скоро. Комарову, впрочем, и это было все равно.
Глава третья
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЖИЗНИ, ЗАРАБОТКИ И АЛИМЕНТЫ
Поэт, по сути, пишет о немногом:
любая строчка, что там ни возьми,
есть разговор о человеке с Богом.
Или о Боге - разговор с людьми.
А. Ольховский
24. 10.52 - 10.56
Поезд, когда Арсений вбежал на переполненный перрон, уже тронулся, но
двигался пока очень медленно, и прыгнуть на ходу ничего не стоило,
если бы не толпа. О, как она мешала! Извините! бросал Арсений
направо-налево, протискиваясь между людьми. Простите! Разрешите,
пожалуйста! Перед ним расступались, и вот вагоны шли уже в
каких-нибудь полутора метрах.
Но как раз тут-то толпа сделалась гуще и однороднее: из нее вдруг
исчезли женщины, дети, старики - остались одни мужчины: молодые,
здоровые, сильные. Они стояли сплошной стеною вдоль перрона, а за
ними, все ускоряясь, шли вагоны поезда Арсения. Позвольте! кричал он
уже с отчаянием. Дайте пройти! Товарищи! - но товарищи как бы и не
слышали, а только смыкались плотнее, и нельзя было найти между ними ни
щелочки. Да пропустите же! Арсений уже орал, бегая вдоль шеренги. Мне
надо на поезд! Они смотрели сквозь Арсения и молча чуть сдвигались
плечами там, где он пытался прорваться.
Арсений метался так долго, что, казалось, поезд сто раз должен
укатить, однако вагоны тянулись и тянулись мимо перрона: десять,
двадцать, восемьдесят, двести вагонов! - а пробиться все не удавалось.
Тогда, в отчаянье, набросился Арсений с кулаками на первого
попавшегося парня из строя, и тут все они, будто только того и ждали,
скруглив свою линию, сомкнулись вокруг. Сначала Арсений получил
несколько ударов в лицо и в живот, согнулся, упал, и тогда начали бить
ногами. Со стороны же виделась только пара десятков мужчин,
собравшихся в кучу и почти неподвижных: пиво пьют, что ли, а может,
обсуждают футбол.
Кругом проистекала обычная вокзальная суета: старики, дети, женщины с
колясками, женщины без колясок, военные, милиция, студенты с гитарами,
мешки, рюкзаки, узлы, авоськи, чемоданы, сумки - а вдоль перрона все
шли и шли, разгоняясь, вагоны бесконечного поезда, и цвет их из
грязно-зеленого постепенно становился небесно-голубым, как погоны у
известного рода войск, а крытый вокзальный дебаркадер мало-помалу
опускался под землю, принимая мраморно-раззолоченные черты станции
УКомсомольская-кольцеваяы, стиль sovietique, сталинское барокко.
25. 10.57 -11.00
В дверь постучали: Арсений, вы дома? и через психологически не
мотивированную, явно недостаточную, чтобы услышать ответ, паузу: к
телефону! Арсений поднял голову: оказывается, заснул прямо за столом,
над страницами Проверяющего. Комаров спал в предпоследний раз в жизни,
и сон его вил глубок и тяжел. Рука затекла, тело ныло. Спасибо, Вера
Николаевна, иду.
Телефонная трубка лежала на диванчике, протянувшись напряженной
спиралью шнура к пристенной полочке, к черному аппарату. Неоднократно
падавший, был он в нескольких местах залатан потерявшим клейкость и
прозрачность, жухлым, грязно лохматящимся по краям скотчем. Арсений
взял трубку, но услышал лишь резкий писк коротких гудков. Предполагая
случайный разрыв линии, Арсений нажал на рычаги и стал ждать
повторения вызова. Телефон молчал, зато из комнаты донесся едва
слышный, но дико настырный звонок поставленного на одиннадцать
будильника.
Эти чертовы машинки готовы звонить бесконечно, пока батарейка не
сдохнет! Арсений вернулся к себе и резко ударил по клавише.
26.
Соль шизофренического сюжета, который Арсений предназначал в
ненаписанном рассказе своему шурину Мише, была не столько в
экстравагантности идеи, - коль уж находятся террористы, взрывающие в
воздухе пассажирские самолеты, почему бы не взорвать и Московский
метрополитен? - сколько в подробной, методичной разработке деталей
сумасшедшего плана.
