гарантирует безопасность: из света в темноту не видать. Ну что,
пройдет, наконец, кто-нибудь или нет?! начала бить меня нервная дрожь.
Лучше всего, конечно, если б никто не появился... Чушь! Трусость!
Малодушие! Ладно, вот если б тот милиционер! Или Вовка Хорько! Нет,
ерунда, они-то здесь при чем?! Они даже не заслуживают моего убийства.
Я ведь не мщу. Наоборот. Я РЕАЛИЗУЮ ГУМАННЕЙШУЮ ИДЕЮ. Я собираюсь
подарить некоему человеку субъективное бессмертие, коль уж
объективного не существует вовсе. Ну, пройдет же, в конце концов,
кто-нибудь или нет?! Сейчас... вот сейчас... Ладно, досчитаю до десяти
и домой. Раз... два... Холодно! Три... Не оборачиваться! Четыре...
пять... Шаги? Снег скрипит... Шаги! Все! НЕ ОТВЕРТЕТЬСЯ!
Обернувшись, я вижу человеческую фигуру. Мужчина - руки в карманах,
поднятый воротник, сосредоточенность внутри себя - размеренно шагает
по направлению ко мне, но, разумеется, не меня имея целью.
Действительно: ЧТО ЕМУ В СЛУЧАЙНОМ ПРОХОЖЕМ?! Я медленно двигаюсь
навстречу - помню, мелькнула на мгновенье и исчезла нелепая мысль:
СЛАВА БОГУ, ЧТО ХОТЬ НЕ ЖЕНЩИНА, - двигаюсь навстречу, глядя себе под
ноги. Я не хочу видеть лицо прохожего, да и ему мое ни к чему: СМЕРТЬ
БЕЗЛИКА. Мы равняемся, минуем друг друга. Начинается та самая, в сотни
раз растянутая, бесконечная секунда. Наиболее длинная секунда моей
жизни. Ну же, ну!
И вдруг вместо легкого полированного плексигласа я чувствую рукою
мраморную тяжесть чернильного прибора и неожиданно для себя (я все не
верил до последнего, что СПОСОБЕН НА ПОСТУПОК) резко поворачиваюсь и
всаживаю нож в спину человека, туда, где под серым драпом угадывается
левая лопатка, чуть-чуть ниже, в то самое место, которое так подробно
изучил в свое время по анатомическим атласам. Ясная и сильная мысль,
что делать этого НЕЛЬЗЯ НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ, еще застает движение ножа,
но ни остановить его не успевает, ни притушить СЛАДОСТНОЕ ЧУВСТВО
УБИЙСТВА.
Человек даже не охнул и осел в снег, задев меня тяжелым безжизненным
плечом. Лица я так и не увидел. И он моего тоже. Какое-то время я
постоял, потом повернулся и спокойно зашагал домой. Спокойствие было
жутким, патологическим, но отнюдь не напускным. На углу я оглянулся,
запоминающе посмотрел на темный пустой проулок двора, на тусклый
сквозь морозное марево свет зарешеченной лампочки над подъездом, на
лежащий поперек дороги серый куль, на поблескивающую сверху наборную
плексигласовую рукоятку.
Я пришел домой. Разделся, не зажигая света. Лег. Закрыл глаза и
бесконечно вспоминал рукою приятное и вместе тошнотворное ощущение
подающейся под ножом плоти, странное, ни с чем не сравнимое, разве с
разрезанием в ресторане кровавого бифштекса, и ничуть не похожее на
то, игрушечное, воображенное мною когда-то давно, в предыдущей жизни.
Постель все уходила из-под меня, в глазах плавали разноцветные круги,
точно как, когда, перепив, я пытался заснуть. Впрочем, после подобной
качки меня все-таки обычно рвало.
Реальность совершенного поступка начала осознаваться лишь на следующий
день.
254.
С самого утра вся округа только и говорила, что о событиях минувшей
ночи. Один из приятелей, активист оперотряда (видите, гражданин
прокурор, какие у меня водились в свое время приятели!), рассказал,
что бежавший преступник, тот самый, убил ночью человека, тут рядом, в
соседнем дворе. Патруль, дескать, наткнулся на еще теплый труп,
микрорайон оцепили и принялись прочесывать. И надо же - на такой успех
они даже и не надеялись! - в доме, с которого начали поиск, наткнулись
на убийцу. Он сладко, безмятежно спал в подвале, в жаркой котельной,
обнимая любовницу, бывшую мою соседку по площадке. У них имелся
недельный запас еды и выпивка. Убийца РАЗДУХАРИЛСЯ, БРАЛ НА ПОНТ, не
хотел РАСКАЛЫВАТЬСЯ, ПАЯЛ, что сбежал, чтобы только погулять недельку
с МАРУХОЙ, - и снова назад, ЗА КОЛЮЧКУ, и что на МОКРОЕ ДЕЛО идти ему
никакого резона нету, но нож, с помощью которого совершилось
преступление, опознали, а на двух местах рукоятки обнаружились и
полустертые ПАЛЬЧИКИ. Беглый зек, однако, продолжал ТЕМНИТЬ, объяснял,
что это подружка вытащила у него ПЕРЫШКО, когда он КЕМАРИЛ, и
выбросила НА ПОМОЙКУ, чтобы не вышло чего, - но наивные попытки
рецидивиста запутать следствие звучали, конечно, крайне неубедительно.
