намекаешь?! Но тут очень удачно, очень кстати раздался коридорный
звонок. Что звеним? как ни в чем не бывало осведомился Арсений у
Целищева. Очередная порнушка? Почему порнушка? - Целищев предпочел
счесть Арсениев вопрос за извинение, чем остаться без последнего
вообще; Арсений тоже предпочел зря отношений не обострять. Почему
порнушка? Порнушка позже. Собрание. Поспешно доглатывая чай, толкаясь
в дверях, десять русских парней поперли из конференц-зала. Арсений
глянул на доску объявлений, - как же он раньше-то не заметил, не
слинял вовремя! - СЕГОДНЯ В 14.30 СОСТОИТСЯ ОТКРЫТОЕ ПАРТИЙНОЕ
СОБРАНИЕ НА ТЕМУ: РАБОТА ЛЕОНИДА ИЛЬИЧА БРЕЖНЕВА УЦЕЛИНАы И НАШИ
ЗАДАЧИ В ЕЕ СВЕТЕ. Ты случайно не знаешь, - догнал Арсений Целищева,
чтобы лишний раз подтвердить ему, что все они свои,- какое отношение
наш журнал имеет к сельскому хозяйству? И попытался проскользнуть в
отдел. Не тут-то было: неизвестно откуда возникла на пути Вика.
Арсений Евгеньевич, пропела игриво, вы ку-да-а? Работать! Я же не член
партии. Вика, кажется, не заметила иронии и продолжила вокализ: а
собрание-то у нас откры-ы-тое-е... Сколько я понимаю в русском языке,
перешел Арсений в прямое контрнаступление, слово открытое означает,
что туда можно приходить. А не должно! Тут уж Вика не выдержала,
посуровела: плохо вы понимаете в русском языке. Для советского
журналиста - плохо! Русский язык - язык в первую очередь партийный.
Язык победившего пролетариата. Читайте: явка обязательна.
Прежде чем залупаться дальше, следовало подыскать себе место.
Воспоминания о не так давнем полугоде безработицы было еще слишком
свежо, и Арсений побрел в кабинет главного.
58. 14.33 - 14.56
Непривычная для глаза мизансцена: за огромным, полкабинета занимающим
столом расположились вместо хозяина неизвестно когда влетевшая в
редакцию птичка Люся Яневская, вся деловая: шариковая ручка, стопка
дефицитной финской бумаги; и вполне еще годящаяся в дело -
подступаться к которой, впрочем, не хотелось в связи с легким
идеологическим блеском ее глаз - Галя Бежина, сорокалетняя дама из
отдела документалистики. Сам же главный, снятый недавно с очень
высокого поста за полный развал советского кинематографа, скромно и
незаметненько, демократично, сидел среди народа. Ничем старались не
выделиться и остальные трое начальников: зам, переведенный с
повышением из УКомсомолкиы и пребывающий не в ладах не с одним кино,
но и - видно, держали его здесь за что-то другое - с русским языком
тоже, парторг Вика и, наконец. Тот, Кто Хитро, Но Добро Прищурясь,
Висел На Стене. Все четверо демонстрировали, что они здесь на общих
основаниях и потому тянуть за язык никого не собираются: рядовые
присутствующие имеют, дескать, возможность проявлять политические
активность и грамотность совершенно свободно и самостоятельно.
Открытое партийное собрание, сказала Галя, убедившись, что никому из
сотрудников редакции повинности избежать не удалось, разрешите считать
открытым. Слово для доклада представляется главному редактору журнала
Прову Константиновичу Ослову.
