отношению к Тройственному союзу и предопределялась будущая
политика нашей страны па тот случай, если французский флот по
своей боевой мощи превзойдет в Средиземном море итальянский
флот. В договоре трактовались вопросы, имеющие отношение только
к военно-морским делам. В конце стояли подписи высоких
договаривающихся сторон. Я пробежал глазами договор и стал
переписывать его.
Это был пространный документ, написанный на французском
языке и насчитывающий двадцать шесть статей. Я писал очень
быстро, но к девяти часам одолел всего лишь девять статей и уже
потерял надежду попасть на поезд. Я хотел спать и плохо
соображал, потому что плотно пообедал, да и сказывался целый
день работы. Чашка кофе взбодрила бы меня. Швейцар у нас
дежурит всю ночь в маленькой комнате возле лестницы и обычно
варит на спиртовке кофе для тех сотрудников, которые остаются
работать в неурочное время. И я звонком вызвал его.
К моему удивлению, на звонок пришла высокая, плотная,
пожилая женщина в фартуке. Это была жена швейцара, работающая у
нас уборщицей, и я попросил ее сварить кофе.
Переписав еще две статьи, я почувствовал, что совсем
засыпаю, встал и прошелся по комнате, чтобы размять ноги. Кофе
мне еще не принесли, и я решил узнать, в чем там дело. Открыв
дверь, я вышел в коридор. Из комнаты, где я работал, можно
пройти к выходу только плохо освещенным коридором. Он кончается
изогнутой лестницей, спускающейся в вестибюль, где находится к
комнатка швейцара. Посередине лестницы есть площадка, от
которой под прямым углом отходит еще один коридор. По нему,
минуя небольшую лестницу, можно пройти к боковому входу,
которым пользуются слуги и клерки, когда они идут со стороны
Чарльз-стрит и хотят сократить путь. Вот примерный план
помещения:
-- Спасибо. Я внимательно слушаю вас, -- сказал Шерлок
Холме.
-- Вот что очень важно. Я спустился по лестнице в
вестибюль, где нашел швейцара, который крепко спал. На
спиртовке, брызгая водой на пол, бешено кипел чайник. Я
протянул было руку, чтобы разбудить швейцара, который все еще
крепко спал, как вдруг над его головой громко зазвонил звонок.
Швейцар, вздрогнув, проснулся.
"Это вы, мистер Фелпс!" -- сказал он, смущенно глядя на
меня.
"Я сошел вниз, чтобы узнать, готов ли кофе". "Я варил кофе
и уснул, сэр, -- сказал он, взглянул на меня и уставился на все
еще раскачивающийся звонок. Лицо его выражало крайнее
изумление. -- Сэр, если вы здесь, то кто же тогда звонил?" --
спросил он.
"Звонил? -- переспросил я. -- Что вы имели в виду? Что это
значит?"
"Этот звонок из той комнаты, где вы работаете". Мое сердце
словно сжала ледяная рука. Значит, сейчас кто-то есть в
комнате, где лежит на столе мой драгоценный договор. Что было
духу я понесся вверх по лестнице, по коридору. В коридоре не
было никого, мистер Холме. Не было никого и в комнате. Все
лежало на своих местах, кроме доверенного мне документа, -- он
исчез со стола. Копия была на столе, а оригинал пропал.
Холме откинулся на спинку стула и потер руки. Я видел, что
дело это захватило его.
-- Скажите, пожалуйста, а что вы сделали потом? -- спросил
он.
-- Я мигом сообразил, что похититель, по-видимому,
поднялся наверх, войдя в дом с переулка. Я бы, наверно,
встретился с ним, если бы он шел другим путем.
-- А вы убеждены, что он не прятался все это время в
комнате или в коридоре, который, по вашим словам, был плохо
освещен?
-- Это совершенно исключено. В комнате или коридоре не
спрячется и мышь. Там просто негде прятаться. -- Благодарю вас.
Пожалуйста, продолжайте. -- Швейцар, увидев по моему
побледневшему лицу, что случилась какая-то беда, тоже поднялся
наверх. Мы оба бросились вон из комнаты, побежали по коридору,
а затем по крутой лесенке, которая вела на Чарльз-стрит. Дверь
внизу была закрыта, но не заперта. Мы распахнули ее н выбежали
на улицу. Я отчетливо помню, что со стороны соседней церкви
донеслось три удара колоколов. Было без четверти десять.