Как эти самые китайцы организовали диверсионную группу, было не важно,
ибо очевидно, что набрать ее в Москве - раз плюнуть: ведь подложить
втихаря бомбу куда проще, чем, например, выйти в одиночку с листовками
на площадь Маяковского, а, как известно, находятся и такие оригиналы.
Взрыв наметили бы на восемь утра: самое пиковое время, когда полно
народу, когда на линиях - все поезда и до которого к тому же полных
два часа на подготовку.
При современном уровне техники изготовить три-четыре сотни мини-бомб и
установить часовые механизмы взрывателей синхронно проблемы бы не
составило. Далее: на каждую из восьми линий вышло бы по три
добровольца: один сел бы в голову, второй - в середину, третий - в
хвост поезда. Всякий в своем вагоне оставил бы по бомбе, прилепив ее
на магнитной присоске под сиденьем или внизу у нерабочей двери, потом
вышел бы на станции и еще одну бомбу оставил бы на перроне: под
скамейкою, в урне, на гигантском ли пылесосе - где удастся. Потом они
снова бы сели, уже в следующий поезд, оставили бы по бомбе и там и
вышли на следующей станции. Проехав от конечной до конечной, они
начинили бы взрывчаткою все станции и практически все поезда. Где-то в
половине восьмого подготовка бы завершилась, диверсанты
разбежались-разъехались по сравнительно безопасным местам, а в восемь
под Москвою произошел бы грандиозный взрыв. Силу бомб рассчитали бы
так, чтобы вывернуть землю до поверхности даже на самых глубоких
местах. Неизбежно случилось бы, что и воды Яузы и Москвы-реки хлынули
в образовавшиеся бреши, наверняка рухнули бы и метромосты, - словом,
фейерверк вышел бы масштабный, вряд ли кому удалось бы спастись, а
если б кому и удалось, они пораспустили бы слухи о таких ужасах, каких
не происходило и на самом деле.
Резонанс события был бы потрясающ в смысле не только прямом, мировая
общественность долго обливалась бы слезами и заходилась в праведном
гневе, хоть по сравнению с десятками миллионов сограждан Арсения,
погибших пусть не так эффектно, зато совсем уж бессмысленно, взрыв
метрополитена выглядел бы сущим пустяком.
Короче, вот такую безумную идею хотел предложить Арсений для
разработки своему герою. А потом раздумал: скучно. Тех-но-ло-гия.
27. 11.25 - 11.40
Заставить себя выйти на кухню Арсению просто не хватало сил:
распределение между хозяйками времени, столов и конфорок, сложная,
годами устанавливавшаяся система собственности и приоритетов,
омерзительные, как ему всегда казалось, запахи из-под крышек вечно
преющих на газе кастрюль, сковородок и бельевых баков, развешанные
вперекрест дырявые и штопаные простыни, кальсоны, комбинации,
атмосфера тяжелой, густой тропической духоты - все это было не для
капризных нервов. Поэтому завтракал Арсений обычно по пути на службу в
никогда, вероятно, не мытом параллелепипеде забегаловки-стекляшки.
К этому времени стекляшка и обычно-то набивалась под завязку; сегодня
же в буфете давали пиво, и алкашей собралось сверх обыкновенного, так
что поверхностным взглядом и не отыскать свободного места ни за одним
из полутора десятков шатающихся стоячих столиков - единственной здесь
мебели; да и разогреться присутствующие успели выше среднего градуса.
Кого только не было тут: рабочие с почтовых ящиков, щедро раскиданных
вокруг; старики пенсионеры; студенты; грузчики из соседнего магазина;
вконец опустившиеся пропойцы обоего пола; некогда знаменитый писатель;
даже стыдливая стайка технической интеллигенции в галстучках-самовязах
и с портфельчиками у ног. На стене для порядка висела - золотом по
черному - табличка: ПРИНОСИТЬ С СОБОЙ И РАСПИВАТЬ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ
СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ, мирно соседствуя с большим красным, засранным
мухами плакатом: силуэты вождей мирового пролетариата призывали
ВПЕРЕД, К КОММУНИЗМУ. Старуха уборщица - тусклая медалька на
засаленном халате - топталась между столиков, собирая пустые бутылки,
на которых одних зарабатывала больше, чем дважды дипломированному
Арсению удавалось на государственной службе.
