манеры и такое прекрасное лицо. Она была блондинка с
золотистыми волосами, голубыми глазами и, должно быть,
восхитительным цветом лица, которое от недавних переживаний
было сейчас очень бледным и измученным. На ее долю выпали не
только моральные страдания, но и физическое: над одним глазом у
нее набух большой багровый кровоподтек, который ее горничная --
высокая строгая женщина -- усердно смачивала водой с уксусом.
Леди лежала на кушетке в полном изнеможении, но ее быстрый,
внимательный взгляд и настороженное выражение прекрасного лица
показали, что страшное испытание не повлияло ни на ее разум, ни
на ее самообладание. На ней был свободный, голубой с серебром
халат, но здесь же, на кушетке, позади нее, лежало черное,
отделанное блестками нарядное платье.
-- Я уже рассказала вам все, что произошло, мистер
Хопкинс, -- сказала она устало. -- Не могли бы вы повторить мой
рассказ? Впрочем, если вы считаете, что это необходимо, я
расскажу сама. Они уже были в столовой?
-- Я считал, что сначала им надо выслушать ваш рассказ.
-- Я вздохну свободно только тогда, когда с этим ужасом
будет покончено. Мне страшно подумать, что он все еще лежит
там.
Она вздрогнула и на секунду закрыла лицо руками. Широкие
рукава ее халата упали, обнажив руки до локтя.
-- У вас ест" еще ушибы, мадам? Что это? -- воскликнул
Холмс.
Два ярко-красных пятна проступали на белой гладкой коже
руки. Она поспешила прикрыть их.
-- Это ничего. Это не имеет отношения к страшным событиям
минувшей ночи. Если вы и ваш друг присядете, я расскажу вам
все, что знаю. Я жена сэра Юстеса Брэкенстолла. Мы поженились
около года тому назад. Думаю, ни к чему скрывать, что наш брак
был не из счастливых. Так скажут вам, надо думать, вей соседи,
даже если бы я и попыталась это отрицать. Возможно, что вина
отчасти моя. Я выросла в более свободной, не скованной такими
условностями обстановке Южной Австралии, и эта английская жизнь
с ее строгими приличиями и чопорностью мне не по душе. Но
главное в том -- и это знают все, -- что сэр Юстес сильно пил.
Нелегко было даже час провести с таким человеком. Вообразите,
что значит для чуткой и пылкой молодой женщины быть с ним
вместе и днем и ночью! Это святотатство, это преступление, это
подлость -- считать, что такой брак нерушим. Я убеждена, что
эти ваши чудовищные законы навлекут проклятие на вашу страну.
Небо не позволит, чтобы несправедливость торжествовала вечно.
Она на минуту привстала, щеки у нее вспыхнули, глаза
заблестели. Багровый кровоподтек показался мне еще страшнее.
Сильная и нежная рука ее суровой горничной опустила ее голову
на подушку, и неистовая вспышка гнева разрешилась бурными
рыданиями.
Наконец она заговорила опять:
-- Я расскажу вам теперь о минувшей ночи. Вы уже,
возможно, заметили, что все наши слуги спят в новом крыле. В
центральной части дома жилые комнаты, за ними кухня и наши
спальни наверху. Горничная моя Тереза спит над моей комнатой.
Больше здесь нет никого, и ни один звук не доносится до тех,
кто живет в пристройке. Судя по тому, как вели себя грабители,
это им было известно.
Сэр Юстес удалился к себе около половины одиннадцатого.
Слуги уже легли спать. Не легла только моя горничная, она ждала
у себя наверху, когда я позову ее. Я сидела в этой комнате и
читала. В двенадцатом часу, перед тем как подняться наверх, я
пошла посмотреть, все ли в порядке. Это моя обязанность, как я
уже объяснила вам, на сэра Юстеса не всегда можно было
положиться. Я зашла в кухню, в буфетную к дворецкому, в
оружейную, в бильярдную, в гостиную и, наконец, в столовую.
