требовала от мужа, чтобы тот срочно достал ей на зиму путевку в
Болгарию. Я пытался представить, что за жуткая работа идет в теткином,
уже тронутом разложением мозгу, и сам едва не сходил с ума. Особенно
тяжело было порою смотреть в ее глаза, ибо в последней их глубине
таилось понимание правды. Однако вслух ее тетка признала только за
несколько часов до кончины, и вот это вот признание показалось мне и
кажется до сих пор самым страшным из того, что я понял о смерти.
Дело было зимой, студеной о-ской зимой. Часов в восемь вечера тетка
попросила мужа не топить сегодня печку. Почему, дорогая? спросил он.
Мы же с тобою вымерзнем. Я так хочу! - тетка в последние недели жизни
стала невыносимо раздражительной и капризной. Скоро узнаешь. В час
ночи она умерла. Ей хотелось хоть на немного задержать разложение
собственного трупа.
243.
Ну, а теперь, гражданин прокурор, перейдем ко второму моему открытию:
я додумался тогда, что лишь одно способно спасти меня от ужасающего
положения приговоренного к смерти самим фактом жизни, рождения: СМЕРТЬ
НЕОЖИДАННАЯ, МГНОВЕННАЯ, КОГДА НИ О ЧЕМ НЕ УСПЕВАЕШЬ ПОДУМАТЬ, НИЧЕГО
НЕ УСПЕВАЕШЬ ОСОЗНАТЬ. Я мечтал о ней; она представлялась мне высшим
мировым благом, воплощением бессмертия, и мне казалось: все равно,
когда она произойдет, завтра или через семьдесят лет, - лишь бы именно
так: неожиданно и мгновенно; суть от сроков, которые все равно
микроскопичны рядом с вечностью, совершенно не меняется. Но мечта
выглядела (да выглядит и по ею пору) недостижимою: где гарантия, что
как раз Я умру внезапно? Подстроить самому? Но это никак невозможно:
будешь знать и все время ждать. Разве что надеяться на фортунуы Ах,
гражданин прокурор! Надежда вообще вещь слишком зыбкая, а тем более -
на судьбу!
Для себя задачу я так и не разрешил; абстрагируясь же от собственной
персоны, ибо, как скоро станет вам ясно, я являюсь АЛЬТРУИСТОМ,
уразумел тогда, что для всякого человека высшее благо - умереть, не
зная об этом; что высшее благодеяние, которое возможно человеку
оказать, - подарить такую смерть. Вывод парадоксальный, вы, чего
доброго, назовете его антисоциальным или даже антигуманным -
опровергнуть, однако, не сумеете. По той же причине и я до сих пор не
отказываюсь от него: я так и не узнал лучшего решения задачи
бессмертия, хотя от ужаса исчезновения в значительной мере освободился
и способен теперь многое преодолеть с помощью воли, свидетельством
чему служит, например, письмо, которое вы, гражданин прокурор,
надеюсь, в данный момент читаете.
244.
И еще одно открытие из тех времен. Оно много мельче двух первых и
приобретало смысл только в связи с ними. Оно родилось из обычного в
отрочестве увлечения детективами. Я нашел во всех них нечто общее:
преступление раскрывалось, когда обнаруживались его мотивы.
Действовало классическое CUI BONO - КОМУ ВЫГОДНО? А что, если НИКОМУ
НЕ ВЫГОДНО?! Мне пришла в голову мысль об ИДЕАЛЬНОМ ПРЕСТУПЛЕНИИ,
преступлении, которое раскрыть НЕВОЗМОЖНО, если, конечно, не найдется
прямых улик или свидетелей, о ПРЕСТУПЛЕНИИ БЕЗ МОТИВА, а стало быть, и
без наказания.
Разумеется, идея явилась в чисто теоретическом виде. От какой бы то ни
было возможности ее реализации я поначалу был надежно защищен складом
моей души.
245.
Дело в том, что от природы я добр. Это я понял однажды, вспомнив
эпизод из детства: мальчишками мы любили лазить по чердакам и
подвалам; как-то в подвале нашего дома мы обнаружили четверых щенков,
выброшенных туда владельцами какой-то нецеломудренной суки, слишком
гуманными, чтобы просто утопить их в унитазе. Щенки были еще слепые,
очень трогательные и забавные. По разным причинам (у меня, например,
уже жила дома собака) никто из нас не решался взять себе ни одного. Мы
стояли вокруг в полутьме, наблюдали за ними, осторожно гладили,
обсуждали, что делать дальше, и тут-то наш заводила Вовка Хорько
заорал: идея! и поскакал наверх. Через пару минут он явился с пачкою
бенгальских огней. Заклеймим животных! бросил лозунг и роздал нам
свечи.
