нее снова горели, совсем как давеча, когда Иван Александрович пел ей
собственные песни гнева и протеста.
Дело в том, что почти в первом же альмирином ответе (Иван Александро-
вич, едва познакомился с татарочкою, едва пошел от нее на него приятней-
ший эмоциональный фон, вспомнил о работе, ибо человеком был крайне, до
патологии, обязательным, и начал профессионально выспрашивать про лагер-
ные дела) нечаянно всплыл несчастный отцеубийца Павлик Морозов, пионер-
лагерь имени которого, оказывается, посещали голубьмирцы на прошлой не-
деле, и Иван Александрович, записав в блокнотик фактические факты посе-
щения, как-то сам собою, непроизвольно, автоматически выдал Альмире, чт
он по поводу героического пионера думает, а у татарочки тут же вспыхну-
ли, загорелись глазки, как интересно! сказала она, ну и что дальше? и
тут понесло Ивана Александровича, и он рассказал новой подруге и про
впечатление от увиденного вчера в Уфе Салавата Юлаева - уголовника, ко-
торого превратили зачем-то в национального героя (это Альмире, татарке,
недолюбливающей башкиров, особенно понравилось), и про героя Буковского,
и про гения Сахарова, и про великого Солженицына, и про запрещенный жур-
нал "Континент", и даже какие-то стихи Бродского прочел наизусть, а она
слушала, полуоткрыв пухлые, молодой кровью налитые губки, и время от
времени приохивала: что вы говорите?! это ж надо ж! вот никогда б не по-
думала бы!!
Как ни пьянил Ивана Александровича контраст между татарочкою и Ларис-
кой, контраст уже не только внешний и возрастной, но еще, оказалось, и
идеологический, полностью сознания он все-таки не затмил, и где-то на
середине собственного монолога Иван Александрович поймал себя на том,
что не одна страсть поделиться информацией, кажется, владеет им, что
выкладывается он перед Альмирою, в основном, затем, что больше нечем ему
привлечь ее к немолодой, некрасивой своей фигуре, что для победы над та-
тарочкою (а победы захотелось очень!) одних его столичности, журнализма
и причастности к ЦК ВЛКСМ может, пожалуй, и недостать.
И вот сейчас, так же раскрасневшись, с теми же горящими глазками, пе-
ла Альмира в интернациональной компании про маленького белого голубя ми-
ра, старательно выводя непривычные иноземные слова:
Fliege ьber groЯe Wasser,
Ьber Berg und Tal.
Bringe allen Menschen Friede,
GrьЯ sie tausendmal.
5
Всем оставаться на местах! Не двигаться! - резкий оклик Бекбулатова,
речь которого, взяв командные интонации, как бы вовсе лишилась акцента,
совпал с появлением в каждой из восьми дверей легкой летней столовой си-
луэтов крепких парней: подтянутых, с расставленными чуть шире плеч нога-
ми, только что без автоматов у живота, и Ивану Александровичу снова
пришла в голову ассоциация с какой-то картиною про войну, но сейчас кар-
тина уже не шла по спрятанному в кустах телевизору, а снималась прямо
тут, внутри импровизированного концертного зала, захватывая в участники,
в исполнители ролей и массовки, и всех сидящих вокруг, и самого Ивана
Александровича; да и принадлежность присутствующих к разным расам вызы-
вала сомнения, про какую, собственно, войну кино - про прошедшую или про
будущую. Снаружи, видные сквозь окна, сверкали проблесковые маячки слу-
жебных машин, выла сирена, прервавшая очередное проявление гнева и про-
теста. Минут пятнадцать назад какой-то восточный человек прошел к помос-
ту, негромко сказал гортанное-неразборчивое Бекбулатову, после чего оба,
не то из вежливости, не то как под обстрелом пригибаясь, покинули столо-
вую, и вот: всем оставаться на местах! не двигаться!
Иван Александрович почему-то не изумился, не загневался, не запротес-
товал, будто все, что происходило, так и должно происходить, и, сопро-
вождаемый комиссаром Эльдаром, которому Бекбулатов что-то приказал мно-
гозначительным узким взглядом, пошел из зала, краем глаза ловя, как ком-
сомольская девушка вместе с начлагом и несколькими из ниоткуда возникши-
ми парнями разбивают интерлагерников на группы, расставляют около стен:
к расстрелу, что ли, готовят?
