закуривая сигарету. -- Ты помнишь утренний бой в Буффелспруитс,
около Претории, на Восточной железной дороге? Ты слышал, что я
был тогда ранен? -- Да, слышал, но подробностей не знаю. -- Я и
еще двое наших отстали от своей части. Если ты помнишь,
местность там холмистая. Со мной были Симпсон, тот самый
парень, которого мы называли Лысым Симпсоном, и Андерсон. Мы
прочесывали участок, но солдаты противника хорошо укрылись и
внезапно напали на нас. Симпсон и Андерсон были убиты, а я был
ранен в плечо. Правда, мне удалось удержаться на лошади, и она
проскакала несколько миль, прежде чем я потерял сознание и
свалился с седла.
Когда я пришел в себя, уже наступила ночь, и хотя и ослаб
и чувствовал себя очень плохо, все же сумел приподняться и
осмотреться. С удивлением я обнаружил, что нахожусь недалеко от
большого здания с широкой верандой и множеством окон. Было
очень холодно. Ты помнишь этот отвратительный холод -- он
всегда наступал по вечерам, вызывал какое-то болезненное
состояние и не имел ничего общего с бодрящей, здоровой
прохладой. Так вот, я очень замерз, и мне казалось, что я
выживу только в том случае, если доберусь до какого-нибудь
крова. С трудом поднялся и потащился, почти не сознавая того,
что делаю. Мне смутно помнится, как я медленно поднялся по
ступеням крыльца, вошел через распахнутую дверь в большую
комнату, где стояло несколько кроватей, и со вздохом облегчения
бросился на одну из них. Постель не была заправлена, но меня
это вовсе не обеспокоило. Я дрожал и, натянув на себя простыни
и одеяло, мгновенно погрузился в глубокий сон.
Проснулся я утром, и мне сразу же показалось, что какая-то
сила перенесла меня из реального мира в царство кошмаров. В
огромные, без занавесок окна вливались лучи африканского солнца
и ярко освещали большую голую спальню с выбеленными стенами.
Передо
мною стоял низенький, похожий на гнома человек с
головой-луковицей; он размахивал обезображенными, напоминавшими
коричневые губки руками, и что-то возбужденно трещал
по-голландски. За ним я увидел группу людей, которых, видимо,
очень забавляла эта сцена. У меня же при взгляде на них стала
стынуть кровь. Ни одного из них нельзя было назвать нормальным
человеческим существом: изуродованные, искривленные, распухшие.
Жуткое впечатление производил смех этих уродов.
Никто из них, кажется, не знал английского языка, но
обстановка вскоре прояснилась, ибо существо с головой-луковицей
уже пришло в ярость, с какими-то звериными возгласами
ухватилось за меня своими изуродованными руками и принялось
стаскивать с кровати, не обращая внимания на то, что из моей
раны снова хлынула кровь. Маленькое чудовище обладало звериной
силой, и не знаю, что оно сделало бы со мной, не появись в
комнате какой-то пожилой человек, привлеченный шумом и, судя но
манере держаться, обладавший определенной властью. Он бросил
несколько сердитых слов по-голландски, и мой мучитель сейчас же
оставил меня в покое. Потом человек повернулся и с величайшим
изумлением уставился на меня.
-- Каким образом вы оказались здесь? -- не скрывая
удивления, спросил он. -- Одну минуту! Я вижу, вы утомлены и
ранены. Я врач и сейчас перевяжу вас. Но, боже мой, здесь вам
угрожает еще большая опасность, чем на поло боя. Вы попали в
больницу для прокаженных и провели ночь в постели больного
проказой.
Нужно ли рассказывать дальше, Джимми? Оказывается, в связи
с приближением фронта все эти несчастные были накануне
эвакуированы. После того как англичане продвинулись вперед,
доктор -- он оказался заведующим больницей -- доставил своих
пациентов обратно. Он сказал, что, хотя и считает себя
невосприимчивым к проказе, все же не осмелился бы сделать то,
что сделал я. Он поместил меня в отдельную палату, внимательно
ухаживал за мной, а через неделю отправил в военный госпиталь в
Преторию.