Сам Арсений выпивать не любил, но к алкашам обычно относился со
злорадно-доброжелательным любопытством. Сегодня - нет: видать, судьба
выпала герою романа с самого утра раздражаться, и он чуть не с
мазохистским наслаждением отмечал окружающие пакости: звон горлышек о
кромки кружек, запах разбавленного сначала в подсобке водою, после -
под столиком - водкою пива, лужу блевотины в углу. За стойкою все
имелось обычное: жидкая пузырящаяся сметана в нечистых стаканах; уже с
виду несъедобная колбаса на тарелочках УОбщепиты; скоробившийся,
покрытый слезами, толсто нарезанный сыр; рыбно-томатное крошево из
консервной банки. Арсений взял сметану, сосиски, вчерашнюю булочку и
стакан сильно подорожавшего - с тех пор чай подавать здесь перестали -
и как будто от этого ставшего еще противнее кофе - белесой прохладной
бурды, куда вбухано никак не меньше четырех кусков сахара: рубль
двадцать две. Алюминиевые ложечка и вилка - сбывшийся сон Веры
Павловны - скользко лоснились под пальцами, целлофан отдирался прямо с
огромными кусками сизых сосисок, руки моментально покрылись липким
жирным соком. Ни салфеток, ни горчицы на столах, естественно, не
наблюдалось.
Эта стекляшка была единственным местом, где Арсений не позволял себе
распускаться: требовать заведующего, писать в жалобную книгу, махать
красными журналистскими корочками: ближайшая и одинокая точка питания
в окрестности, она кормила всю редакцию: их тут знали наперечет,
сплетничали, переносили, и, чтобы не раздражать против себя коллег и
начальство, не выглядеть в их глазах непуганым идиотом, Арсений
осаживал нервы. Впрочем, в ругани и писании жалоб вообще, где угодно,
смысла тоже содержалось чуть; вернее, в момент написания жалоба иногда
приносила желаемое: продавали что-нибудь без очереди или из-под полы,
осчастливливали солью или салфетками, грубо извинялись за грубость -
но Арсений прекрасно понимал, что они не виноваты ровным счетом ни в
чем (разве как-то очень уж опосредованно, но тогда виноваты все, и он
в том числе), что при такой жизни и за такую зарплату, даже, как они,
приворовывая, он работал бы точно так же - нет! еще, пожалуй, хуже.
Воспитанные на принципах ложного, нищего равенства, поголовно и
насильственно имеющие аттестаты зрелости, они, возможно, и не
догадывались, что ни на что, кроме мытья посуды или разливания по
тарелкам УОбщепиты горохового супа, не годятся, во всяком случае,
многие из них. Да и такие прынцыпиальные посетители, как Арсений,
попадались все реже и реже, и ориентироваться на них выходило себе
дороже. Основная масса казалась довольною и даже адвокатствовала: ишь
разорался! Жрет сосиски и еще залупается! Посмотрел бы, что творится у
нас, - после чего следовало название одной из подмосковных областей.
Кто-то сильно толкнул Арсения под руку, и, была б вилка стальною, он
непременно пропорол бы себе щеку. Взбешенный, Арсений повернулся, но
не успел даже сверкнуть глазами: сразу заметил, что слишком огромен,
дегенеративен и пьян задевший его амбал. Боже! да Арсений ли четыре
года назад написал это стихотворение?! Что он, глупее тогда был, что
ли? Спокойнее? Не успел еще дойти до ручки? Или просто кокетничал,
играл в доброту, в народолюбие, во всепонимание?
В холодный день, в дождливый день,
в унылый день осенний,
что до сих пор среди людей
зовется Увоскресениеы,
толклись бедняги-алкаши
у винного отдела,
для равновесия души
и для сугрева тела
уйдя на время из семьи
в объятья магазина.
А время двигалось к семи,
и винная витрина
была уже почти пуста:
сырки, две банки мидий,
