летенное окно.
Дверь, наконец, рухнула. Трое парней повалились вместе с нею в ман-
сарду: один - незнакомый нам, другой - тот самый, что задавал монаху в
электричке арифметическую задачку, только моложе лет на шесть, третий -
сам Сергей.
Поднявшись, Арифметик пошел на девицу. Та присела, прикрыла локтями
груди, кистями - лицо, завизжала пронзительно.
Пьяный Сергей пытался удержать Арифметика, хватал его за рукав:
- Оставь! Ну, оставь ты ее, ради Бога! Мало тебе там? - но тот только
отмахнулся, сбросил сергееву руку.
Когда между Арифметиком и девицею осталось шага три, она распрями-
лась, разбежалась и, ломая телом раму, дробя стекло, ласточкою, как с
вышки в бассейне, вылетела через окно вниз, на участок, в огромный суг-
роб.
Даже Арифметик оторопел, но увидев, что девица благополучно выкараб-
кивается из снега, успокоился, перехватил на лестнице Сергея, собравше-
гося было бежать на улицу:
- Спокойно, Сергуня, спокойно! - взял протянутый кем-то снизу, из
комнаты, стакан водки, почти насильно влил ее в сергееву глотку. - Куда
она на х.. денется? Нагишом! Сама приползет, блядь, прощенья просить бу-
дет. Ты главное, Сергуня, не бзди!
Вернувшись из магазина или куда она там ходила, Нинка тихо, снова на
цыпочках, приотворила монахову дверь. Монах лежал с закрытыми глазами.
Нинка подошла, опустилась на колени возле кровати, долгим, нежным, влюб-
ленным, подробным взглядом ощупала аскетическое лицо. Произнесла шепо-
том:
- Ты ведь спишь, правда? Можно, я тебя поцелую, пока ты спишь? Ты
ведь во сне за себя не ответчик, а если Богу твоему надо, пусть он тебя
разбудит. Я ж перед Ним не виновата, что влюбилась, как дура! - и Нинка
потянулась к подушкам, осторожно поцеловала монаха в скулу над бородою,
в другую, в сомкнутые веки, в губы, наконец, которые дрогнули вдруг,
напряглись, приоткрылись. Не то, что бы ответили, но! - Я развратная,
да? Наверное, я страшно развратная, и, если Бог твой и впрямь есть, -
шептала жарко, - в аду гореть буду. Но ведь рая-то Он все равно на всех
не напасется, надо ж кому-нибудь и в аду, - а сама запустила уже руку
под одеяло, ласкала монахово тело, и он, напряженный весь, как струна,
лежал, вздрагивая от нинкиных прикосновений. - А за себя ты не бойся, ты
в рай попадешь, в рай, потому что спишь!
Нинка раскрыла его рубаху, целовала грудь, и он так закусил губу, что
капелька крови потекла, спряталась в русой бородке.
- Господи! как хорошо! Это ж надо дуре было влюбиться! Господи, как
хорошо! - и тут судорога прошла по монахову телу, и он заплакал вдруг,
зарыдал, затрясся:
- Уйдите! Уйдите, пожалуйста!
Нинка отскочила в испуге, в оторопи, платье поправила.
- Ну чего вы! - сказала. - Чего я вам такого сделала?! - но монах не
слышал: его била истерика.
- Ты дьяволица! - кричал он. - Ты развратная сука! Ты!.. ты!..
И тут нинкин взгляд похолодел.
- Ф-фавен! - бросила она и, хлопнув дверью, выскочила из комнаты, из
дому!
!а вернулась, когда уже вечерело: вывалилась из распухшего пикового
автобуса, оберегая охапку бледно-желтых крупных нарциссов, нырнула во
двор, ускорила шаг, еще ускорила. По лицу ее видно было, что боится
опоздать.
Лифт. Дверь. В квартире тихо. Света не зажигая, не снимая плащика,
разувшись только, чтоб не стучать, покралась с белеющей в полутьме охап-
кою в свою комнату.
- Прости меня, - шепнула, вывалила цветы на коврик перед кроватью и
тут только не увидела даже - почувствовала, что монаха нету.
