она, может статься, удержит от обычного примирительного звонка. Ал°,
Женя! кричала Лика в микрофон. Ничего-ничего, я как раз вставать
собиралась. А? А? Как ты смеешь такое спрашивать?! Ради этого и
звонишь? Конечно же не пила! Не пи-ла-а... Врет! с раздражением
подумал Арсений. Не пила! И чего она ему врет?! А? Когда? Очень плохо
слышно! А? Подожди минутку... Лика привстала с корточек, не отняв
трубку от уха, жестом попросила принести карандаш и бумагу. Арсений
принес. Говори, прокричала на всю квартиру: слышимость, надо думать,
на самом деле была скверная, я записываю. Какой неприятный у нее
голос, когда она кричит, отметил Арсений и это. Голый. Белый. Пропила
голос. Девятнадцатого. Восьмой рейс. Поняла, поняла. Ладно, не буду.
Ну, целую, привет. А? Конечно, скучаю. Привет, говорю. Целую. Привет.
Лика положила трубку, через заметную паузу подошла к Арсению, обняла
сзади: зачем одеваешься? Рано. Поспим капельку. Ликина рука случайно
наткнулась на твердый бугор, выпирающий сквозь тонкую кожу пиджака.
Арсений напрягся и резко, слишком, пожалуй, резко сбросил руку,
прикрыл бугор своей ладонью. Случайно ли? Неужто догадалась, что у
него в кармане? Ты же вставать собиралась! Лика забралась в постель,
отвернулась, - конечно же не догадалась, но на Арсениев жест
обиделась, кажется, сильно. Жест, действительно, получился не очень
красивый, но Арсений никак не мог допустить, чтобы Лика, чтобы кто бы
то ни было знал об этих деньгах или о тех, что лежат на книжке.
Деньги, разумеется, не ворованные, заработанные, и все же... Он
рванулся на кухню, ощупал пачку в кармане и, успокоенный, чиркнул
спичкою под чайником. Вспыхнуло, зашипело голубое пламя. А чего он, на
самом деле, оделся? Уходить? Но тогда зачем чай? Деньги, деньги, вс°
проклятые деньги! он из-за них такой взбудораженный со вчерашнего
вечера, из-за шестисот двадцати рублей, с которыми получается четыре
двести пятьдесят, то есть сумма, уже позволяющая подумать о Ужигуляхы
реально. Но не сейчас же, не в шесть утра бежать подыскивать машину!
Арсений постоял неподвижно, пытаясь себя успокоить, и, когда счел, что
это удалось, вернулся в комнату. Взял со стула у кровати сигарету,
щелкнул любимой зажигалкою, УРонсономы. Рядом с одетым мужчиною белый
лифчик на деревянной спинке, смятый, несвежий, остывший, казался
неуместным, - третье брезгливое наблюдение за утро. Впрочем, Арсений,
сама объективность, покосился и на собственные ступни, обутые
стоптанными тапочками Ликиного мужа.
Неверная жена лежала в постели, отворотясь в угол. Перестань дуться,
бубнила. Нашел к кому ревновать! Арсений демонически, так что самому
стало смешно, улыбнулся. Во-первых, он скучает по Олечке. Во-вторых,
надо же в моем положении соблюдать хоть элементарный такт. В положении
содержанки? В положении жены! Как я, по-твоему, должна была поступить?
Бросить трубку? Сказать, что люблю не его, а тебя? Не водить
любовников, буркнул Арсений. Ах, сегодня я не могу! ох, мне пора
домой! передразнил непохоже. Надоело! Видела б, что с тобою сделалось,
когда телефон зазвонил! Смотреть противно. Дай сигарету, снова
примирительно попросила Лика. Возьми сама, ответил Арсений и вышел из
комнаты. Лика повернулась на спину, закрыла глаза, заплакала. На кухне
гремела посуда, шумела вода. Протянув руку, Лика нашарила на сиденье
стула сигарету. Закурила. Арсений появился на пороге: завтракать
будешь? Спасибо. Только кинь мне, пожалуйста, халат. Арсений вспомнил
сосульку и зло ответил: стесняешься? Ну-ну.
Потом сходил в ванную за халатом, бросил через комнату.
2.