К убийству у него, правда, никаких мотивов пока не отыскалось... (И у
него ТОЖЕ! пробормотал я) ...но на преступнике уже стоит клеймо, да и
нож - улика слишком весомая.
Все не так просто, подумал я. Все не так просто, как казалось мне
раньше. Вот уже и виноватого нашли. Как любопытно теперь я с ним
завязан. Впрочем, пусть смерть его ляжет не на мою совесть, а на их!
Лицо Галкиного хахаля вспомнилось с потрясающей яркостью, и не
телевизионное лицо наголо остриженного уголовника, беглого зека, а то,
живое. Хорошо еще, прыгали мысли в голове, хорошо еще, что я не видел
лица этого... которого... ну, в драповом пальто... я не хочу знать,
кто он такой, мне это совершенно не важно. В конце концов, он был
просто человеком, смертным человеком, которому я ПОДАРИЛ БЕССМЕРТИЕ.
Вот и все. Этого мне должно хватать за глаза!
255.
Однако назавтра я с жадностью потянулся к областной газете, к
последней ее полосе, где обычно печатают некрологи. Фотография в
черной рамке. ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБ... ПОЛКОВНИК ГОСБЕЗОПАСНОСТИ АНДРЕЙ
ИГНАТЬЕВИЧ ГОРЮНОВ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБ... ВЫРАЖАЕТ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ...
ВЫНОС ТЕЛА.. Неужели он, неужели?! Как тогда все легко сходится, легко
разрешается! думал я. Ни фига себе страна: бросишь камень в собаку -
попадешь в кагебешника! Что ж, так тебе и надо, Горюнов А.И., так тебе
и надо, НЕЗАБВЕННЫЙ ТОВАРИЩ! (Вы, гражданин прокурор, разумеется,
читали ДЕЛО и знаете, где и при каких обстоятельствах погиб мой отец!)
На душе у меня сразу и значительно полегчало. Я смотрел на портрет
полковника и с удовольствием высчитывал, кем же этот БЕЗУПРЕЧНОЙ
ЧЕСТНОСТИ ЧЕКИСТ, ПРОРАБОТАВШИЙ В ОРГАНАХ БОЛЕЕ ТРИДЦАТИ ЛЕТ, был в
тридцать седьмом, когда брали отца; в тридцать восьмом, в пятьдесят
втором. Как он, интересно, применял безупречную свою честность? Как
дослужился до высокого своего звания? Скольких убил собственными
руками, скольких замучил? Раскаянья я не чувствовал. Правда,
преступление выходило не вполне идеальным, в нем вдруг оказались
замешаны мои личные счеты с СИСТЕМОЙ, но, когда я шел на него, я же
этого не знал! Тут, может, как раз и получилась самая высшая
объективность! И еще: нечего носить штатское, если ты полковник!
256.
Потом, позже, мне пришло в голову, что я отождествил полковника со
своею жертвою совершенно безосновательно, что это могло быть простым
совпадением: ну, скажем, полковник Горюнов трагически погиб накануне
под колесами трамвая, а я убил аптекаря Попова, не тянущего на
газетный некролог, - но в то время мой возбужденный мозг с такой
цепкостью заглотил приманку, что любые доводы разума разума силы не
имели, а информации я подсознательно избегал.
Буквально через месяц я уехал из О. навсегда, и, хотя вспоминал о моем
полковнике, о моем покойнике, он не являлся мне по ночам в качестве
призрака, и кровь его не вопияла к отмщению. Альтруизм молчал. То ли
его не было вовсе, то ли я растерял его там, в милиции.
257.
