и повесил трубку, но тут же и пожалел, что повесил: может, лучше бы
где-нибудь на нейтральной почве встретиться: на скамеечке или даже в ле-
су - чтобы и приятеля не особенно подвести, и на себя еще бльшую опас-
ность не навлечь: вдруг за ним, за приятелем, давно уже следят, может,
еще чем за Иваном Александровичем давнее и тотальнее: ведь откуда-то
брал приятель эти книжицы, с кем-то связан, наверное - не то, что он,
Иван Александрович, который, в сущности, и не виноват-то ни в чем! Но
звонить еще раз!.. В общем, дерзко решил Иван Александрович, ладно! Будь
что будет!
К приятелю Иван Александрович ехал с ненужными пересадками, в метро
вскакивал в вагон в последний момент, всем своим видом демонстрируя до
того, что поезд пропускает - словом, вел себя, как заправский преступник
из детективного телесериала, и, кроме основной, нормальной, пульсировала
в мозгу какая-то добавочная тревога, дополнительная, причину которой
Иван Александрович все не мог вытащить на поверхность сознания: тревога
о главной улике, оставленной дома, не вынесенной, не уничтоженной, - и
уже подходил к приятелеву подъезду, как понял: тот самый чистый листок,
изодранный в клочья. Понял и сам над собою презрительно усмехнулся.
Вот, обмяк Иван Александрович, когда замок приятелевой двери успокои-
тельно защелкнулся за спиною, спрячь или выброси, и вывалил прямо тут, в
прихожей, на половик, весь чемоданный хлам. Лучше, конечно, выброси. А
то ко мне могут прийти. Приятель, однако, на полушепот не перешел, шторы
задергивать не стал и телефон не прикрыл подушкою: был спокоен и даже
несколько улыбался, и вот так, с улыбкою, и что стряслось? спросил, а
Иван Александрович, подавленный, мрачный, одним лишь словом ответил, как
выдохнул: вызвали. Повестку, что ли, прислали? спросил приятель. Да нет,
по телефону. А ты не ходи! совсем уж чего-то развеселился приятель. То
есть как не ходи?! потрясся Иван Александрович. А вот так, и приятель
прочел небольшую лекцию по поводу кодексов, законов, прокурорского над-
зора, формы повестки и многого прочего, о чем, собственно, и Иван Алек-
сандрович отлично знал, потому что в хламе, на половик вываленном, писа-
лось кое-что и об этом, - знал, но к себе почему-то применить не решал-
ся, даже и теперь не вполне решался, после всех приятелевых доказа-
тельств, что как раз на таких, как Иван Александрович, эти статеечки и
рассчитаны, а не на неких абстрактных диссидентов, которых и в приро-
де-то, может, не существует.
Ну, так или иначе, а в конце концов успокоил его приятель более чем
вполне, даже бутылку сухого раздавили, и домой Иван Александрович возв-
ращался хоть и с пустым чемоданчиком, но в расположении духа весьма при-
личном, то есть в твердой уверенности, что никуда он в четверг не пой-
дет, кроме как разве на службу, и что только постольку они опасны ему,
поскольку он сам их боится, и что если сам, как кролик в пасть удаву, к
ним не полезет, они оставят его в покое, потому что никакого состава
преступления за ним нету и быть не может, и ни один прокурор ордера им
на Ивана Александровича никогда в жизни не подпишет.
Однако, если по выходе от приятеля эта уверенность в Иване Александ-
ровиче была подобна льду промерзшей до самого дна реки - по мере прибли-
жения к не столь, в общем-то, и далекому четвергу лед под своею поверх-
ностью все подтаивал и подтаивал, и, наконец, одна поверхность только и
осталась, то есть решение к ним не ходить, а сквозь нее уже просвечивала
темная, глубокая, холодная, манящая в себя вода. Ну, а эту поверхность,
эту тоненькую корочку проломить - ступить только, даже не грузному ива-
налександровичеву телу ступить, а, пожалуй, что и цыпленку.
Вот в таком, примерно, состоянии духа и шел Иван Александрович в чет-
верг со службы домой, и совсем не удивительно, что ноги его как-то сами
собою повернули в сторону площади Дзержинского.