Моложавый, подтянутый, краснолицый человек в тонкооправленных
импортных очках, с седоватыми волосами, зачесанными la Stalin,
обнаружился голосом через два стула от Арсения: если товарищи не
возражают, я прямо отсюдова, с места. Товарищи не возражали. Они
понимали, что Ослов прост, как правда. Что это - ленинский стиль
руководства. Мы все с огромным волнением прочитали и еще раз
перечитали гениальную работу Леонида Ильича Брежнева Лично УЦелинаы,
начал бубнить по бумажке главный, и голос его от слова к слову все
больше напоминал голос самого автора гениальной работы; губы
костенели, взгляд тупел, шея слоновела, ...подчеркивает революционное
значение освоения целинных и залежных земель. В те послевоенные годы,
когда народу нечего было есть (Другое дело сегодня! - мысленный
либеральный пыл Арсения, разожженный с утра, никак не унимался, хоть
кол на голове теши!), партия приняла мудрое решение, сравнимое толькоы
(Словно не в результате мудрых решений, сравнимых только... народу и
стало нечего есть, молча продолжал растравлять себя Арсений) ...и
сотни тысяч комсомольцев, невзирая на суховеи, с которыми партия
помогала успешно справляться... (Арсений вызвал в памяти впечатления
недавней целинной командировки: бескрайние пустыни без почвы,
унесенной ветром, - бывшие некогда сплошными коврами степей -
пастбищами огромных стад скота; в Уральске, столице мясного края,
традиционные среднеазиатские манты начиняют... привозной океанской
рыбою! масло появляется только в конце месяца, да и то из-под полы, по
двойной, по тройной цене! огромные, почти военные очереди
выстраиваются на улицах за... карамелью!) ...и поэтому трудно
переоценить...
Неуправляемая, горячая волна, похожая на ту, в стекляшке, или прошлую,
по поводу старушки антисемитки, подкатила к горлу, и Арсений
почувствовал, что, кажется, несколько перегнул палку внутреннего
возмущения, что вот-вот, распрямившись в палку возмущения внешнего,
она так вмажет самому ему меж глаз, что не очухаться и до смерти,
почувствовал, что пора отрубаться, переключаться на что-нибудь
нейтральное, а так как читать, писать или дремать под недреманным оком
демократичных надсмотрщиков тоже представлялось рискованным, нашел
занятие внешне невинное: перебирать глазом присутствующих коллег,
мысленно фотографировать лица.
Первым по часовой стрелке сидел не допущенный в руководящую четверку
ответственный секретарь с вызывающе - по нынешним временам -
непартийной седою бородкою. Он налагал на чело печать мыслителя, прямо
тут же, на ходу, делающего соответствующие докладу оргвыводы. В минуты
наивысшего интеллектуального парения ответственный даже позволял себе
либерально вскидывать ногу на ногу, обнажая между носком и штаниною
полоску розовых китайских кальсон, и притенять ладонью утомленные
полузакрытые глаза.
Дальше сидел Целищев. От каждого слова Прова он просто кончал. Тут все
было ясно.
Бородатый, с международным именем, спецкор, статья которого даже
ходила одно время в самиздате, человек, вне службы довольно едкий и
остроумный, понимающе кивал головою в такт ритмическим переливам
ослоречи.
Более или менее нейтральными казались лица сидящих рядом
тридцатипятилетней, но, видимо, пока девственной евреечки Вероники,
ведущей в журнале Детскую страничку, и учетчика писем Сени,
свердловчанина с университетским ромбиком на лацкане, очень юного и
очень обаятельного мальчика. Вероника, неравнодушная ко всем мужчинам,
в том числе и к Арсению, призналась ему как-то, что на новогодней
общередакционной пьянке дошедший до кондиции обаятельный Сеня совал ей
в кулачок записку с номером телефона, по которому - если что - можно
звонить круглосуточно. Арсений очень пожалел тогда, что Вероника
записку выбросила, во всяком случае, сказала, что выбросила, - он
непременно позвонил бы часа эдак в три ночи и, не обращая даже
внимания на возможные последствия - больно уж удовольствие велико! -
посоветовал бы, чтобы Они перестали вербовать таких мудаков, как Сеня.
В уголке расположилась группа интеллектуалов-профессионалов: Аркадий и
два его старых товарища. Эти позволяли себе на лицах выражение
отсутствующее, но все же не вызывающее. Наивные люди, подумал Арсений.
Им ведь и этого не простят. Будет и на Викиной улице праздник, очень
скоро будет!
За ними сидел Андрюша, самый симпатичный в редакции человек. Это свое
качество он, говорили, унаследовал от отца, известного писателя,
вошедшего в историю советской беллетристики в качестве наиболее яркого
литературного доносчика, черносотенца и идеолога бездарности. Сейчас
Андрюша готовил к печати один из романов отца, не опубликованный при
жизни последнего из-за переходящей уже все границы правизны и
мерзостности. С-сволочи! возмущался Андрюша цензурою. Такую вещь
зажимали!
