не волнуйтесь, это я проверял вас. Ни одной фальшивой
ноты! Я беру на себя большую ответственность. Но я дал Хопкинсу
нить, и, если он не сумеет за нее ухватиться, не моя вина.
Знаете, что мы сейчас сделаем? Мы будем судить вас, как того
требует закон. Вы, капитан Кроукер, -- подсудимый. Вы, Уотсон,
-- английский суд присяжных, -- я не знаю человека, который был
бы более достоин этой роли. Я судья. Итак, джентльмены, вы
слышали показания? Признаете ли вы подсудимого виновным?
-- Невиновен, господин судья! -- сказал я.
-- Vox populi -- vox dei1. Вы оправданы, капитан Кроукер.
И пока правосудие не найдет другого виновника, вы свободны.
Возвращайтесь через год к своей избраннице, и пусть ваша жизнь
докажет справедливость вынесенного сегодня приговора.
Перевод Л. Борового
Примечания
1 Глас народа -- глас божий (лаг.).
Артур Конан-Дойль. Палец инженера
Из всех задач, какие приходилось решать моему другу
мистеру Шерлоку Холмсу, мною его вниманию было предложено лишь
две, а именно: случай, когда мистер Хэдерли лишился большого
пальца, и происшествие с обезумевшим полковником Уорбэртоном.
Последняя представляла собой обширное поле деятельности для
тонкого и самобытного наблюдателя, зато первая оказалась столь
своеобразной и столь драматичной по своим подробностям, что
скорее заслуживает изложения в моих записках, хотя и не
позволила моему приятелю применить те дедуктивные методы
мышления, благодаря которым он неоднократно добивался таких
примечательных результатов. Об этой истории, мне помнится, не
раз писали газеты, но, как и все подобные события, втиснутая в
газетный столбец, она казалась значительно менее увлекательной,
нежели тогда, когда ее рассказывал участник событий, и действие
как бы медленно развертывалось перед нашими глазами, и мы шаг
за шагом проникали в тайну и приближались к истине. В свое
время обстоятельства этого дела произвели на меня глубокое
впечатление, и прошедшие с тех пор два года ничуть не ослабили
этот эффект.
События, о которых я хочу рассказать, произошли летом 1889
года, вскоре после моей женитьбы. Я снова занялся врачебной
практикой и навсегда распрощался с квартирой на Бейкер-стрит,
хотя часто навещал Холмса и время от времени даже убеждал
отказаться от богемных привычек и почаще приходить к нам.
Практика моя неуклонно росла, а поскольку я жил неподалеку от
Паддингтона, то среди пациентов у меня было несколько служащих
этого вокзала. Один из них, которого мне удалось вылечить от
тяжелой, изнурительной болезни, без устали рекламировал мои
достоинства и посылал ко мне каждого страждущего, кого он был
способен уговорить обратиться к врачу.
Однажды утром, часов около семи, меня разбудила, постучав
в дверь, наша служанка. Она сказала, что с Паддингтона пришли
двое мужчин и ждут меня в кабинете. Я быстро оделся, зная по
опыту, что несчастные случаи на железной дороге редко бывают
пустячными, и сбежал вниз. Из приемной, плотно прикрыв за собой
дверь, вышел мой старый пациент -- кондуктор.
-- Он здесь, -- прошептал он, указывая на дверь. -- Все в
порядке.
-- Кто? -- не понял я. По его шепоту можно было подумать,
что он запер у меня в кабинете какое-то необыкновенное
существо.
-- Новый пациент, -- так же шепотом продолжал он. -- Я
решил, что лучше сам приведу его, тогда ему не сбежать. Он там,
все в порядке. А мне пора. У меня, доктор, как и у вас, свои
обязанности.
И он ушел, мой верный поклонник, не дав мне даже
возможности поблагодарить его.
Я вошел в приемную; возле стола сидел человек. Он был одет
в недорогой костюм из пестротканого твида; кепка его лежала на
моих книгах. Одна рука у него была обвязана носовым платком
сплошь в пятнах крови. Он был молод, лет двадцати пяти, не
больше, с выразительным мужественным лицом, но страшно бледен и
словно чем-то потрясен -- он был совершенно не в силах овладеть
собою.
-- Извините, что так рано потревожил вас, доктор, --
сказал он, -- но со мной нынче ночью произошло нечто серьезное.
Я приехал в Лондон утренним поездом, и, когда начал узнавать в
Паддингтоне, где найти врача, этот добрый человек любезно
проводил меня к вам. Я дал служанке свою карточку, но, вижу,
она оставила ее на столе.
Я взял карточку и прочел имя, род занятий и адрес моего
посетителя: "Мистер Виктор Хэдерли, инженер-гидравлик.
Виктория-стрит, 16-а (4-й этаж)".
-- Очень сожалею, что заставил вас ждать, -- сказал я,
усаживаясь в кресло у письменного стола. -- Вы ведь всю ночь
ехали -- занятие само по себе не из веселых.
-- О, эту ночь скучной я никак не могу назвать, -- ответил
он и расхохотался.
Откинувшись на спинку стула, он весь трясся от смеха, и в
его смехе звучала какая-то высокая, звенящая нота. Мне, как
медику, его смех не понравился.
-- Прекратите! Возьмите себя в руки! -- крикнул я и налил
ему воды из графина.
Но и это не помогло. Им овладел один из тех истерических
припадков, которые случаются у сильных натур, когда переживания
уже позади. Наконец смех утомил его, и он несколько успокоился.
-- Я веду себя крайне глупо, -- задыхаясь, вымолвил он.