10
По дороге Иван Александрович думал только об одном: как бы там ему
так себя повести, чтобы никого не заложить, хоть, по трезвому размышле-
нию, закладывать ему было просто некого - разве приятеля своего универ-
ситетского - так вот, тем более: думал, как приятеля не заложить, осо-
бенно, если вопросы наводящие задавать начнут или даже хуже того: пря-
мо-таки приятелеву фамилию назовут. Впрочем, если назовут - следова-
тельно, Иван Александрович все равно уже приятелю повредить не сможет,
потому что, если назвали, значит, знают про того и так, и без Ивана
Александровича, но, хоть и нерушимо логичным казалось последнее построе-
ние, все же в результате мучительных переживаний и размышлений поднялся
Иван Александрович над ним и постановил, что ни за что на свете, ни при
каких обстоятельствах приятеля все равно не выдаст, хоть бы даже фамилию
назвали - во всяком случае, сознательно не выдаст, то есть, если пытать
не начнут, но Иван Александрович, даже при всей своей склонности к фан-
тастике и преувеличениям, не верил всерьез, что они до сих пор пытают,
и, стало быть, выходило вполне точно, что уж абсолютно ни при каких обс-
тоятельствах приятеля своего он им не выдаст.
Хоть и помнил Иван Александрович адрес: "Дзержинского, четырнадцать",
и понимал прекрасно, что не к тому серо-охристому дому он относится,
что, стоя рядом с Детским Миром, как бы символизирует этим своим со-
седством вечное соседство в бренной нашей жизни смешного и жуткого, ра-
достного и печального и даже, пожалуй, бытия и небытия, а все ж поразил-
ся, что зловещим адресом обозначен изящный, голубенький, такой на вид
тихий и спокойный, начала прошлого века особнячок, которого раньше поче-
му-то никогда и не замечал, то есть, прямо-таки действительно поразился
- не шел особнячку зловещий адрес! Встретили Ивана Александровича радуш-
но, отобрали паспорт для оформления пропуска, проводили в небольшую ком-
нату, где и попросили обождать. Специально для этого, надо думать, и от-
веденная, кроме стульев содержала она и небольшой голубенький - как сам
особняк - стол, на котором лежало несколько старых "Правд" да потрепан-
ный номер "Юного натуралиста". Иван Александрович, чтобы отвлечься, взял
журнальчик в руки, начал листать, что-то читать безмысленно, как вдруг
наткнулся на фразу: "Голубь - птица жестокая, кровожадная, способная
медленно, хладнокровно заклевать более слабого голубя!" С отвращением
отбросил Иван Александрович журнал и начал ждать просто, и первые минут
пятнадцать выходило это у него недурно, а потом в душу стала прокрады-
ваться тревога: а ну как жуткое ожидание выбьет из-под ног твердую
нравственную основу, на которой он по дороге сюда столь незыблемо утвер-
дился? И начал Иван Александрович прямо-таки гипнотизировать себя, зак-
линать, что ни за что на свете приятелеву фамилию он им не назовет, ни
за какие блага, ни под каким страхом, хоть, знаете, кол у него на голове
тешите - не назовет и все тут! И до того Иван Александрович дозаклинал-
ся, что даже как-то не вдруг понял, что приглашают его пройти в кабинет.