-- Это очень важно, -- сказал Холме, записав что-то на
манжете сорочки.
-- Вечер был очень темный, шел мелкий теплый дождик. На
Чарльз-стрит не было никого, на Уайтхолл, как всегда, движение
продолжалось самое бойкое. В чем были, без головных уборов, мы
побежали по тротуару и нашли на углу полицейского.
"Совершена кража, -- задыхаясь, сказал я. -- Из
министерства иностранных дел украден чрезвычайно важный
документ. Здесь кто-нибудь проходил?"
"Я стою здесь уже четверть часа, сэр, -- ответил
полицейский, -- за все это время прошел только один человек --
высокая пожилая женщина, закутанная в шаль".
"А, это моя жена, -- сказал швейцар. -- А кто-нибудь еще
не проходил?" "Никто".
"Значит, вор, наверно, пошел в другую сторону", -- сказал
швейцар и потянул меня за рукав.
Но его попытка увести меня отсюда только усилила возникшее
у меня подозрение. "Куда пошла женщина?" -- -спросил я. "Не
знаю, сэр. Я только заметил, как она прошла мимо, но причин
следить за ней у меня не было. Кажется, она торопилась". "Как
давно это было?" "Несколько минут назад". "Сколько? Пять?" "Ну,
не больше пяти".
"Мы напрасно тратим время, сэр, а сейчас дорога каждая
минуту, -- уговаривал меня швейцар. -- Поверьте мне, моя
старуха никакого отношения к этому не имеет. Пойдемте скорее в
другую сторону от входной двери. И если вы не пойдете, то я
пойду один".
С этими словами он бросился в противоположную сторону. Но
я догнал его и схватил за рукав. "Где вы живете?" -- спросил я.
"В Брикстоне. Айви-лейн, 16, -- ответил он, -- но вы на
ложном следу, мистер Фелпс. Пойдем лучше в ту сторону улицы и
посмотрим, нет ли там чего!"
Терять было нечего. Вместе с полицейским мы поспешили в
противоположную сторону и вышли на улицу, где было большое
движение и масса прохожих. Но все они в этот сырой вечер только
и мечтали поскорее добраться до крова. Не нашлось ни одного
праздношатающегося, который бы мог сказать нам, кто здесь
проходил. Потом мы вернулись в здание, поискали на лестнице и в
коридоре, но ничего не нашли. Пол в коридоре покрыт кремовым
линолеумом, на котором заметен всякий след. Мы тщательно
осмотрели его, но не обнаружили никаких следов. -- Дождь шел
весь вечер? -- Примерно с ^семи.
-- Как же в таком случае женщина, заходившая в комнату
около девяти, не наследила своими грязными башмаками?
-- Я рад, что вы обратили внимание на это обстоятельство.
То же самое пришло в голову и мне. Но оказалось, что уборщицы
обычно снимают башмаки в швейцарской и надевают матерчатые
туфли.
-- Понятно. Значит, хотя на улице в тот вечер шел дождь,
никаких следов не оказалось? Дело принимает чрезвычайно
интересный оборот. Что вы сделали затем? -- Мы осмотрели и
комнату. Потайной двери там быть не могло, а от окон до земли
добрых футов тридцать. Оба окна защелкнуты изнутри. На полу
ковер, так что люк исключается, а потолок обыкновенный,
беленый. Кладу голову на отсечение, что украсть документ могли,
только войдя в дверь. -- А через камин?
-- Камина нет. Только печка. Шнур от звонка висит справа
от моего стола. Значит, тот, кто звонил, стоял по правую руку.
Но зачем понадобилось преступнику звонить? Это неразрешимая
загадка.
-- Происшествие, разумеется, необычайное. Но что вы делали
дальше? Вы осмотрели комнату, я полагаю, чтобы убедиться, не
оставил ли незваный гость каких-нибудь следов своего пребывания
-- окурков, например, потерянной перчатки, шпильки или другого
пустяка? -- Ничего не было. -- А как насчет запахов? -- Об этом
мы не подумали.