Эльдар проводил Ивана Александровича мимо милицейских, военных и по
внешности штатских, только в антеннах, машин до самого домика и, отворяя
дверь, сказал: мы попросили бы вас, Иван Александрович, не выходить до
завтрашнего утра. В ваших же интересах. Ситуация, понимаете ли, опасная.
Тут у нас, кивнул в сторону Камы, на том берегу - лагеря. Бегают иногда.
Мало ли чего. Вот на этом самом месте (Эльдар жестом римлянина, посылаю-
щего гладиатора на смерть, показал вниз), на этом самом месте (повто-
рил-подчеркнул) неделю назад произошло убийство, и последняя фраза пока-
залась Ивану Александровичу не просто зловещей, но имеющей и некий пре-
дупреждающий смысл. Это, конечно, была глупость, мнительность, результат
неспокойного, ненормального состояния последних дней, однако, едва дверь
за комиссаром лагеря захлопнулась, Ивану Александровичу стало на душе
так нехорошо, так тревожно и безвыходно, что он, совершенно не готовый к
мысли о самоубийстве (а оно одно, при теперешнем распаде всех связей ми-
ра, пришлось бы, наверное, как раз), стал мечтать об эдаких фантастичес-
ких таблетках, которые, дескать, могли б погрузить в некий летаргический
сон лет, скажем, ну! ну, словом, до тех пор, пока не кончатся безобразия
и все как-нибудь так, само собою, не уладится и не устроится. Сладкая
мечта погрузила Ивана Александровича в состояние благодушное, почти
счастливое, сквозь которое уже не прорывались в сознание ни сирены, ни
немецкие и восточноязычные выкрики, ни шум беготни, ни прочие тревожные
звуки и из которого Ивана Александровича вывело легкое поскребывание
чьего-то ноготка в дверь. Альмира стояла на пороге, улыбалась, звала с
собою: пошли. Все кончилось. А что все? впервые после бекбулатовского
выкрика рискнул проявить Иван Александрович любопытство. Что, собствен-
но, все?
И Альмира рассказала, что, пока шел вечер, кто-то спер с бельевой ве-
ревки пару джинсов, причем, не просто джинсов, а джинсов, принадлежащих
немочке, - из-за этого и разгорелся сыр-бор, понаехало всяких, обыскива-
ли, допрашивали, вынюхивали следы, но, кажется, ничего не нашли и осад-
ное положение сняли. Сейчас, хоть и рыскают неизвестные мальчики тенями
меж домиков, все снова относительно тихо, горят костры, студенты поют
песни, так что идемте, Иван Александрович! (Иван, поправил Иван Алек-
сандрович татарочку) !идемте, Иван! Александрович, идемте, вам же должно
быть интересно, вам же нужно собирать материал.
Страшно было Ивану Александровичу преступать запрет Эльдара, но соб-
лазн, исходящий от Альмиры, оказался все-таки сильнее, и, когда ясно
стало, что уговорить татарочку остаться в домике не получится, Иван
Александрович решился и пошел, держа ее за руку, в темноту: туда, где
горели, бросая отсветы на нижние ветви сосен, комсомольские костры.
У костра Альмира, хоть и села рядом с Иваном Александровичем, мгно-
венно отдалилась от него, отдалилась недосягаемо, слилась, соединилась с
ровесниками, поющими под гитару какие-то ерундовые песенки: то детские,
про крокодила Гену, то что-то чисто студенческое, еще более глупое, и
Иван Александрович подумал, что, только овладев инициативой, только став
центром внимания, героем этого костра, сумеет вернуть татарочку - и тре-
бовательно протянул руку в сторону гитары. Инструмент ему отдали нехотя,
из одной вежливости, не ожидая, вероятно, ничего хорошего, но Иван Алек-
сандрович проглотил это, предвкушая, как разгорятся сейчас глаза ребят,
как вспыхнет их интерес, едва пропоет он им несколько песен, каких они и
слыхом не слыхивали: песен Галича. Нет, разумеется, петь в незнакомой
компании, особенно, ощущая за спиною мелькание инкогнитных теней, "Коро-
леву материка" или "Поэму о бегунах на длинные дистанции" не следовало
ни в коем случае, но кое-что попроще, поневиннее - отчего ж не испол-
нить? И Иван Александрович решил, что лучше всего начать с "Леночки и
эфиопского принца", вещицы, в общем, шуточной. Пел он, разумеется, так
себе, аккомпанировал, обходясь тремя неполными аккордами: весь расчет
был на магическое воздействие текста! - однако, ни первый, ни третий, ни
пятый куплеты не произвели на слушателей никакого иного впечатления,
кроме вежливо скрываемой скуки, и Иван Александрович в азарте, наплевав
на теневых инкогнито, запел "Облака", а потом и "Репетицию ностальгии".
