Московский гость снова сморщил нос и ровна сказал: - Я в этом городе
родился и вырос. Ч-черт. Предупреждать же надо. Так что в. конференцзал
обкома мы проследовали в полном молчании.
Но инструктор обкома молчать не собирался. Он мило улыбнулся мэтру,
доставленному в его кабинет, а меня вызвал на конфиденцию в коридор, где
ядовито осведомился:
- Ты ненормальная или кто? - А что такое? - Как он одет?!
- Это ты на шорты намекаешь? Ну, знаете ли! Я еще должна за его гар-
деробом следить! И вообще! Иди к нему и объясняйся по этому поводу сам!
А то, если я попрошу уважаемого мэтра снять шорты, он может меня пра-
вильно понять...
Дальнейшее развитие конфликта я не наблюдала, но на открытие семина-
ра московская знаменитость явилась именно в белых шортах. Живописная бы-
ла пара: он - весь этакий вот, а рядом - инструктор обкома в душном кос-
тюме и при галстуке.
Перед началом сверили списки участников семинара. Возле двух имен -
прочерки. Нет Санечки... Нет Санечки... Беспокойство укусило мое сердце.
И не теще одного человека. Инна Инина. Это еще кто? Я ее не знаю.
Стоп. Фамилию я внесла в список с подачи Дара. Талантливый поэт, как он
сказал. Адрес? Надо же, всего два квартала от здания обкома. Да я сейчас
сбегаю!
Бегом, бегом, по пятнистой тени от листвы платанов, по осыпавшимся
оранжевым колокольцам неведомой мне лианы, заполонившей балконы домов на
тихой улочке. Бегом, бегом, сквозь пахнущий кошками подъезд, бегом, бе-
гом, на пятый этаж по темной лестнице, ступеньки которой давно нуждаются
в услугах дантиста.
Над дерматиновой дверью висит на проводах звонок, вырванный из бе-
тонного гнезда. Я пытаюсь позвонить, потом просто стучу в косяк двери.
Щелкают по линолеуму каблучки, распахивается дверь, и... Я слепо щурю
глаза. Передо мной стоит Женщина Рыжее Лето...
Я лепечу что-то. "Простите великодушно... Инна Инина... семинар...
приглашение..." Она долго молчит.
Затем, тщательно выговаривая слова, произносит совершенно непечатную
фразу, из которой явствует, что поэты, по глубокому убеждению Женщины
Рыжее Лето, стадами не ходят, что товар это штучный, и собирать их где
бы то ни было в количестве трех есть абсурд, разве только если перед
отправкой на лесоповал, а посему она лично в этих детских забавах не
принимает никакого участия и в дальнейшем просит ее не беспокоить... И
так далее, и тому подобное.
Да холера ее возьми, пусть себе говорит, что угодно, но за ее спи-
ной, на стене прихожей висит отличный портрет пастелью. Санечкин порт-
рет.
Когда дверь захлопнулась, до меня наконец дошло, что вот сию секунду
из этого самого дома меня выставили.
Я села на ступеньку возле квартиры Женщины Рыжее Лето и призадума-
лась. Но особо переживать было некогда: там семинар открывают...
Я быстренько сотворила роскошный букет и положила его к двери негос-
теприимной квартиры.
Семинар благополучно открыли и без меня. А Санечка так и не пришел.
Зато Дар сегодня блистает. В кулуарах он занялся самым неблагодарным де-
лом: объяснять "чайникам", что они именно чайники, бездарям, что они та-
ковы и есть, спекулянтам и конъюнктурщикам - соответственно. Через час
его уже ненавидел весь семинар, а какая-то юная рифмоплетка и вообще ры-
дала в туалете. Экий однако неудобный в обиходе характер...
Я чего-то такое сквозь зубы Дару сказала. Он переменился в лице и
ушел.
В девятом часу заседание закрыли. Московский гость, окруженный не-
большой толпой поклонников, отягощенных подозрительно булькающими сумка-
ми, отбыл в гостиницу. Остальные участники семинара разбрелись по своим
делам. И, как ни странно, я осталась одна.
Это бывает. - Это мне знакомо: каждый из тех, кто хотел бы пригла-
сить меня в свою компанию, почему-то думает, будто я уже обязательно
приглашена другими. И со спокойным сердцем не приглашает к себе. Вот ин-
тересно: а если мне когда-нибудь понадобится помощь - финансовая, дело-
вая, физическая, человеческая - они тоже будут думать, что я обойдусь
без каждого из них?