-- Запах табака оказал бы нам величайшую услугу при
расследовании.
-- - Я сам не курю и поэтому заметил бы табачный запах.
Нет. Зацепиться там было совершенно не за что. Одно только
существенно -- жена швейцара миссис Танджи спешно покинула
здание. Сам швейцар объяснил, что его жена всегда в это время
уходит домой. Мы с полицейским решили, что лучше всего было бы
немедленно арестовать женщину, чтобы она не успела избавиться
от документа, если, конечно, похитила его она.
Мы тут же дали знать в Скотленд-Ярд, и оттуда тотчас
прибыл сыщик мистер Форбс, энергично взявшийся за дело. Наняв
кеб, мы через полчаса уже стучались в дверь дома, где жил
швейцар. Нам отворила девушка, оказавшаяся старшей дочерью
миссис Танджи. Ее мать еще не вернулась, и нас провели в
комнату.
Минут десять спустя раздался стук. И тут мы совершили
серьезный промах, в котором я виню только себя. Вместо того
чтобы открыть дверь самим, мы позволили сделать это девушке. Мы
услышали, как она сказала: "Мама, тебя ждут двое мужчин", -- и
тотчас услышали в коридоре быстрый топот. Форбс распахнул
дверь, и мы оба бросились за женщиной в заднюю комнату или
кухню. Она вбежала туда первая и вызывающе взглянула на нас, но
потом вдруг, узнав меня, от изумления даже переменилась в лице.
"Да это же мистер Фелпс из министерства!" -- воскликнула
она.
"А вы за кого нас приняли? Почему бросились бежать от
нас?" -- спросил мой спутник.
"Я думала, пришли описывать имущество, -- сказала она. --
Мы задолжали лавочнику".
"Придумано не так уж ловко, -- парировал Форбс. -- У нас
есть причины подозревать вас в краже важного документа из
министерства иностранных дел. И я думаю, что вы бросились в
кухню, чтобы спрятать его. Вы должны поехать с нами в
Скотленд-Ярд, где вас обыщут".
Напрасно она протестовала и сопротивлялась. Подъехал кеб,
и мы все трое сели в него. Но перед тем мы все-таки осмотрели
кухню и особенно очаг, предположив, что она успела сжечь бумаги
за то короткое время, пока была в кухне одна. Однако ни пепла,
ни обрывков мы не нашли. Приехав в Скотленд-Ярд, мы сразу
передали ее в руки одной из сотрудниц. Я ждал ее доклада,
сгорая от нетерпения. Но никакого документа не нашли.
Тут только я понял весь ужас моего положения. До сих пор я
действовал и, действуя, забывался. Я был совершенно уверен, что
договор найдется немедленно, и не смел даже думать о том, какие
последствия меня ожидают, если этого не случится. Но теперь,
когда розыски окончились, я мог подумать о своем положении. Оно
было поистине ужасно! Уотсон вам скажет, что в школе я был
нервным, чувствительным ребенком. Я подумал о дяде и его
коллегах по кабинету министров, о позоре, который я навлек на
него, на себя, на всех, кто был связан со мной. А что, если я
стал жертвой какого-то невероятного случая? Никакая случайность
не допустима, когда на карту становятся дипломатические
интересы. Я потерпел крах, постыдный, безнадежный крах. Не
помню, что я потом делал. Наверно, со мной была истерика.
Смутно припоминаю столпившихся вокруг и старающихся утешить
меня служащих Скотланд-Ярда. Один из них поехал со мной до
Ватерлоо и посадил меня в поезд на Уокинг. Наверно, он проводил
бы меня до самого дома, если бы не подвернулся доктор Ферьер,
живущий по соседству от нас и ехавший тем же поездом. Доктор
любезно взял на себя заботу обо мне, и как раз вовремя, потому
что на станции у меня начался припадок, и мы еще
не добрались до дому, как я превратился в
буйнопомешанного.
Можете представить себе, что здесь было, когда после
звонка доктора все поднялись с постелей и увидели меня в таком
состоянии. Бедняжка Энни, сидящая здесь, и моя мать были в
отчаянии. Доктор Ферьер рассказал родным то, что ему сообщил на