Зажгла свет здесь, там, на кухне. Заглянула и в ванную. Сушильные
лески были праздны. Заметила записку, придавленную к столу монаховым
перстнем: храни вас Господь.
Нинка прочитала три эти слова несколько раз, ничего не понимая, пере-
вернула, перевернула еще и заплакала.
В дверях стояла вернувшаяся с работы бабулька, печально смотрела на
внучку.
Нинка оглянулась:
- Он ни адреса не оставил, ничего. Я ведь даже как звать его не спро-
сила!
Лампада помигивала перед иконою, но монах не молился: положив подбо-
родок на опертые о столешницу, домиком, руки, глядел сквозь окно в пус-
тоту. Вокруг было темно, тихо. Далеко-далеко стучал поезд.
Монах встал и вышел из кельи. Миновал долгий коридор, спустился лест-
ницею, выбрался во двор. На фоне темно-серого неба смутно чернелись ку-
пола соборов. В старом корпусе светилось два разрозненных окна. Монах
подошел к одному, привстал на цыпочках: изможденный старик застыл на ко-
ленях перед иконою.
Монах вошел, зашагал под древними белеными сводами, редко отмеченными
зарешеченными, как в тюрьме, лампочками, остановился возле двери, из-под
которой сочился слабый, желтый свет. Постоял в нерешительности, робко
постучал, но тут же повернулся и побежал прочь, как безумный.
Дверь приотворилась. Старик выглянул и успел только заметить, как
мелькнул на изломе коридорного колена ветром движения возмущенный край
черной рясы!
Толпа вынесла Нинку из вагона метро на ее станции и потащила к выхо-
ду.
Нинка спиною почувствовала пристальный взгляд, обернулась и меж пока-
чивающихся в ритме шага голов увидела на противоположной платформе мона-
ха в цивильном, ошибиться она не могла. И в том еще не могла ошибиться,
что монах здесь ради нее, ее поджидает, высматривает.
Нинка двинулась встречь народу, что было непросто; монах, перегоражи-
ваемый составляющими толпы, то и дело исчезал из поля зрения. Нинка да-
же, привстав на цыпочки, попыталась подать рукою знак.
Вот уже два-три человека всего их разделяли, и монах смотрел на Нинку
жадно и трепетно, как подошел поезд и в последнее мгновенье монах прыг-
нул в вагон, отгородился пневматическими дверями.
- Монах! Монах! - закричала Нинка, в стекло застучала, в сталь корпу-
са, но поезд сорвался с места, унес в черный тоннель ее возлюбленного!
Все было странно, не из той жизни, в которой Нинка всю жизнь жила:
долгополые семинаристы, хохоча, перебегали двор, старушки с узелками пе-
реваливались квочками, важные монахи в высоких клобуках, в тонкой ткани
эффектно развевающихся мантиях шествовали семо и овамо, высокомерно оги-
бая кучки иноземцев, глазеющих, задрав головы, на синие и золоченые ку-
пола.
Но и Нинка была странной: скромница, вся в темном, никак не туристка
здесь - скорее, паломница.
Юный мальчик в простой ряске, десяток волосков вместо бороды, шел ми-
мо, и Нинка остановила:
- Слушай!.. Ой, простите! А ты! вы! вы - монах?
- Послушник, - с плохо скрытой гордостью ответил мальчик.
- А как вот эта вот! - показала Нинка на мальчикову шапочку, - как
называется?
- Скуфья, - сказал мальчик. - Вы только это хотели узнать?
- Да. Нет! Где у вас! где живут монахи?
- Кого-нибудь конкретно ищете?
- Н-нет! просто хотела!
- Вон, видите: ворота, стена, проходная?.. Вон там. Извините, - и
мальчик пошел дальше, побежал!
Нинка направилась к проходной. Молодой дебил стоял рядом с дверцею,
крестился, как заводной, бормотал, и тонкая нитка слюны, беря начало из
угла его губ, напрягалась, пружинила под ветерком; женщины с сумками, с
рюкзаками, с посылочными ящиками - гостинички братьям и сыновьям - мол-
ча, торжественно сидели неподалеку на скамейке, ожидая приема; за зас-
текленным оконцем смутно виднелось лицо вахтера!