Когда я подошла к дверям, задернутым плотными портьерами, я
вдруг почувствовала сквозняк и поняли, что дверь открыта
настежь. Я отдернула портьеру и оказалась лицом к лицу с
пожилым широкоплечим мужчиной, который только что вошел в
комнату. Дверь, большая, стеклянная, так называемое французское
окно, выходит на лужайку перед домом. У меня в руке была
зажженная свеча, и я увидела за этим мужчиной еще двоих,
которые как раз входили в дом. Я отступила, но мужчина
набросился на меня, схватил сперва за руку, потом за горло. Я
хотела крикнуть, но он кулаком нанес мне страшный удар по
голове и свалил наземь. Вероятно, я потеряла сознание, потому
что, когда через несколько минут я пришла в себя, оказалось,
что они оторвали от звонка веревку и крепко привязали меня к
дубовому креслу, которое стоит во главе обеденного стола. Я не
могла ни крикнуть, ни шевельнуться -- так крепко я была
привязана, и рот у меня был завязан платком. В эту минуту в
комнату вошел мой несчастный супруг. Он, должно быть, услышал
какой-то подозрительный шум и ожидал увидеть нечто подобное
тому, что представилось его глазам. Он был в ночной сорочке и
брюках, но в руке держал свою любимую дубинку. Он бросился к
одному из грабителей, но тот, которого я увидели первым,
схватил из-за каминной решетки кочергу и ударил его со страшной
силой по голове. Мой муж упал, даже не вскрикнув. Он был мертв.
Сознание опять покинуло меня, но через несколько минут я
очнулась. Открыв глаза, я увидела, что воры взяли из буфета все
серебро и достали оттуда же бутылку с вином. У каждого в руке
был бокал. Я уже говорила вам, что один из них был постарше, с
бородой, два других -- молодые парни. Возможно, это были отец и
сыновья. Поговорив шепотом о чем-то, они ко мне подошли, чтобы
проверить, крепко ли я привязана. Потом они ушли, затворив за
собой дверь. Мне удалось освободить рот только через четверть
часа. Я закричала, крики услыхала горничная и сбежала вниз.
Проснулись и другие слуги, и мы послали за полицией. Полиция
немедленно связалась с Лондоном. Вот все, что я могу сказать
вам, джентльмены, и надеюсь, что мне не придется еще раз
повторять "ту столь горестную для меня историю.
-- Вы хотели бы что-то спросить, мистер Холмс? -- сказал
Хопкинс.
-- Нет, я не хочу больше испытывать терпение леди
Брэкенстолл и злоупотреблять ее временем, -- сказал Холмс. --
Но прежде чем пойти осматривать столовую, я был бы рад
послушать ваш рассказ, -- обратился он к горничной.
-- Я видела этих людей еще до того, как они вошли в дом,
-- сказала она. -- Я сидела у окна своей комнаты и вдруг
увидела у сторожки привратника трех мужчин. Ночь-то была
лунная. Но ничего плохого я тогда не подумала. А через час я
услышала стоны моей хозяйки, бросилась вниз и нашла ее,
голубушку, привязанной в этом кресле, точь-в-точь как она вам
рассказывала. Хозяин лежал на полу, а комната была забрызгана
мозгами и кровью. И даже у нее на платье была кровь. От этого
кто угодно в обморок упадет. Но она всегда была мужественной,
мисс Мэри Фрейзер из Аделаиды. И она ни капельки не изменилась,
став леди Брэкенстолл из Эбби-Грейндж. Вы очень долго
расспрашивали ее, джентльмены. Видите, как она устала. Старая
верная Тереза отведет ее в спальню. Ей надо отдохнуть.
Эта худая, суровая женщина с материнской нежностью обняла
за талию свою хозяйку и увела ее из комнаты.
-- Она прожила с ней всю жизнь, -- сказал Хопкинс. --
Нянчила ее, когда та была маленькой. Полтора года назад они
покинули Австралию и вместе приехали в Англию. Ее зовут Тереза
Райт, и таких слуг вы теперь не найдете. Вот так, мистер Холмс!
Выразительное лицо Холмса стало безучастным. Я знал, для
него вместе с тайной исчезает и вся привлекательность дела.