Вот и вся моя трагическая история. Вопреки всему я еще на
что-то надеялся, но уже после возвращения
домой ужасные знаки, которые ты видишь у меня на лице,
дали знать, что болезнь не пощадила меня. Что мне оставалось
делать? Наша усадьба расположена в уединенной местности. Нас
обслуживают двое слуг, на которых мы могли полностью
положиться. У нас есть флигель, где я мог жить. Врач, мистер
Кент, согласился разделить со мной уединение и обязался хранить
тайну. Казалось, все очень просто. А что ожидало меня, если бы
мы открыли тайну моего заболевания? Пожизненная изоляция вместе
с совершенно чужими людьми, без всякой надежды на освобождение.
Нам оставалось только одно: соблюдать строжайшую тайну, иначе
разразился бы скандал и ничто не спасло бы меня от ужасной
участи. Даже тебя. Джимми, даже тебя пришлось держать в
неведении! Ума не приложу, почему вдруг отец смягчился.
Полковник Эмеворт показал на меня. -- Вот господин,
вынудивший меня сделать это. -- Он развернул листок бумаги, на
котором я написал слово "Проказа". -- Я решил, что если уж он
знает так много, то будет безопаснее, если узнает все.
-- Правильно, -- ответил я. -- Возможно, именно поэтому
все закончится очень хорошо. Насколько я понимаю, пока лишь
мистер Кент наблюдал своего пациента. Позвольте спросить, сэр:
вы действительно специалист но таким заболеваниям?
-- Я просто врач, -- несколько сухо ответил мистер Кент.
-- Не сомневаюсь, сэр, что вы вполне компетентный врач, но
уверен, что вы не станете возражать, если вам предложат
выслушать еще чье-то мнение. Если не ошибаюсь, вы пока не
сделали этого из опасения, что вас заставят изолировать вашего
пациента. -- Именно так, -- подтвердил полковник Эмеворт. -- Я
предвидел, что возникнет подобная ситуация, -- продолжал я, --
и привез с собой друга, на чье молчание вполне можно
положиться. В свое время я оказал ему профессиональную услугу.
И он готов дать совет скорее как друг, чем как специалист. Я
говорю о сэре Джемсе Саундерсе.
Перспектива побеседовать со своим главнокомандующим не
вызвала бы у младшего офицера такого энтузиазма, какой
отразился на лице мистера Кента при моих словах.
-- Буду весьма польщен, -- пробормотал он. -- В таком
случае я приглашу сюда сэра Джемса. Он ждет в коляске у ворот.
Мы же, полковник Эмсворт, пройдем в ваш кабинет, где я сочту
своим долгом дать вам необходимые разъяснения.
Именно сейчас я и почувствовал, как мне недостает моего
Уотсона. Уж он-то всякими интригующими вопросами и возгласами
удивления умеет возвысить мое несложное искусство до уровня
чуда, хотя в действительности оно представляет собой не что
иное, как систематизированный здравый смысл. Я же, выступая в
качестве рассказчика, лишен возможности прибегать к подобным
методам. Поэтому ограничусь тем, что изложу здесь ход своих
рассуждений, как изложил его маленькой аудитории в кабинете
полковника Эмеворта.
-- Размышляя над всей этой историей, я исходил из
предпосылки, что истиной, какой бы невероятной она ни казалась,
является то, что останется, если отбросить все невозможное. Не
исключено, что это оставшееся допускает несколько объяснений. В
таком случае необходимо проанализировать каждый вариант, пока
не останется один, достаточно убедительный. Применим сейчас
этот метод к нашему случаю. В том виде, в каком дело было
изложено мне впервые, оно допускало только три возможных ответа
на вопрос, чем вызвано добровольное уединение или
принудительное заключение этого джентльмена в имении отца: либо
он скрывался от привлечения к ответственности за какое-то
преступление, либо сошел с ума и родители не хотели посылать
его в сумасшедший дом, либо у него обнаружили болезнь,
требовавшую изоляции. Иных приемлемых объяснений я придумать не
мог. Таким образом, предстояло сравнить и проанализировать
каждый из этих трех вариантов.