Что ж вы, Ываны Ылыкысаныдырывычы! укоризненно отнесся к нему Игорь
Константинович (Иван Александрович сразу понял, что человек за столом
Игорь Константинович и есть). Как же это вы так?! и столько сочувствия
заключалось в укоризне этой, что Ивану Александровичу ужасно стыдно за
себя стало - куда стыднее, чем в баньке - за себя, за ничтожную свою ма-
лость, за некрасивые свои мысли и поступки, за Лариску, за Альмиру, за
кощунственное желание руки над листом и жуть как захотелось повиниться,
покаяться перед молодым, обаятельным, прекрасно одетым человеком, пока-
яться и даже фамилию сакраментальную назвать. Иван Александрович поту-
пился, и Игорь Константинович понял, что происходит в душе гостя, понял
и сказал снова сочувственно, но уже без былой укоризны, а великодушно,
тоном милосердия и прощения: вижу-вижу, осознали вы свою вину и больше
уж, наверное, ны будыты. Ну и ладненько. Ну и замечательно. Всего вам
доброго. Как же? удивился Иван Александрович. А фамилия? Его фамилия:
И-ва-нов! Не надо, покачал головою Игорь Константинович. Не надо фами-
лию. Все фамилии мы знаем и без вас. Всего вам, повторяю, доброго. И та-
ким приятным оказалось нежнейшее это "всего вам доброго", таким ласко-
вым, таким успокоительным и хорошим, что на глазах Ивана Александровича
выступили сладкие слезы признательности и даже, пожалуй, высшего некоего
просветления, и он, не веря еще до конца ощущению своему, спросил: так я
могу идти? Так я могу быть свободным? и, услышав улыбчивый утверди-
тельный игорьконстантиновичев ответ, тихонечко, спиною, отпятился к две-
рям, толкнул их эдаким изящным движением зада и - показалось Ивану Алек-
сандровичу - тут же очутился на улице, хоть это-то было точно невероят-
но, потому что двери кабинета вели, конечно же, в коридор, и часовой там
стоял, и тамбур существовал, и паспорт Ивану Александровичу должны же
были, в конце концов, вернуть. Ну и что? Такое ли уж у нас страшное за-
ведение? все еще доносился из-за дверей иронически-укоризненно интониро-
ванный голос Игоря Константиновича. Пытают у нас? Расстреливают? Лейте-
нанты Падучихи работают? А, Иван Александрович?..
На улице все шло так, словно ничего не случилось: оранжево светило
низкое закатное солнце, спешили по своим делам люди, со Сретенки, поше-
веливая усами, полз троллейбус, машины сплошным потоком текли к Садово-
му, и Иван Александрович, счастливо обалдевший от того, что ничего на
улице не случилось, пошел машинному потоку наперерез, но тут же услышал
резкий свисток, повернулся на него и увидел милицейского сержанта. И
сержант, и сам свисток почему-то ужасно обрадовали Ивана Александровича.
Он подумал: как все же это прекрасно: нарушить ясное и понятное, многок-
ратно и общедоступно опубликованное и даже по телевидению переданное
правило уличного движения, оказаться в нарушении уличенным и, честно
заплатив положенный штраф, перед законом и людьми вполне очиститься, ис-
купить вину, - потом достал из кармана трешницу и, далеко вытянув ее пе-
ред собою, пошел на постового. Тот, однако, иваналександровичевы деньги
отстранил, взял под козырек и произнес: что ж вы, товарищ, по сторонам
не глядите? Тк ведь недолго и с жизнью расстаться. Вон переход, ступай-
те! - и то, что сержант Ивана Александровича тоже простил и даже товари-
щем назвал (хотя и вполне готов был Иван Александрович за свой проступок
расплатиться сполна и никакого зла на сержанта держать не стал бы) - это
уж показалось Ивану Александровичу некой вершиною, слиянием с челове-
чеством, выявлением мировой гармонии, музыкою сфер и даже, возможно,
тем, что еще два с половиной тысячелетия назад назвал Аристотель до са-
мого этого момента не совсем Ивану Александровичу понятным словом катар-
сис.
Иван Александрович перешел улицу строго в положенном месте и обернул-
ся, чтобы еще раз послать заботливому постовому счастливую и благодарную
улыбку, но тут резкий, пронзительный, тревожный диссонанс вмиг разрушил
музыку сфер, наполнявшую душу, и, забыв про сержанта, долго стоял Иван
Александрович, пытаясь разобраться, откуда диссонанс взялся. И вот осоз-
нал, выделил его, наконец, из густого цветного шума противоположной сто-
роны улицы: зеленое платье Лариски!
Иван Александрович совсем было собрался окликнуть жену, как вдруг с
ужасом и растерянностью понял, что она! исчезла. Причем, не просто ис-
чезла, бесследно, так сказать, растворясь в воздухе - это было бы еще
куда ни шло! - а исчезла в том самом подъезде, из которого Иван Алек-
сандрович вышел несколькими минутами раньше.
И замер растерянный Иван Александрович, и стал перебирать в голове
все вероятные объяснения увиденной мизансцены, и ни одно не казалось
достаточно убедительным, и тревога за жену сменялась открытой нена-