Что-то я устала. Я медленно спускаюсь по широким ступеням здания об-
кома. На последней меня останавливают двое робких людей.
- Простите, пожалуйста... мы вот случайно узнали... Это здесь лите-
ратурный семинар?
Так. Эти еще откуда? Самотек, что ли? Так мне селить их некуда,
пусть тогда ночуют на столе инструктора! В его кабинете! Я грозно смотрю
на них.
Ба! Знакомые все лица... Передо мною, тиская потными руками толс-
тенькие папки, стоят двое немолодых свежеиспеченных поэтов, именно те,
что пытались воспитывать Дара! Ну, братцы! Ну, я вам ща-ас... Старший
уполномоченный делает вид, что мы незнакомы.
- Да, да, вы не ошиблись, семинар здесь, но мы уже закончили, следу-
ющее занятие завтра в одиннадцать. Не нужно огорчаться, ведь помимо офи-
циальных заседаний есть еще и неофициальные. Понимаете меня? Зачем отк-
ладывать на завтра, поедем со мной, сейчас и посмотрим ваши произведе-
ния... ах нет, нет, нисколько не затруднительно, это моя работа... ну,
что вы...
И потащила я их, ничтоже сумняшеся, в гостиницу к московскому мэтру.
Зачем? Может быть, мне просто нужен был повод, чтобы пойти туда.
Когда мы пришли, в номере застали интересную картинку. Мэтр лежал на
кровати, выложив свои красивые загорелые ноги в белых топсайдерах на
спинку, курил и глядел в потолок. По стеночкам комнаты сидели слегка пе-
репуганные семинаристы. Они сидели очень прямо, держа руки на коленях,
смирные, тихие и трезвые, - хотя на столе помещались пустая бутылка
из-под коньяка, початая поллитра водки, кусок черного хлеба и четыре
тушки копченой ставриды. Мэтр глянул на нас сквозь длинные ресницы и
спокойно приказал:
- Читайте.
Мои крестники сначала покраснели, потом побелели, потом устроили
препирательства, кому первому начинать. Читали с полчаса. Мэтр слушал.
Затем неохотно поднял с кровати длинное, неуклюжее, но удивительно гра-
циозное тело, разлил водку в два стакана и предложил слегка охрипшим
декламаторам выпить. Мне не предложил. Более того. Он вытянул в мою сто-
рону длинный сухой палец и жестко сказал: - Пусть она уйдет.
А чтоб ты скис. Я ушла. Но я ему этого не подарю... Да что я ему -
на елке досталась?! Чего он надо мной измывается?
И вот, изволите ли видеть, в городе происходит литературный съезд,
событие пока что уникальное для областного центра. Наверняка сейчас в
десятке местных кафе устраивают бенефисы молодых дарований, у московско-
го мэтра в номере и вообще взаимное сердец лобызание, а я, устроитель
сего фестиваля, бреду одна по ночной улице и мечтаю только о том, чтобы
выспаться. Десятый час...
И вдруг задергалась та ниточка моей души, что была привязана к Сань-
ке. Тревога, дыша жаром, как больной пес, облизала мое лицо. Где ты,
Санька? Что с тобою?
И я увидела - что. И не дай мне Бог видеть такое еще раз.
Санечка стоял, хоронясь за колонной старинного крыльца. Лицо его бы-
ло до глаз укрыто шарфом, в рукаве брезентовой штормовки он прятал обре-
зок свинцовой трубы. За спиной Санечки светились большие окна централь-
ной сберкассы, заканчивающей рабочий день. А в двадцати метрах от тая-
щейся фигурки поэта (о, Господи! поэта!) только что тормознула машина
Госбанка. Человек в штатских брюках, в форменной рубашке, прикрывающей
кобуру - с пистолетом на бедре, прижав локтем пухлую черную папку - там
удостоверение и доверенность на получение денег - покинул пыльный "га-
зик" и скорым профессиональным шагом направляется в особнячок фальшивого
ампира, где находится сберкасса, где на крыльце его поджидает Санька...
Происходит обычная ежевечерняя инкассация выручки. Но поджидает Сань-
ка...
Да что я такое на этой Земле, чтобы терпеть подобные вещи?