Версия о преступлении не выдерживала серьезной проверки.
Нераскрытых преступлений в этом районе не было. Я это твердо
знал. Если же речь шла о не раскрытом пока преступлении,
интересы семьи, несомненно, потребовали бы поскорее отделаться
от виновника и отправить его за границу, а не прятать в доме.
Поведение семьи казалось мне необъяснимым.
Более правдоподобной выглядела версия о сумасшествии.
Присутствие второго человека во флигеле давало повод
предполагать, что вместе с Годфри живет санитар. Тот факт, что,
выходя, он закрыл за собой дверь на замок, лишь подтверждало
подобную возможность и свидетельствовало о каких-то
ограничениях, наложенных на больного. Вместе с тем эти
ограничения, видимо. не носили слишком строгий характер, иначе
молодой человек не мог бы выйти из флигеля, чтобы взглянуть на
своего приятеля. Вы помните, мистер Додд, меня интересовало,
какую газету или журнал читал мистер Кент. Я утвердился бы в
своем предположении, если бы это оказался "Ланцет" или
"Британский медицинский журнал". Душевнобольной может
оставаться в частном доме, если за ним присматривает
медицинский работник и предупреждены соответствующие власти. Но
тогда к чему вся эта таинственность в поведении Эмсвортов?
Объяснения я не находил.
Оставалась третья версия, почти невероятная, но все
ставившая на свои места. Проказа в Южной Африке очень
распространена, и вполне возможно, что в результате какой-то
нелепой случайности юноша заразился страшной болезнью. Это
поставило его родителей в исключительно трудное положение, так
как они, естественно, не хотели, чтобы их сына изолировали.
Оставался один выход: постараться сохранить постигшее семью
несчастье в тайне, не допустить возникновения слухов и избежать
вмешательства властей. Не представляло трудности найти
надежного медицинского работника, готового за соответствующее
вознаграждение взять на себя уход за больным. Наконец, не было
никаких оснований отказывать больному в некоторой свободе
передвижения с наступлением темноты. Что касается белого лица
юноши, то именно побеление кожи является одним из последствий
заболевания проказой.
Это предположение показалось мне настолько убедительным,
что я решил действовать так, словно оно уже подтвердилось. Мои
последние сомнения рассеялись, когда я заметил, что Ральф носил
еду в перчатках, пропитанных дезинфицирующим средством. Всего
лишь одним словом, сэр, я дал вам понять, что ваш секрет
раскрыт. Я мог бы произнести это слово, но предпочел
написать, так как хотел показать вам, что мне можно
довериться.
Я уже заканчивал свое краткое сообщение, когда раскрылась
дверь и в ней появилась аскетическая фигура великого
дерматолога. На этот раз черты его лица, напоминавшего в
обычное время лик сфинкса, не казались суровыми, а глаза
светились теплотой. Он не спеша подошел к полковнику Эмсворту и
пожал ему руку.
-- Чаще всего я приношу плохие вести, -- сказал он, -- но
на этот раз пришел с хорошей новостью. Это не проказа. -- Что?!
-- Бесспорный случай псевдопроказы, или ихтиоза, иногда
еще называемого "рыбьей чешуей". Это вызывающее отвращение и с
трудом поддающееся излечению заболевание кожи, к счастью, не
заразно. Да, мистер Холме, сходство поразительное! Но можно ли
его назвать случайным? Разве нельзя предположить, что нервное
потрясение, которое пережил молодой человек после
соприкосновения с прокаженными, как раз и вызвало подобие того,
чего он так боялся? Во всяком случае гарантирую своей
профессиональной репутацией... Что это? Дама в обмороке!