Правда, оставалось еще найти и арестовать преступников. Но дело
было такое заурядное, что Холмсу не стоило тратить время. Он
чувствовал примерно то же, что чувствует крупный специалист,
светило в медицинском мире, когда его приглашают к постели
ребенка лечить корь. Но, войдя в столовую и воочию увидев
картину преступления, Холмс оживился и снова почувствовал
интерес к этому делу.
Столовая была большой высокой комнатой с потолком из
резного дуба, с дубовыми панелями и отличным собранием оленьих
рогов и старого оружия на стенах. Напротив входа в дальнем
конце комнаты находилась та самая стеклянная дверь, о которой
говорила леди Брэкенстолл. Справа три окна, наполнявшие комнату
холодным светом зимнего солнца. По левую сторону зияла пасть
большого, глубокого камина под массивной дубовой полкой. У
камина стояло тяжелое дубовое кресло с подлокотниками и резьбой
внизу спинки. Сквозь отверстия резьбы был продет красный шнур,
концы которого были привязаны к нижней перекладине. Когда леди
освободили от пут, шнур соскочил, но узлы так и остались не
развязаны.
Эти детали мы заметили позже, потому что теперь все наше
внимание было приковано к телу, распростертому на тигровой
шкуре перед камином.
Это был высокий, хорошо сложенный мужчина лет сорока. Он
лежал на спине, с запрокинутым лицом и торчащей вверх короткой
черной бородкой, скаля в усмешке белые зубы. Над головой были
занесены стиснутые кулаки, а поверх рук лежала накрест его
тяжелая дубинка. Его красивое, смуглое, орлиное лицо исказила
гримаса мстительной ненависти и неистовой злобы. Он, видимо,
был уже в постели, когда поднялась тревога, потому что на нем
была щегольская, вышитая ночная сорочка, а из брюк торчали
босые ноги. Голова была размозжена, и все в комнате говорило о
дикой жестокости, с которой был нанесен удар. Рядом с ним
валялась тяжелая кочерга, согнувшаяся от удара в дугу. Холмc
внимательно осмотрел кочергу и нанесенную ею рану на голове.
-- Видимо, этот старший Рэндол -- могучий мужчина, --
заметил он.
-- Да, -- сказал Хопкинс. -- У меня есть о нем кое-какие
данные. Опасный преступник.
-- Вам будет нетрудно его взять.
-- Конечно. Мы давно за ним следим. Ходили слухи, что он
подался в Америку. А он, оказывается, здесь. Ну, теперь ему от
нас не уйти. Мы уже сообщили его приметы во все морские порты,
и еще до вечера будет объявлена денежная премия за поимку. Я
одного не могу понять: как они решились на такое отчаянное
дело, зная, что леди опишет их нам, а мы по описанию непременно
их опознаем.
-- В самом деле, почему им было не прикончить и леди
Брэкенстолл?
-- Наверное, думали, -- высказал я предположение, -- что
она не скоро придет в себя.
-- Возможно. Они видели, что она без сознания, вот и
пощадили ее. А что вы можете рассказать, Хопкинс, об этом
несчастном? Я как будто слышал о нем что-то не очень лестное.
-- Трезвым он был неплохой человек. Но когда напивался,
становился настоящим чудовищем. Точно сам дьявол вселялся в
него. В такие минуты он бывал способен на все. Несмотря на
титул и на богатство, он уже дважды чуть не попал к нам. Как-то
облил керосином собаку и поджег ее, а собака принадлежала самой
леди. Скандал едва замяли. В другой раз он бросил в горничную
графин. В эту самую Терезу Райт. И с этим делом сколько было
хлопот! Вообще говоря, только это между нами, без него в доме
станет легче дышать... Что вы делаете. Холмс?
Холмс опустился на колени и с величайшим вниманием
рассматривал узлы на красном шнуре, которым леди привязали к
креслу. Затем он так же тщательно осмотрел оборванный конец
шнура, который был сильно обтрепан.
-- Когда за этот шнур дернули, то в кухне, надо думать,
громко зазвонил звонок, -- заметил он.
-- Да, но услышать его никто не мог. Кухня -- направо, в
противоположной стороне здания.
-- Откуда грабитель мог знать, что звонка не услышат? Как
он решился столь неосмотрительно дернуть шнур?