Ворота отворились: два мужика в нечистых телогрейках выкатили на те-
лежке автомобильный мотор, - и Нинка сквозь створ углядела, как высыпали
монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть - ее монашка, кажется, не
было среди них; впрочем, наверняка ли? - в минуту рассыпались они, рас-
сеялись, разошлись по двору, два рослых красавца только остались в скве-
рике, театрально кормя голубей с рук.
Нинка вошла в проходную, спросила у сухорукого, в мирское одетого
вахтера:
- Что? Туда нельзя?
- А вы по какому делу?
- Ищу одного! монаха. Он! - и замялась.
- Как его звать? - помог вахтер.
- Не знаю, - ответила Нинка.
- В каком чине?
- Не знаю. Кажется! нет, не знаю!
Вахтер развел здоровой рукою.
- Я понимаю, - сказала Нинка. - Извините, - и совсем было ушла, как
ее осенило. - Он! он! неделю назад его! побили! Сильно.
- А-а! - понял вахтер, о ком речь. - Агафан! Сейчас мы ему позвоним.
- Как вы сказали? Как его звать?
- Отец Агафангел.
Телефон не отвечал.
- Сейчас, - сказал сухорукий, снова взявшись за диск. - Вы там подож-
дите, - и кивнул за проходную.
Нинка покорно вышла, прошептала:
- А-га-фан-гел! Отец! - и прыснула так громко и весело, что красавцы,
продолжающие кормить голубей, оба разом оглянулись на хохоток.
Вахтер приоткрыл окошко:
- Он сегодня в соборе служит.
- Где? - не поняла Нинка.
- В соборе, - кивнул сухорукий на громаду Троицкого.
В церкви она оказалась впервые в жизни. Неделю тосковавшая по монаху,
казнившаяся виною, час проведшая в лавре, Нинка вполне готова была под-
даться таинственному обаянию храмовой обстановки: пенье, свечи, черные
лики в золоте фонов и окладов, полутьма! Долго простояла на пороге, да-
вая привыкнуть и глазам, и заколотившемуся сверх меры сердечку. Потом
шагнула в глубину.
В боковом приделе иеромонах Агафангел отпевал высохшую старушку в
черном, овеваемую синим дымом дьяконова кадила, окруженную несколькими
похожими старушками. Нинка даже не вдруг поверила себе, что это - ее мо-
нашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.
Она отступила во тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас! - в са-
мый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать ко-
щунственное видение: нинкина голова, поворачиваемая трупно-белой, огром-
ной ладонью жлоба-шофера.
Нинка на цыпочках подошла к женщине, торгующей за загородкою свечами,
иконами, книгами, шепнула:
- Сколько будет еще! ну, это?.. - и кивнула в сторону гроба.
- Служба? - спросила женщина.
- Во-во, служба.
- Часа два.
- Так до-олго?! А какая у вас книжка самая! священная? Эта, да? -
ткнула пальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезла в сумочку за
деньгами. - А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..
Жизнь бурлила перед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: "Жи-
гули", "Волги", иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппара-
ты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров,
до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловян-
ные и алюминиевые распятия, книги, газеты! И много-много ашотиков!
Нинка с Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, ела у
ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку,
пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно
альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит она не надышится возду-
хом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным,
нормальной, привычной плотности.
Шофер стал на подножку полузаполненного ПАЗика:
- Ну?! Кто еще до Москвы? Пятерка с носа! Есть желающие?
Какие-то желающие оказались, и Нинка тоже встрепенулась, двинулась
было к автобусу, но затормозила на полпути!
!Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но
все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую
подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил, отп-
равил с Богом.
И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим
платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.
- Здравствуйте, - сказала пересохшими вдруг связками.
- Здравствуйте, - остановился на полноге монах.
- А вы что, и впрямь - Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте
так?
- Н-нет! в паспорте - по-другому. Сергей.
- А я - Нина, - и Нинка подала ладошку лодочкой. - Познакомились,