Когда две из них, те, что Вовка оставил себе и поджег первыми,
догорели, он крест-накрест приложил их раскаленные проволочки к мягкой
шерстке самого крупного щенка. Запахло паленым. Щенок пронзительно
заскулил. Мне стало не по себе. Казалось, будто Вовка прижег мою
собственную спину. Я был робкого десятка, особым авторитетом у ребят
не пользовался (вот вам еще довод против меня и нас вообще!), так что
остановить забаву - кто бы меня послушал?! - казалось мне не под силу.
Оставалось снести боль или бежать из подвала, и я стоял в мучительной
полуобморочной нерешительности. Когда второй мальчик собрался
последовать Вовкиному примеру, я вдруг, неожиданно для себя, бросился
на них на всех с кулаками. Я дрался впервые в жизни. Ребята так
опешили, что поначалу даже и не сопротивлялись мне. Потом со мною
началась истерика, откуда-то взялась бабушка, и я не помню, как
очутился дома. В постели я пролежал, кажется, больше десяти дней.
Моя агрессия была неосознанной: просто я реально чувствовал боль
щенка, как свою, и не умел ее вытерпеть. Оказывается, Я НЕ МОГ, КОГДА
КОГО-НИБУДЬ МУЧИЛИ.
246.
Позже я узнал об исследованиях одного биопсихолога, который доказал,
что наклонности к АЛЬТРУИЗМУ или САДИЗМУ (его терминология) - качества
врожденные. Биопсихолог провел эксперимент на крысах: на пустом,
десять на десять метров, столе (крысы, оказывается, совершенно не
выносят открытых поверхностей) установил маленький домик, который для
любой из подопытных казался землею обетованною, ибо там можно
защититься от пожирающего ужаса пространства, и крысы, все без
исключения, рвались в укрытие, едва попадали на стол. Подпружиненный
пол домика под весом крысиного тела замыкал контакт, и электроток
подавался к проволочному гамачку, куда укладывали другую крысу.
Итак, подопытную выпускали на стол, она, не раздумывая, забиралась в
домик, и тут же ее товарка начинала кричать, визжать, корчиться от
боли. Услыхав это, некоторые из животных выскакивали вон и, как им ни
было страшно снаружи, назад не входили; жались к домику, пробовали пол
лапкою, но не входили. Они по натуре своей не могли причинить боль
себе подобным. И ПРОПИСНАЯ МОРАЛЬ, С КОТОРОЮ КРЫСЫ, НАДО ПОЛАГАТЬ, НЕ
ЗНАКОМЫ, ВЫХОДИЛО, НЕ ПРИ ЧЕМ. Вторые же, услыхав вопли, почуя носом
пот ужаса и боли товарки, с еще большим, казалось, удовольствием
давили на педаль. Даже соседнему, неэлектрическому домику, если его
устанавливали рядом, они предпочитали электрический. Третья, самая
обширная группа, так сказать, ТОЛПА, вела себя наиболее ординарно:
покуда ее представители не пробовали тока на собственной шкуре -
преспокойно отсиживались в домике, даже и внимания не обращая за его
пределы; пройдя же через электропытку, УМНЕЛИ и остерегались мучить
других, но ненадолго: со временем условный рефлекс стирался.
Ученый проводил и прочие разнообразные опыты и в конце концов пришел к
выводу, что в любом более или менее высокоорганизованном биологическом
виде около двадцати процентов особей АЛЬТРУИСТЫ, около двадцати -
САДИСТЫ, остальные же ведут себя в зависимости от обстоятельств. У
людей соотношение, конечно, несколько сдвинуто, ибо среди них
царствует не столько естественный, сколько искусственный отбор, и
САДИСТЫ постоянно и целенаправленно сокращают число АЛЬТРУИСТОВ.
Однако последние, слава Богу, еще перевелись не вполне, хотя их, такое
у меня ощущение, давно пора занести в КРАСНУЮ КНИГУ.