О моей тайне до сих пор не знал ни один человек. Теперь же, под
влиянием ли вашего суда, раздавленный ли крематорными фантазиями - вот
где, возможно, полковник Горюнов меня и настиг! а то и просто УСТАВ, -
я решаюсь признаться вам, гражданин прокурор, и, как говорили древние
римляне, ТЕМ ОБЛЕГЧИТЬ СВОЮ ДУШУ. Видите ли, пресловутый альтруизм,
который, кажется, существовал во мне и который вы так блистательно в
свое время поломали (процесс, у животных невозможный, - снова
ПРОЦЕСС!) - вдруг он и есть тот самый Бог внутри человека? Бог,
которого так мучительно искал всю жизнь Достоевский, которого не
нашел, но без которого столь трудно жить на земле. Ибо я человек, а не
крыса.
Возможно, я понесу высшее наказание и раскрою, наконец, последнюю ВАШУ
тайну, тайну вашего государства; возможно (что представляется мне
более всего вероятным), вы не захотите давать моему письму ход, чтобы
не ворошить давно сданную в архив судебную ошибку и не увеличивать
какие-нибудь там ПРОЦЕНТЫ, а мое признание классифицируете как бред
человека с расстроенной психикою или просто утаите письмо,
понадеявшись, что дважды на такие признания люди не решаются, - что
же, я просчитал и этот вариант и знаю, что мне делать дальше в этом
случае: я, как вы поняли и по письму, и по процессу, уже научился
совершать поступки. Вы же поступайте со мною, как сочтете нужным.
Только имейте в виду, последняя мелочь, на закуску: за давностью лет
проверить вам, пожалуй, удастся не все А ВДРУГ Я ПРОСТО ВЫДУМАЛ ИСТОРИЮ С
УБИЙСТВОМ? Показал вам язык? Укусил себя за хвост? Вот ведь в каком вы
сейчас дурацком положении! А, гражданин прокурор?!
Глава двадцать третья
АВТОМОБИЛЬНАЯ КАТАСТРОФА
Где все не так, и все не
то,
и все непрочно.
Который час, и то никто
не знает точно.
А. Галич
258. 4.09 - 4.27
Юра захлопнул папку. Он сделал бы это давным-давно - такой невыносимой
пакостью несло с ее страниц, - если б не разные мысли, разговоры,
рассуждения о смерти: от них Юра, сам весь в недавней смерти Гали, в
похоронах, просто не мог оторваться. Когда же началось описание
убийства человека в драповом пальто, в Юриной голове, тяжелой от
бессонья, словно бы что-то щелкнуло: он припомнил те тринадцатилетней
давности лютые морозы, лицо остриженного наголо человека по
телевизору, слухи, что гуляли по М-ску добрую неделю, больше того: Юра
узнал дворик двухэтажных бревенчатых домов: через дорогу от места, где
жил Арсений. О, нет! Юра вовсе не сумасшедший, он способен понять
разницу между действительностью и художественным вымыслом, но... но
описать убийство так сумеет, кажется, только тот, кто его совершил?!
Юра то и дело отрывался от рассказа, прикрывал глаза, соображая,
сопоставляя, воображая, - и его мутило. Я должен задать Арсению этот
вопрос! Как сильно давний приятель изменился здесь, в Москве! Он
конечно же станет врать, выкручиваться... Впрочем, может, и не станет:
ему, кажется, просто нравится выставлять на поверхность самое свое
стыдное, самое свое... Юра даже не нашел слова, брезгливо поморщился,
взглянул на часы: ладно! не важно! для таких вопросов не вовремя не
существует! И, сняв трубку с аппарата на столике отсутствующей всю
ночь дежурной, набрал Арсениев номер. Не подходили долго, потом
недовольный женский голос отозвался руганью и запищали короткие гудки.
Юра набрал номер снова, снова услышал отбой, - тогда еще раз, еще и
еще и. когда, наконец, женщина на том конце провода сдалась,
потребовал Арсения. Того не оказалось дома: Юра поверил женщине, ибо
она вроде бы поверила в необходимость Юриного звонка.
Приступ активности поутих в Юре, сдемпфированный неудачею, выяснять у
Арсения что бы то ни было расхотелось. Юра скомкал листок с
Арсениевыми координатами, уронил на пол, вернулся к креслу. Взял в
руки папочку, спазм тошноты тут же скрутил внутренности, и Юру
вывернуло, едва он успел добежать до туалета. Пакости! пакости! Боже,
какие пакости! Я не хочу разбираться, на деле он убил или только в
мерзком своем воображении! Он все равно сделал это с удовольствием. Я
не хочу иметь ничего общего с ним! Ни с ним, ни с его отвратительной,
сентиментальной, липкой алкоголичкою, ни с пьяными артистами из
кабака! Я не хочу знать их компанию! приговаривал Юра, в клочки
разрывая страницы рукописи и бросая их в унитаз. Единственный
