бесшумными силуэтами двигались люди, празднующие ее двадцатилетие.
На гастроли Арсений так и не вернулся, чем крепко подвел товарищей.
41.
42.
43.
В сорокапятилетнем мужчине, нетвердой походкою пробирающемся между
столиков ресторана ВТО, лысом, потасканном, плохо одетом, Арсений с
грустью и недоверием узнал себя. Как обычно, в это близкое к полуночи
время столы были либо заняты совсем уж пьяными компаниями, либо
свободны, но не прибраны, и тяжелый взгляд вошедшего шарил по редким
фасам, профилям и затылкам в надежде зацепиться за что-нибудь
знакомое. Так оно и случилось.
Ба! Арсений! окликнули его из угла второго, маленького зальчика.
Какими судьбами! Леша! сосредоточившись на голосе, вытащил Арсений из
памяти имя и подошел, полез целоваться. Здорово, старик! Ниночка!
подозвал официантку седой, замшевый Леша. Организуй бутылочку. И
чего-нибудь, он пошевелил в воздухе пальцами, закусить. Потом пробежал
глазами по Арсению, устало остановил взгляд и продекламировал с
выражением: ах, как тебя, так и меня увило жизни тяготенье. Откуда ты
взялся? Вообще или конкретно? спросил Арсений. Конкретно только что из
Димитровграда (Леша продемонстрировал удивление на лице: кес, мол, к°
сэ к° Димитровград?), а вообще - ищу работу. Вот уже пятнадцать лет,
как ищу работу. Так сказать, давно не молодой специалист с
неоконченным высшим. Где сказочку дадут поставить, где - ассистентом.
Ну и потом.. Арсений сделал известный жест, я же сильно поддаю.
Хохотнул и добавил: иногда даже на свои. Так что, знаешь, брат Пушкин,
все как-то... Ну, а ты где? Я-то? не без самодовольства, плохо
прикрытого иронией, ответил Леша. Я сейчас и действительно - брат
Пушкин. Литератор. Сочиняю пьесы. А! поразился Арсений. Так УСтарая
деревняы - твоя? А ты думал! Во даешь! Мне и в голову не приходило.
Считал - однофамилец. Она ж у нас в театре, в Димитровграде, шла.
(Леша снова продемонстрировал выражение кес к° сэ.) А что - вообще
ничего пьеска. Находишь? Ты молодец, старик. С тобой даже сидеть
страшно. Сколько хапнул? Твое здоровье! пропустил Леша мимо ушей
бестактный Арсениев вопрос. Давай!
Учились Арсений с Лешей Ярославским хоть и одному, да в разных вузах,
и друзьями не были никогда, разве встречались время от времени на
пьянках да на просмотрах, и вот уже больше пятнадцати лет не виделись
вовсе, но давняя взаимная приязнь, атмосфера этого места всеобщих
нетрезвых встреч и, конечно, случай свели их в тот вечер за одним
столиком и втянули в достаточно бессмысленный и беспредметный, как
казалось поначалу, разговор.
Когда принесенная Ниночкою бутылка уже переполовинилась, на другом
конце зала вспыхнул скандальчик: не первой молодости блядь била
посуду. Арсений с ленивым любопытством обернулся на шум, и все в нем
оборвалось: испитое, потасканное 6.-жье лицо напомнило о женщине,
много лет назад переломавшей его жизнь: из-за нее он бросил институт,
из-за нее уехал в провинцию, из-за нее начал пить, - напомнило о
Нонне. Кто это? спросил побелевший, с сердцем, летящим в бездонную
шахту, Арсений. Ты случайно не знаешь, кто это? Ага! давно ж ты не был
в свете! процитировал Леша брата-Пушкина. Героиня моей новой пьесы.
Нонка. Потаскушка невысокого класса, но по старой памяти ее сюда
иногда пускают. Спать я тебе с нею не советую - мандавошек поймаешь, а
история у нее действительно любопытная. Ты Б.-младшего знал? Как же,
отозвался Арсений. На одном курсе учились. Где он сейчас? во МХАТе?
Нигде. Лет пять, как умер. Пьяный под машину попал. Так вот, Нонка в
свое время вышла за него. Случайно склеила и вцепилась как клещ.
Естественно: у мальчика папа, квартира в пять комнат на Горького,
дача. Его мамаша сразу раскусила Нонку и заняла оборону: пару раз даже
с лестницы спускала - с шестого этажа, причем не фигурально. Но не на
ту нарвалась: там сразу возникли и шекспировские страсти, и
беременность, от которой, когда расписались, естественно, не осталось
и следа. Словом, все как положено. На свадьбу им подарили автомобиль.