Сцена, надо сознаться, получилась не Бог весть какая оригинальная, и
открывать ею книгу казалось нехорошо. Да и сама фраза про
.междугородный звонок годится разве что для начала эпизода, главки, а
никак не всего романа. Но увы, Арсениева жизнь поводов для чего-нибудь
покруче, поинтереснее - хоть разбейся! - не давала. Пробавляться чем
есть? Жрать что дают? А может, копнуть из подсознательного,
воображенного? Из снов? Тем более что герой как раз просыпается.
Арсений стал внимательно перебирать в памяти последние сновидения:
позы женских тел, брызжущая сперма, очереди за мебелью,
респектабельная езда в собственной машине (в машине - только во сне,
только, увы, во сне!) - и во снах не отыскивалось ничего подходящего.
Оставалось смириться или выдумывать что-то, сочинять.
Сочинять хотелось не очень. То есть, пожалуй, и хотелось, но не
соответствовало первоначальной идее документального романа. Впрочем,
если заложить подтекст, внутренний, что называется, смысл: дескать,
чувствует Арсений, что жизнь его катится не так-то уж и гладко, как
кажется, как мечтается, чтобы казалось; дескать, мстит ему подсознание
за то, что загоняет он туда неприятные наблюдения и мысли, не делает
из них действенных выводов, не позволяет им нарушать ровное почти
благополучие собственной жизни, - если заложить подтекст, то почему бы
и не разрешить себе и что-нибудь эдакое, на всю катушку, с КГБ, так
сказать, и расстрельчиком? Чтобы и первая фраза была, и все как
положено.
Долгое время коридор был пуст.
Это уже похоже на начало. Фраза литая, короткая, без оговорок, без
всевозможных придаточных, без извинений перед читателем, что, дескать,
пишешь. И вполне диссидентский образ коридора. Метафора бюрократии,
власти. Дальше уже можно цеплять слово за слово - что-нибудь да
получится.
Долгое время коридор был пуст. Потом, выйдя из его колена, на фоне
бело-розовой мраморной стены возникли три человечески; фигурки в ряд,
средняя чуть впереди боковых. Эхо размывало шаги.
Пока фигурки вырастали, приближаясь, Арсений мучительно старался
припомнить, что это за место, и вдруг узнал, будто пелена спала с
глаз: новый переход с УПлощади Свердловаы на УПроспект Марксаы.
Недавно открытый, он стеклянно блестел полированными плитами пола и
стен. Пахло известкой...
Лихо загнул: ПАХЛО ИЗВЕСТКОЙ! Сны запахов не воспроизводят - вот и
получается сон, а вместе и не сон:. некая фантастическая реальность.
Кафка какая-то! То что надо.
Средний шел, опустив голову, лицо его оставалось в тени, и Арсений,
как только что с коридором, все не мог узнать среднего. У боковых,
которые сильнее и сильнее отставали, лиц не было вообще.
Арсений увидел узенький, совсем слабый лучик желтого света, бьющий
сквозь стеклянную линзу в стене наперерез коридора, и отметил:
фотоэлемент. Как в турникете. Только здесь-то зачем? Для статистики?
Пассажиров, что ли, считать? А сам прекрасно знал и зачем фотоэлемент,
и кто тот, средний, - просто никак не успевал сосредоточиться на своем
знании: следил за происходящим.
Средний подошел вплотную к лучику и пересек его. На маленькое окошко в
стене упала тень. Изменился ток. Сработало - Арсению даже показалось,
что он слышит щелчок, - реле. Замкнулись контакты. Сердечник повлек
тонкую черную тягу, та - спусковую скобу скрытого где-то выше
пулемета.
Подробное описание устройства устройства - тоже хорошо. Деталь! А
деталь, как известно, убеждает. Можно врать напропалую - лишь бы
детали были точны. Ну, и прямо к действию!
Затарахтела очередь. Пули из ствола летели до тех пор, пока средний,
обмякнув, не опустился на пол. Свет снова попал в окошечко. Контакты
разомкнулись. Сердечник освободился из-под власти соленоида. Один из
конвоиров переключил тумблер, притаившийся между плитами. Лучик погас.
И все же другой, прежде чем подойти вплотную к лежащему, взял
УКалашниковаы за ствол, вытянул руку и помахал прикладом: техника
безопасности.
