ком хочешь - в таком и понимай!
Было скорее под утро, чем за полночь. Нинка выскользнула из такси,
осторожно, беззвучно прикрыв дверцу, достала из сумочки ключ, вошла в
комнату; разделась, нырнула под одеяло тихо, не зажигая света, но Сергей
не спал: лежал недвижно, глядел в потолок и слезы текли по его лицу, за-
росшему щетиной.
- Ну что ты, дурачок! Что ты, глупенький! - принялась целовать Нинка
сожителя, гладить, а он не реагировал и продолжал плакать. - Ну перес-
тань! Я же тебя люблю. И все обязательно наладится.
- Я не верю тебе, - произнес он, наконец, и отстранился. - Никакая ты
не ночная сиделка. Ты ходишь! ты ходишь на Риппер-бан!
- Господи, идиот какой! С чего ты взял-то?! - и Нинка впилась губами
в губы идиота, обволокла его тело самыми нежными, самыми нестерпимыми
ласками.
Сергей сдался, пошел за нею, и они любили друг друга так же почти,
как в залитом африканским солнцем иерусалимском номере, разве что
чувствовался в немом неистовстве горький привкус прощания.
Когда буря стихла, оставив их, лежащих на спинах, словно выброшенные
на пляж жертвы кораблекрушения, Сергей сказал:
- Но если это правда! Я тебя! вот честное слово, Нина! Я тебя убью.
Сейчас они сидели в витринах друг против друга, на разных сторонах
переулка: гимназисточка и монахиня. Землячка привалилась к наружной две-
ри, готовая продать билет! И тут из правого проходца возник Сергей:
пьяный, слегка покачиваясь.
Нинка увидела его уже стоящим перед ее витриною, глядящим собачьим,
жалостным взглядом, но не шелохнулась: как сидела, так и продолжала си-
деть.
Землячка обратила внимание на странного прохожего:
- Эй, господин! Или заходи, или чеши дальше!
- Что? - очнулся Сергей. - Ах, да! извините, - и, опустив голову,
побрел прочь.
Землячка выразительно крутанула указательным у виска.
- Зачем? - шептала Нинка в витрине. - Зачем ты поперся сюда, дура-
чок?..
Один ночной бар (двойная водка), другой, третий, и из этого,
третьего, старая, страшненькая жрица любви без особого труда умыкает
Сергея в вонючую гостиничку с почасовой оплатой!
На сей раз придерживать дверцу такси нужды не было: окна мягко свети-
лись, да и не мог Сергей Нинку не ждать.
Она замерла на мгновенье у двери, собираясь перед нелегким разгово-
ром, но, толкнув ее, любовника не обнаружила. Шагнула в глубь квартиры и
тут услышала за спиною легкий лязг засова, обернулась: Сергей, не трез-
вый, а победивший отчасти и на время усилием воли власть алкоголя, гля-
дел на нее, сжимая в руке тяжелый, безобразный пистолет системы Макаро-
ва.
- Где ты его взял? - спросила почему-то Нинка и Сергей почему-то от-
ветил:
- Купил. По дешевке, у беглого прапора, у нашего. Похоже, нашими на-
бит сейчас весь мир.
- Понятно, - сказала Нинка. - А я-то все думаю: куда деваются мароч-
ки? - и пошла на любовника.
- Ни с места! - крикнул тот и, когда она замерла, пояснил, извиняясь:
- Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед
смертью кое-что еще тебе сказать.
- Перед чьей смертью?
- Я же тебя предупреждал.
- Вон оно что! - протянула Нинка. - Ну хорошо, говори.
Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого писто-
лета ходил ходуном.
- Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, разв-
ратила, поссорила с Богом. Так, правда? Про то, как я затоптала в грязь
чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратила
свое тело!
- Замолчи! - крикнул Сергей. - Замолчи, я выстрелю!
- А я разве мешаю?
Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.
Нинка сказала очень презрительно:
- Все ж ты фавен, Сереженька. Вонючий фавен, - и пошла на него.
Тут он решился все-таки, нажал гашетку.
Жизненная сила была в Нинке необыкновенная: за какое-то мгновенье до
того, как пуля впилась чуть выше ее локтя, Нинка глубоко пригнулась и
бросилась вперед (потому-то и получилось в плечо, а не в живот, куда
Сергей метил), резко дернула любовника за щиколотки. Он, падая, выстре-
лил еще, но уже неприцельно, а Нинка, собранная, как в вестерне, успела
уловить полсекундочки, когда рука с пистолетом лежала на полу, и с раз-
маха, коленкой, ударила, придавила кисть так, что владелец ее вскрикнул
и макарова поневоле выпустил.