У Вольдемара было что-то с нервами, медкомиссию он не прошел, но права
отец ему сделал. Вот они с Нонкою и катались. Как-то, оставив ее на
даче загорать, Вольдемар поехал в Москву за предками. На обратном
пути, пижоня, слишком разогнал машину, не справился с рулем и лоб в
лоб вмазался в горбатого Узапорожцаы - помнишь, тогда были такие.
Машинки сцепились, завертелись и - об столб. Обе - всмятку. У
Вольдемара - десяток переломов, сотрясение мозга. Родители - насмерть.
Да! что любопытно: совершенно мелодраматический момент: в том
Узапорожцеы ехали как раз Нонкины родители. Тоже оба - в лепешку.
Конечно, в пьесе я это изменю: такому совпадению все равно никто не
поверит, ненатурально выйдет. Не станешь же перед каждым спектаклем
предупреждать со сцены, что описан действительный случай и что так все
и произошло на самом деле. Я и родителей, и тестя с тещею решил
запихнуть в Вольдемарову машину и вмазать их в какой-нибудь
грузовичок. Ну, меняю я не только это; это, так сказать, пустячки. Из
Б., например, я собираюсь сделать замминистра или цекашника, Вольдемар
пусть учится на дипломата. Тут главное - принадлежность к элите. А я,
знаешь, немного элиту изучил: три с лишним года в зятьях проходил у
одного... Впрочем, ладно, неинтересно. Интересно, что я хочу поменять
финал: ввести хоть изломанный, а все же светлый мотив. Что-то про
верность, про доброту. Но слушай дальше...
Протрезвевший Арсений сидел вполоборота к Леше, чтобы скрыть жадность,
с которою впитывал в себя рассказ, и хоть боковым зрением, да видеть
Нонну. Скандал за ее столиком терял накал, катился все тише, по
инерции. Собутыльники собрались уходить, она же, в доску пьяная,
сидела прочно. Леша, увлеченный собственным замыслом и считавший себя
вправе, коль поставил пузырь, молол и молол, глаза его разгорелись и
уже не обращались к собеседнику. Вольдемара три месяца латали в
Склифосовке, несколько раз реанимировали, удалили почку; потом дали
инвалидность и отправили домой. Не в ту пятикомнатную - в малюсенькую,
в Орехово-Борисово, тогда там и метро еще не было. Вещи из старой
квартиры еле вошли, получилось что-то вроде склада. Представляешь, как
эффектно можно сделать на сцене: маленькая комнатка, вещи до потолка,
и от картины к картине их все меньше и меньше. В финале останутся одна
кушетка, колченогий стул, стол да шкаф: барахло, дескать, перекочевало
в комиссионки и ко всякой фарце. Работать Нонка не умела, да и
некогда: первое время ухаживала за Вольдемаром: он больше года валялся
дома полутрупом, и даже у нее хватило совести не бросить его совсем; к
тому же она тогда на что-то еще надеялась. Словом, жили первое время
мебелью, книгами, хрусталем. Когда продавать стало нечего, Нонка
погнала Вольдемара искать службу. Друзья отца долго отбрыкивались, но
все же устроили: в театр Гоголя. Первый спектакль начальство стерпело,
после второго - выгнало. Тактично так выгнало: перевело с повышением -
главным - куда-то в глухую провинцию, что-то вроде твоего
Димитровграда-. Это ты, старик, зря, лениво, сосредоточенно на другом,
обиделся Арсений. Димитровград все же... Хорошо, хорошо, патриот
безработный, усмехнулся Леша и вдруг подумал: кому, зачем он
выворачивает душу?! с кем делится сокровенным?! - но колесо уже
крутилось. В Мухосранск - устраивает? Устраивает, согласился Арсений.
Продолжай. Нонка за ним, естественно, не поехала, начала блядовать в
открытую. Склеила для начала одного пожилого киношника - не будем
называть фамилий! - тот снял ее в своей маразматической ленте. Толку
от этого получилось чуть, продолжения не последовало. Нонка пошла по
рукам, начала пить: все же много, знаешь, значит привычка к
относительной роскоши и безделью: формируется особая психология,
элитарно-люмпенская. То же и с Вольдемаром: долго он и в Мухосранске
не удержался, вернулся в Москву. Паразитировал на старых приятелях,
знакомых отца, спекулировал именем: сын лейтенанта Шмидта, - спивался
и в конце концов угодил под машину. Неужели самоубийство? спросил
Арсений. Вряд ли, ответил Леша. Хотя, говорят, из-за Нонки переживал
сильно: она его, как он вернулся, и знать не захотела. Еблась чуть не
у него на глазах. А сейчас ты имеешь возможность наблюдать последний
акт моей будущей комедии, и Леша картинно выбросил руку в направлении
Арсениева взгляда.