Следующим был надзирающий зам, из УКомсомолкиы. На лице его читалось:
все, о чем вещает главный, известно ему, заму, давно и из первых рук.
Поэтому, поощрительно покивывая головою, он занимался тем же, чем и
Арсений, - только не из развлечения, но по долгу службы.
Интересно, какое лицо демонстрирую я сам? подумал Арсений, когда
часовая стрелка кругового обзора коснулась его. Наблюдения
наблюдениями, но из-под контроля себя не выпускаю. Смешно же,
наверное, выглядит моя рожа с выражением самоуважения в дозволенных
рамках!
В ряд с Арсением сидело еще несколько человек, но топографическое их
расположение делало лица недоступными наблюдению. Впрочем, Вику и
главного Арсений представлял себе и так, а несколько разнокалиберных
семиток косили лица неменяющиеся, подобные маскам театра Но. Жаль, что
не виден Олег, тот самый человечек в потертых джинсах, главный
художник журнала, рисовавший остроумные и злые сатирические картинки,
которые последний десяток лет печатали, если везло, только в братских
странах; в небратские он передавать свои произведения покуда не
решался. В журнале Олег раскладывал фотографии.
Круг, пропустив несколько неинтересных персонажей: машинисток,
уборщиц, курьера, технического редактора, - замыкался на всегда
готовой Гале Бежиной и старательно, с языком, высунутым изо рта
кончиком, ведущей протокол несчастливой владелице подержанных
Ужигулейы - жертве афганской революции. Все же подержанные,
окончательно решил Арсений, я покупать не стану. В конце концов если с
Викой не цапаться так по-глупому, как пятнадцать минут назад, она
может поставить в издательскую очередь, а там машины выдают четыре
раза в год.
Доклад тем временем подходил к концу: итак, товарищи, мы должны найти
интересные, нелобовые формы отражения работы Леонида Ильича Лично на
наших страницах. Хотя почему, собственно, нелобовые?! Мы так боимся
этого, будто чего стесняемся, а стесняться нам, товарищи, нечего! Это
он точно сказал, отметил Арсений. Стесняться нам давно уже нечего. Я
кончил! Целищев тоже. Кто желает высказаться? спросила Галя.
Вместо ожидаемой Арсением тяжелой паузы, слово тут же взял спецкор с
международным именем, взял сам по себе, безо всякого нажима и
вытягивания, даже, кажется, без предварительного сговора: я считаю,
что мы, бойцы переднего края идеологического фронта, должны
организовать рейд по местам событий, описанных в замечательной книге
Леонида Ильича Лично, и отразить судьбы... Тут в кабинет бесшумно
скользнул единственный человек, которому разрешалось на собрании не
присутствовать, - ословская секретарша, - и шепнула что-то на ухо
Вике, после чего обе столь же бесшумно - это при центнере Викиного
живого веса! - исчезли за дверью. Через минуту в кабинете возникла
Викина голова и многозначительным кивком вытащила за дверь Аркадия.
Еще через минуту голова Аркадия произвела то же с Арсением. Впрочем,
сии перемещения на неостановимое течение открытого собрания никакого
воздействия не оказали, да оказать и не могли.
59. 14.57 - 15.06
Вика вызвала их с Аркадием вот зачем: понадеявшись на Арсения, она
поставила в номер осколок Арсениевой работы над Воспоминаниями Г.,
препарированный в виде интервью с ним. Одним Из Отцов Отечественных
Кинематографа И Педагогики, Героем Бескорыстнейшего Труда, Лауреатом
Всех Внутренних И Одной Внешней Премий, Самым Всенародным Артистом,
Членом Основных Академий И Профессором главного Института Наиболее
Передового И Важнейшего Для Нас Искусства, - и интервью уже находилось
в верстке. Но тут Один Из Отцов, только-только, оказывается,
получивший копию для визы, позвонил в редакцию, - на этот звонок
секретарша Вику и дернула, - и сказал, что он категорически возражает
против публикации и что, в случае чего, все они полетят к ебеней
матери; редакция собирается напечатать отнюдь, мол, не его мысли, а
набор стандартных газетных фраз, до уровня которых он, Г., по
индивидуальной своей гениальности никогда бы не опустился. Вика,
конечно, понимала, что в свое время за противопоставление каких-то там