АЛЬТРУИСТ, в отличие от ЧЕЛОВЕКА ТОЛПЫ, не станет мучить, избивать,
насиловать, если даже это будет разрешено обществом, государством,
возведено ими, как в периоды войн или революций, в разряд
добродетельных или даже ГЕРОИЧЕСКИХ поступков. Он не станет стрелять
на фронте и заниматься боксом. Он, вероятно, не сможет работать и
хирургом, хотя профессия в самой своей основе гуманна. АЛЬТРУИСТА рано
или поздно могут убить, но сам он убьет вряд ли. А если вдруг и убьет,
подчинясь своей или чужой воле, навязчивой или навязанной идее,
могучей необходимости, - собственные гены раздавят его, как некогда
раздавили альтруиста Раскольникова. САДИСТ же и в спокойные времена
найдет занятие по душе: не в тюрьме или в лагере, так на бойне, а
часто бывает, что и в больнице.
247.
Итак, гражданин прокурор, уже тогда, в юности, когда я сделал два мои
открытия, я чувствовал, что я альтруист, хотя и не был знаком еще с
теорией биопсихолога. Правда, в ней, когда речь идет не о крысах, а о
человеке, замечается некоторое противоречие, обнаружившее себя,
например, тогда, в подвале: не вынося боли щенка, я БРОСИЛСЯ С
КУЛАКАМИ на его обидчиков и САМ ПРИЧИНИЛ ИЛИ ХОТЯ БЫ СОБИРАЛСЯ
ПРИЧИНИТЬ БОЛЬ. Возможно, как раз эти психологические ножницы и
привели к истерическому припадку.
Вы следите за моей мыслью, гражданин прокурор? Она очень важна для
дальнейшего, и мы к ней еще вернемся. В ней есть нечто марксистское,
не правда ли? и уже потому близкое вам.
248.
Продолжим, точнее: вернемся к тому, что идея ПРЕСТУПЛЕНИЯ БЕЗ МОТИВА
до времени представлялась мне чисто теоретической, интеллектуальной,
ибо, как я чувствовал, была надежно заблокирована альтруизмом. Хотя в
последнем и существовала уже ничтожная трещинка (случай с дракою из-за
щенков), мысль о возможной РЕАЛИЗАЦИИ ИДЕИ, во всяком случае мною, не
задевала даже уголка моей ДУШИ. Интеллект выходил развратнее
организма.
Гойя однажды заметил, что сон разума порождает чудовищ. СОН РАЗУМА
Смотря что под этими словами понимать. Бывает разум разума, а бывает и
разум души. Мой интеллект, разум разума, когда я, возвращаясь домой по
вечерам, проходил темными дворами и встречал по пути одинокие фигуры
прохожих, подсовывал мне порою слишком, может быть, яркие картинки:
как вот сейчас, в двух шагах от собственного дома, я нажму на спуск
воображаемого пистолета, который я сжимал в руке до пота, - и спокойно
пойду дальше; убитый останется лежать под моими окнами; приедет
милиция, угрозыск, и никому никогда не придет в голову, что юноша, с
невинным любопытством глядящий вниз из окна второго этажа, и есть тот
самый УБИЙЦА, которого они рассчитывают поймать, но не поймают никогда
в жизни, - чистой воды мальчишеские картинки.
Однако лиха беда начало, и мысль моя, в ту пору чрезвычайно изощренная
и неутомимая, шарила вокруг себя скорпионьими лапками, находя лазейки
и в заблокированные области сознания, в результате чего к идее
преступления без мотива однажды подверсталась идея - вы помните? -
счастья внезапной смерти, невозможной, как вы сами понимаете, без
насилия, ибо любая смерть, самая естественная, есть худшее из насилий
над человеком, и обеим этим идеям удалось слиться в парадоксальном
союзе с моим биологическим неприятием насилия как такового.
Круг замкнулся, мне удалось ухватить себя за хвост, и, хотя я слишком
знал, что практически, на деле, неспособен нажать спуск пистолета или
вогнать отточенный кусок стали в податливое живое тело, теоретически,
так сказать, ФИЛОСОФСКИ, я себе это в какой-то момент разрешил.
249.
И тут же к прежним мучительным моим идеям примешалась еще одна, новая
и, быть может - самая мучительная и самая опасная: идея, точнее:
проблема соотношения МЫСЛИ и ДЕЙСТВИЯ. Мне становилось гадко от того,
что порою - нет, не порою! а вот именно, что ЧАЩЕ ВСЕГО, - мы,
называющие себя интеллигентами, неспособны совершать поступки, даже
если сами до их необходимости додумались. В конце концов, реализовать,
хотя бы однократно, сумму моих открытий становилось для меня вопросом
чести. Я хотел исполнить идеальное преступление во имя альтруизма, но
чувствовал, что - из-за этого самого альтруизма! - сил мне не
достанет. Чувствовал и презирал себя, хоть альтруизмом и гордился.
Я много раз пытался приняться за дело, но с облегчением натыкался на