Мужчины из-за Нонкиного стола уже ушли, оставив ее одну. Она спала,
уронив голову на грязную, неприбранную скатерть. В ресторане почти
никого не было; вместо люстры горело дежурное бра, сквозь щель в шторе
пробивался блик уличного фонаря, да падала из кухни косая полоска
света, перекрываемая время от времени последними сонными официантками.
Подошел швейцар: закругляйтесь, Алексей Николаевич, пора. Видишь?
победно посмотрел Леша на Арсения. Уважают. Но имени-отчеству! и
отнесся к швейцару: сейчас, дядя Дима, идем. Швейцар кивнул и
направился к Нонке, потряс за плечо: эй, слышь? Дома спать будешь!
Давай-давай, мотай отсюдова! Понимаешь, старик, меж тем договаривал
порядком набравшийся Леша, чем привлекла меня Нонкина история? Сюжет -
нарочно не придумаешь: как в капле воды - вся наша паскудная жизнь.
Ведь не случись аварии, не останься наша парочка без поддержки
родителей - тех и других, хоть Нонкины и рангом пониже, - Вольдемар,
безусловно, стал бы главным где-нибудь в Москве, закрепился бы,
критика придумала бы ему особый стиль и художественные открытия;
Нонка: вот она, блядь блядью, ничего больше, - артисткою, заслуженной
или народной. А сами по себе они, как видишь, пшик! Вс° на
знакомствах, на связях, на родственниках, тут Леша запнулся - видать,
немножко неловко стало от столь вдохновенно провозглашаемого пуризма.
Если честно, я, конечно, и сам в свое время... извинился. Но знаешь,
как трудно пробить первую пьесу! Ладно, вздохнул Леша. Не об том речь.
Слушай дальше. Название я придумал с двойным дном: АВТОМОБИЛЬНАЯ
КАТАСТРОФА. Правда, официально у нас катастроф не происходит никаких,
даже автомобильных, - ДТП, дорожно-транспортные происшествия, так и
пишут в протоколах, я специально в ГАИ узнавал, - но для пьесы
сгодится. Мне ведь хочется выразить нечто большее, чем ДТП... Нечто,
если угодно, возвышенное. Немного, конечно, мелодраматическое
название, но ведь можно понимать и с иронией. А? И еще финал изменю.
Вот, слушай, как по-твоему? пусть Вольдемар спивается, пусть Нонка
блядует - все как в жизни. Только пусть она его не бросает, а? Пусть
кормит своим блядством! Из любви ли, из жалости, из воспоминаний?
Эдакий, понимаешь, просветленный момент. Как, понимаешь, у
Достоевского. Пусть! согласился Арсений. Кормит - пусть.
Тем временем, насильно доведенная дядей Димой до выхода из зальчика,
Нонка сделала резкий пас к столику, из-за которого уже вставали Леша с
Арсением: мальчики! У вас в-выпить не найдется? Держи, Леша налил себе
и широким жестом протянул бутылку, на донышке которой плеснулись
остатки. Нонна глотнула из горлышка, вытерла рот рукавом и полезла
благодарить почему-то Арсения: ты н-настоящий друг! Н-не то что эти...
уб-блюдк-к-ки! Дай я тебя поцелую. Хочешь, поехали ко мне? И приятеля
т-твоего прих-хватим? А? Не надо, брезгливо отстранился Арсений,
уронил голову на руки и прошептал: ради Бога - не надо! Или это уже
была не Нонна - Лика?
44.
Такими примерно сценками мстил Арсений в ту пору Нонне в своем
воображении. Такими видениями уговаривал себя не принимать случившееся
слишком близко к сердцу, не бросать институт, не уезжать из Москвы.
Такими доводами пытался убедить себя, что Их система ценностей не
стоит ни гроша, и сами Они не стоят, чтобы рваться в Их общество. Но
иногда, помимо воли, образовывались в голове и совсем другие сюжеты:
со сладострастием мазохиста Арсений сочинял, например, от имени Нонны
письмо к вымышленной подруге, в котором подробно и сочно, не смягчая
красок, живописал злополучную ночь на даче, собственную