Сейчас Нинка, окровавленная, вооруженная, стояла над Сергеем, а он,
так с колен и не поднявшись, глядел на нее в изумлении.
- Ты хуже, чем фавен, - сказала Нинка. - Я не думала, что ты выстре-
лишь. Ты - гнида, - и выпустила в Сергея пять оставшихся пуль. Поглядела
долго, прощально на замершее через десяток секунд тело, перешагнула,
открыла защелку и, уже не оборачиваясь, вышла на улицу.
Ее распадок выталкивал, выдавливал из себя огромное оранжевое солнце.
С пистолетом в висящей плетью руке, с которой, вдоволь напитав рукав,
падали на асфальт почти черные капельки, шла Нинка навстречу ослепи-
тельному диску.
На приступке, ведущей в магазинчик игрушек, свернувшись, подложив под
себя гофрированный упаковочный картон и картоном же накрывшись, спал
бродяга. Нинка склонилась к нему, потрясла за плечо:
- Эй! Слышишь? Эй!
Бродяга продрал глаза, поглядел на Нинку.
- Где есть полиция? - спросила она, с трудом подбирая немецкие слова.
- Как пройти в полицию?
Звон колоколов маленькой кладбищенской церковки был уныл и протяжен -
под стать предвечерней осенней гнилой петербургской мороси, в которой
расплывался, растворялся, тонул!
Могилу уже засыпали вровень с землею и сейчас сооружали первона-
чальный холмик. Народу было немного, человек десять, среди них поп, двое
монахов и тридцатилетняя одноногая женщина на костылях.
По кладбищенской дорожке упруго шагал Отто. Приблизился к сергеевой
матери, взял под руку, сделал сочувственное лицо:
- Исфини, раньше не мог.
Отец Сергея, стоящий по другую сторону могилы, презрительно поглядел
на пару.
Спустя минуту, Отто достал из кармана плаща пачку газет:
- Фот. Секотняшние. Ягофф прифес, - и принялся их, рвущихся из рук,
разворачивать под мелким дождичком, демонстрировать фотографии, которые
год спустя попытается продемонстрировать монастырской настоятельнице бе-
лобрысая репортерша, бурчать, переводить заголовки: - Фсе ше тшорт снает
какое они разтули тело. Писать им, тшто ли, польше не о тшом?! Или это
кампания к сессии пунтестага? Проститутка-монашка упифает мона-
ха-расстригу! М-та-а! Упийство в стиле Тостоефского! Русские стреляют
посрети Хамбурка! Тотшно: к сессии! Как тебе нравится?
Ей, кажется, не нравилось никак, потому что была она довольно пьяна.
- Романтитшэские приклютшэния москофской парикмахерши, - продолжал
Отто. - Фот, послушай: атвокат настаифает, тшто его потзащитная не прес-
тупила краниц тостатотшной опороны!
- Какой, к дьяволу, обороны?! - возмутился вельможа, обнаружив, что
тоже слушал Отто. - Пять пуль и все - смертельные!
- Смиритесь с неизбежным, - резюмировал поп, - и не озлобляйте душ!
И за деревянным бордюром, в окружении полицейских, Нинка все равно
была смерть как хороша своей пятой, восьмой, одиннадцатой красотою.
Узкий пенальчик, отделенный от зала пуленепроницаемым пластиком, на-
бился битком - в основном, представителями прессы: прав был Отто: дело
раздули и впрямь до небес. Перерывный шумок смолк, все головы, кроме
нинкиной, повернулись в одну сторону: из дверцы выходили присяжные.
Заняли свое место. Старший встал, сделал эдакую вескую паузу и мед-
ленно сообщил, что они, посовещавшись, на вопрос суда ответили: нет.
Поднялся гам, сложенный из хлопанья сидений, свиста, аплодисментов,
выкриков диаметрального порою смысла, треска кинокамер и шлепков затво-
ров, под который судья произнес соответствующее заключение и распорядил-
ся освободить Нинку из-под стражи.