И в следующее мгновение я - я! - выхожу из дверей сберкассы в
штатской юбке и форменной рубашке, прикрывающей кобуру с пистолетом на
бедре, прижав локтезд пухлую папку - там удостоверение и доверенность на
получение денег. Другой рукой я сжимаю зеленый мешок, завязанный вере-
вочкой под пломбу. Я держу мешок чуть впереди себя - чтобы Санька увидел
сначала его, чтобы не успел сообразить: вошел в сберкассу мужчина-инкас-
сатор, а выходит...
Не успел. И надо мною взмывает черная тень Санечкиной руки с зане-
сенным обрезком свинцовой трубы. И он увидел мое лицо.
Санечка обморочно закатывает глаза и заваливается к сырой, поросшей
зеленой плесенью стене. Я хватаю мягкое, ватное тело обеими руками и
уношусь по своему эшелону в астрал.
Затаптывая в теплой пыли мои следы, проходит крыльцом инкассатор
Госбанка, держа привычный путь от дверей сберкассы. Но нас уже нет на
его дороге.
Было невероятно трудно тащить тело Саньки сквозь тьму, расталкивая
плечом мрак, продираться во мгле, от которой в глазах плясали кровавые
искры... Я изрезала руки о звезды, отводя их с нашего пути. Я изрезала
руки о звезды...
Первое, что я делаю, оказавшись в мансарде, отвешиваю от полноты ду-
ши несколько звонких пощечин Саньке:
- Что ж ты, так тебя, перетак, разэтак!.. Он только мотает головой.
Он плачет, кашляет, давится словами и соплями, он катается по полу, он
рычит и матерится. Он орет:
- Вы!.. Ничего не понимаете, вы все! Что ты себе думаешь, я решил
достать эти пять тысяч вот так, я не знал Уголовного кодекса?! Да напле-
вать мне - восемь лет, десять лет, в гробу видал! И не воображай, будто
бы я ей эти тыщи в лицо кинул и гордо удалился! На! На коленях преподнес
бы, с почтением, умолил бы принять... И взял бы ее, любил бы ее, а потом
пусть вяжут! Ничего не понимаете...
Пока он нес всю эту околесину, я позвонила Стасу и послала к его до-
му такси. Стае примчался через десять минут. Указывая на невменяемого
Санечку, я сказала: - Напоить. Крепко. Сидеть возле всю ночь. Не выпус-
кать.
Стае - золотая душа - ничего не спросил, только кивнул и принялся
"за дело. Через полчаса Санька спал на моей кушетке, бормоча и кидаясь
во сне. А я ушла. Третья ночь" без сна. Помоги, Маргарита!
Рассвет застиг меня над крошечной речушкой, которая негромко лилась
через песчаные перекаты, с забавным трудолюбием тащила сбитые ночным
ливнем розы и спелые яблоки. Я купала в реке босые ступни, плакала поти-
хоньку, дивилась сама себе. Ну что я такое, и что такое мои двадцать два
года?!
Второй день семинара. Я любезно улыбаюсь разнообразным гениям из
провинции, кокетничаю с мэтром, который занимается тем, чем ему и поло-
жено: добывает в периферийных морях литературные жемчужины. К его нема-
лому удивлению, две он уже выловил. Дальше все известно: вызов в Москву
на какое-нибудь дежурное совещание, публикация в задрипанном журнале с
благожелательным предисловием нашего высокого гостя... а потом как при-
дется. Как повезет. Ах, Инна Инина, Инна Инина... Рыжее мое Лето...
Санька проснулся к полудню. Но суровый Стае применил мой рецепт, и Сань-
ка снова уснул. Спи, дитя мое, о, спи, поэт. Сон лечит все, он - малень-
кая смерть, умри, Санечка, ведь ты воскреснешь, я знаю, что делаю, я
знаю, я отвечаю за все...
Все закончилось наконец, и разъехались по своим градам и весям гвар-
дейцы литературы первого областного призыва. Я помахала вслед белым пла-
точком, промокнула слезы и, прихватив завязанную на бантик папочку с
подборкой произведений участников семинара, явилась прелестным осенним
утречком в издательство.
А в издательстве в кресле заведующего литературной редакцией сидел
боров. Натуральный такой себе боров, жирный, розовый, в усах и при галс-
туке. Да ладно, умеем мы и с такими разговаривать, какие проблемы...
- Ах, здравствуйте, здравствуйте, чудная погода, какая осень стоит,
знаете ли, а у нас тут семинар случился, и вот вам двадцать авторских