Когда еще мягкое тело скрючившегося в смерти среднего перевернули на
спину, Арсений узнал его окончательно. Смотреть было неприятно, но и
глаз не отвести, и в каждом из крохотных коридорчиков, светящихся на
экранах Арсениевых сетчаток, две опрокинутые фигурки продолжали
заниматься своим делом: извлекать из секретной дверки в стене каталку,
похожую на больничную, вскидывать на нее труп, небрежно покрывать
простынею. Потом они, связанные воедино никелированным сооружением,
двинулись по коридору назад, туда, откуда возникли пятью минутами
раньше, и прежде чем их силуэт, потеряв детали, стал похож на
уменьшающуюся букву УНы, Арсений успел вдоволь наглядеться - простыня
сползла - на лицо среднего: побледневшее, утончившееся, уже
успокоившееся собственное лицо.
Коридор снова опустел, и только густая лужа темнела на серых мраморных
плитах. Показалась уборщица в выцветшем черном халате, с тряпкою на
палке и ведром. Подошла к месту расстрела, поставила ведро, принялась
вытирать пол. А из другого конца коридора, оттуда, где исчезла за
поворотом, превратившись на мгновение в положенное на бок,
перекладиною назад, УТы, буква УНы, повалила будничная толпа
пассажиров метро.
Итак, по метафорическому подземному коридору пошла метафорическая же
толпа равнодушных людей. Ве-ли-ко-леп-но!
Старуха окатила пол, подтерла насухо и так же неспешно скрылась за
дверью, откуда те двое выкатили каталку.
Толпа подхватила Арсения и потащила по коридору и лестницам, впихнула
в узкое русло эскалатора и вынесла наконец в большой зал станции,
сразу ослабив напор, растекшись во все стороны. Подошел поезд, и за
движущимися освещенными окнами Арсений тотчас заметил тех двоих:
сейчас они были без оружия и одеты как-то по-другому: не отличались от
толпы. Или толпа не отличалась от них. Арсений побежал им вдогонку
вдоль тормозящего с визгом состава, но, когда т о т вагон оказался в
каком-то метре, двери схлопнулись. Следующая станция - УДзержинскаяы.
Вот это тоже хорошо: названия станций как на подбор: УПлощадь
Свердловаы, УПроспект Марксаы, УДзержинскаяы. Впрочем, тут не его
заслуга: простой натуралистический снимок с фантастической реальности
Московского метрополитена. Вообще говоря, для сна можно стасовать эту
реальность как угодно - вряд ли только получится удачнее.
Стойте! закричал он и замахал руками переполовиненному стеною кабины,
в черной с золотом форме, помощнику машиниста. Подождите! Тот
скользнул взглядом мимо, повернул голову к напарнику и, громко сказав
ВПЕРЕД!, захлопнул на ходу дверцу. Снова, хоть вроде были и впереди,
промелькнули те два лица без лиц, и поезд, обдав затхлым ветром и
нестерпимым металлическим скрежетом, скрылся во тьме тоннеля, оставил
от себя только два багровых пятнышка, две капельки крови на черном
бархате.
Они уменьшались, переключая по пути зеленые светофоры на красные, пока
и вовсе не скрылись за поворотом. Потом тьма стала полной...
Что ж. И закончили недурно. Эмоционально, с многоточием...
3.
Неохота писать о тюрьме, оказавшись в тюрьме,
как, попавши в дерьмо, смаковать не захочешь в дерьме
филигранность букета,
но, куда ни воротишь покуда заносчивый нос, -
до параши три шага, соседа замучил понос:
за букетом победа.
Третьесортной гостиницы номер: пожестче кровать,
ночью света не выключить, днем не положено спать,
да решетка в окошке.
Впрочем, тоже и вольные граждане: в страхе ворья,
если первый этаж, доброхотно окошки жилья
решетят понемножку.
Снова стены. Прогулка. Пространство четыре на шесть
и свободное небо. Свободное... все-таки есть
над бетонной коробкой
череда ячеи, сквозь которую сеется снег,
а над сетью, и снегом, и небом торчит человек,
именуемый попкой.
На четвертые сутки приходит потребность поесть
с тошнотой поперек: организма законная месть
за балованность прежде.
Организм оптимист: мол, недельку помучимся, две -
и домой. Но покуда хватает ума голове
не сдаваться надежде.
Каждый новый подъем принимаешь за новый арест,
ибо сон как-никак, а относит от тутошних мест