В глазах, на него глядящих, вместо скуки стало появляться раздражение,
похожее на ларискино, потом один боец, другой, третий потихонечку встали
и растворились в темноте, в какое-то мгновенье Иван Александрович не об-
наружил рядом и Альмиры. Он вернул гитару, не допев до конца, и, сгорая
со стыда от нелепого, от полнейшего своего провала, побрел прочь. Не ус-
пел Иван Александрович удалиться от костра на десяток шагов, как в полу-
разогнанной им компании вспыхнул некий мульт-мотив, сразу подхваченный
несколькими голосами, и, совсем было замороженная, снова заиграла жизнь.
Рядом с домиком били человека. Иван Александрович отпрянул в кусты,
замер! Слава Богу (потому что в таких делах свидетелем быть страшно),
слава Богу, вроде не заметили!.. Кто-то поднял в вытянутой руке темную
продолговатую тряпку: вот! Если бы шла не реальность, а все-таки сцена
из патриотического фильма, по жесту, по интонации пришлось бы подумать,
что тряпка - знамя. Но Ивану Александровичу хватило мутного лунного све-
та понять: тряпка - штаны. Поймали-таки вора, поймали и предварительно
наказывают. Хыватыты, узнал Иван Александрович голос Бекбулатова. Давай
ыво вы мышыну. Тело вора потащили к воронку-УАЗику, и на мгновенье Ивану
Александровичу увиделось полумертвое, вспухшее от кровоподтеков, однако,
сразу узнанное лицо: лицо утреннего алкаша-эквилибриста, левого из тех
двоих, что двигались спиною. Чужак, в мыслях покаялся Иван Александро-
вич. А я-то грешным делом подумал, что джинсы спер свой, из интерлагер-
ников. Недооценил нравственную чистоту коммунистической молодежи!
Машина хлопнула дверцами, клацнула передачей, буркнула мотором и
скрылась. Иван Александрович постоял еще с минуту - все вокруг, кажется,
было тихо - и пошел спать. Вот и второе на этой неделе убийство возле
моего домика. Почти убийство.
6
Проснулся Иван Александрович не раньше полудня и долго лежал в узкой
пионерской коечке, машинально рассматривая на стенах кровавые запятые от
раздавленных насосавшихся комарих. Да, поездка в Башкирию явно не зала-
дилась, и самым благоразумным было бы лететь отсюда как можно скорее,
тем более, что материала для грешневской статьи набралось уже вполне
достаточно. Правда, Ивану Александровичу, развращенному журнальчиками,
страсть как хотелось выяснить у немцев кое-что и для себя: как, напри-
мер, они, не столь давно испытавшие (пусть не на своей шкуре: через де-
дов, отцов, старших братьев) прелести одной людоедской идеологии, восп-
ринимают другую: не выработалось ли иммунитета? что, например, думает
адвентист седьмого дня о христианстве: не оно ли одно, с его приматом
личности, с пренебрежением к земным благам, может всерьез противостать
дьявольской эпидемии, все шире охватывающей нашу маленькую планету? - но
такие выяснения представлялись, разумеется, слишком опасными, и Иван
Александрович долго боролся сам с собою, пока, наконец, все же не взбун-
товался: да черт их всех побери! джинсов я, слава Богу, не крал и не в
гости напросился по бедности, а приехал из столицы с редакционным зада-
нием ЦК ВЛКСМ и имею полное право разговаривать с кем угодно и о чем
сочту нужным, и плевать мне на любые рыкымыныдацыы любых бекбулатовых,
может, у меня какие-нибудь особые цели, про которые ему и знать-то не
положено!
Настроив себя столь решительно, Иван Александрович вышел на улицу.