Она спокойно, высокомерно, словно и не сомневалась никогда в ре-
зультате, пошла к выходу, и наглая репортерская публика, сама себе, вер-
но, дивясь, расступалась, давала дорогу.
На ступеньках Дворца правосудия - и эту картинку показывала уже (по-
кажет еще) белобрысая репортерша - Нинка остановилась и, подняв руку,
привлекла тишину и внимание:
- Я готова дать только одно интервью. Тому изданию, которое приобре-
тет мне билет до России. Я хотела бы ехать морем!
!И вот: помеченная трехцветным российским флагом "Анна Каренина" от-
валивает от причала в Киле, идет, высокомерно возвышаясь над ними, мимо
аккуратных немецких домов, минует маяк и, наконец, выходит на открытую
воду, уменьшается, тает в тумане!
Алюминиевый квадрат лопаты рушил, вскрывал, взламывал влажную флердо-
ранжевую белизну, наполненный ею взлетал, освобождался и возвращался за
новою порцией!
То ли было еще слишком рано, то ли монахини отдыхали после заутрени,
только Нинка была во дворе одна, и это доставляло ей удовольствие не
меньшее, чем простой, мерный труд.
Снег падал, вероятно, всю ночь и густо, ибо знакомый нам луг покрыт
был его слоем так, что колеи наезженного к монастырским воротам проселка
едва угадывались, что, впрочем, не мешало одинокому отважному "вольво"
нащупывать их своими колесами.
Отвага, впрочем, не всегда приводит к победе: на полпути к монастырю
"вольво" застрял и, сколько ни дергался, одолеть препятствие не сумел.
Тогда, признавая поражение, автомобиль выпустил из чрева человеческую
фигурку, которая обошла вокруг, заглянула под колеса, плюнула и, погру-
жаясь в снег по щиколотки, продолжила не удавшийся машине путь.
Оказавшись у врат обители, фигурка, вместо того, чтобы постучать в
них или ткнуться, пустилась собирать разбросанные здесь и там пустые
ящики, коряги, даже пробитую железную бочку и, соорудив из подручного -
подножного - материала небольшую баррикаду у стены, вскарабкалась и зас-
тыла, наблюдая за работою одинокой монахини.
Снег взлетал и ложился точно под стеною, порция за порцией, порция за
порцией. Нинка была румяна и прекрасна: физическая работа, казалось, не
столько расходует ее силы, сколько копит.
Подняв голову, чтобы поправить прядь, Нинка увидела гостя и узнала:
крутой-молодой, тот самый, который купил ее некогда за невероятные, бас-
нословные тридцать тысяч долларов и от которого она умудрилась сбежать
на вторую же ночь.
Какое-то время они глядели друг на друга, как бы разведывая взаимные
намерения, пока крутой-молодой не улыбнулся: открыто и не зло.
Нинка улыбнулась тоже, одним движением сбросила черный платок-апос-
тольник, помахала рукою и сказала:
- Привет!
Репино, 6 - 25 марта 1992 г.
КВАРТИРА
сентиментальная история, случившаяся на окраине Импери инакануне ее
распада
"КВАРТИРА"
"ТАДЖИКФИЛЬМ"
Душанбе, 1989 год
Режиссер - Сайдо Курбанов
В главных ролях:
ПЕЧАЛЬНЫЙ - Сайдо Курбанов
ЭНЕРГИЧНЫЙ - Павел Семенихин
МАФИОЗИ - Шухрат Иргашев
МАДОННА - Фарида Муминова
СОСЕДКА - Вера Ивлева
Друзьям: Сулиму, Сайдо, Шухрату
- Все равно эта квартира будет моею! - кричит пьяный Мафиози под
июльским проливнем, задрав лицо к окну третьего этажа, и молния высвечи-
вает лицо до трупной голубоватой белизны, а гром, не в силах полностью
его перекрыть, соперничает с криком. - Небом клянусь: бу-удет!..
- Будет вашей, будет, не кричите, пожалуйста, - успокаивает немолодой
Шестерка в кожаном пиджаке, разрываясь между стараниями удержать патрона
от падения в лужу и стремлением поймать машину, которых мало проезжает
мимо в этот совсем поздний уже вечер, а те, что проезжают, не останавли-
ваются, а с какой-то особой ехидцею обдают водой.
А там, наверху, с другой стороны окна, к которому обращает свои клят-
вы Мафиози, пытается остудить лоб о стекло пьяный Печальный, хозяин этой
