чем-то, весьма серьезном. А вместо того быстренько нахлебалась шампанс-
кого и теперь оттачивает остроумие на твердокаменных мозгах Сэма, кото-
рый только хватает ртом воздух и беспомощно оглядывается на меня. Парня
надо спасать. Ирка в кураже - это последний день Помпеи. Как говорит
Кешка, вырванные годы.
Я отклеила Ирку от Сэмова локтя, церемонно раскланялась с Сабаневс-
ким и повернула на Сиреневую. Ирка спотыкается о корни старого тутовни-
ка, ворчит и оглядывается. Сабаневский со своим телохранителем стоит на
углу в странной нерешительности. Ну, этого мне только не хватало...
Сабаневский тихо входит в Сиреневую улицу. Не-ет, ребята, это что-то
уж совсем не то у нас получается. Я лично пас. Мы с Иркой взялись за ру-
ки и простонапросто стали невидимыми, прислонившись к шершавой коре шел-
ковицы. Сабаневский беззвучно - даже дыхание, кажется, придержал - про-
ходит мимо, возвращается, пристально оглядывая улицу.
- Ведьма чертова... - сквозь зубы произносит он и решительно удаля-
ется, сделав Сэму короткий ясный знак "К ноге!"
Приятно, однако, когда ценят по достоинству. Невидимыми - на всякий
случай - мы поднимаемся в мансарду. Ирка с облегчением стряхивает босо-
ножки и буквально рушится на кушетку. Я вынимаю из холодильника две бу-
тылки "Фанты". - Ну, рассказывай, подруга. - Чего?
- Здрассьте. Ты примчалась из Коктебеля на попутном автокране только
для того, чтобы не поужинать со мной в кабаке? Ты ж там и не ела ниче-
го... - Ага. Сообрази мне бутербродик какой-нибудь. Глухая южная ночь...
Я покорно мажу бутерброды, Ирка сидит на кушетке, поглощает мои изделия
и рассказывает банальную до противности историю. Ну сколько можно?.. Ну
опять какой-то старый хрыч, баальшой художник и лауреат, тонкая, непоня-
тая душа, капризный гений, которому позарез понадобилась моя Ирка в ка-
честве музы, кухарки, прислуги за все, жилетки для плаканья и вешалки
для фамильных драгоценностей. Ирка, естественно, страдает: а вдруг гений
помрет от неразделенной любви, тем более, что два инфаркта у него уже
было. И тогда Ирка замучается совестью и виной перед человечеством. Ви-
дела я последнюю работу этого мэтра - полнометражное полотно под назва-
нием "Уборка кокосов в африканском колхозе имени красного комдива Опана-
са Коротыло".
Скучно. Профессиональный риск, производственная рутина. Выпускницы
нашего лицея девчонки, как правило, хорошенькие, любезные, веселые. Об-
хождению с нервными гениями нас специально учат. Поэтому и случается
так, что наши взбалмошные клиенты принимают весь блеск профессиональной
выучки за редкостные достоинства, уникальные душевные качества случайно
встреченной девушки и очень легко обалдевают. В самом деде, ну где еще
вы найдете молодую женщину, способную час внимательно слушать ваши жало-
бы: не печатают, не выставляют, затирают, ходу не дают, денег нет, жить
негде, меня никто не любит... А далее - все по ритуалу: цветы, духи,
смокинг, белые перчатки, марш Мендельсона... и очередная Маргарита, йо-
ко, гала потеряна как профессионал. Она становится очень узким специа-
листом по неврозам и радикулитам конкретного мастера. И толку от нее -
дневники, которые вряд ли кому-нибудь понадобятся.
Так что Иркина история не вызвала у меня никакого интереса, слушала
я ее вполуха. И что-то погано мне было, тревожно. Ирка эта еще бухтит, а
Санечка-то, между прочим, уволок Темную Звезду.
И я незримо переношусь в старенький дом, ожидающий сноса, где Санька
роскошно обитает на веранде с отдельным входом. В углу ситцевой занавес-
кой выгорожена кухонька - двухконфорочная газовая плита, кастрюли, ско-
вородка, ведро с водой. Удобства во дворе.
Посреди веранды над тазиком корчится Темная Звезда. Ее мучительно
рвет. Санька, одной рукой бережно придерживая женщину за плечи, другой
гладит ее по голове и нежно шепчет:
- Ну что ты, маленький, плохо нам и нехорошо? Ну, давай, постарайся
еще, потом легче будет... вот, умница. Ну что ты, ну дрянь шампанское,
несвежее попалось... ну, глупенький мой, не стесняйся... Звезда рычит и
отталкивает Саньку вместе с тазиком: - К-козел... с-стесняться я его бу-
ду... на! Языком вылижешь!
Она мотает головой, запрокидывает лицо - и я вижу, что эта женщина
попросту безобразна. И дело не в размазанном гриме, не в распухших гла-
зах, не в злом опьянении - она просто уродина. Черт ли их, мужиков, пой-
мет!
Она бесстыдно сидит перед Санькой в одних трусиках и чулках с под-
вязками, жадно пьет. Сверкающие капли катятся ей на грудь. Санечка про-
вожает взглядом каждую каплю, оставляющую на смугловатой коже влажную
дорожку.
- Что, нравлюсь? - издевательски спрашивает Звезда.
И глаза Санечки вспыхивают ненавистью. Но он кивает головой утверди-
тельно. Вот еще...
Я не могу удержаться и делаю шаг вперед, непроизвольно сжимая кула-
ки. Но под ногами оказывается тазик. И из него, наполненного обрывками
платья Темной Звезды, кровью и всякой дрянью, вдруг взвивается треуголь-
ная голова змеи. Гадина смотрит прямо на меня холодными желтыми зрачка-
ми, стреляет языком и угрожающе шипит. И я вижу, что таз кишит змеями.
Головы гадюк тянутся ко мне, разевают бледные пасти, яд цвета гноя течет
по кривым клинкам смертоносных зубов...
Холодная рука падает мне на шею, ногти впиваются в кожу, и разъярен-
ная. Ирка втаскивает меня обратно в мансарду. - Ты что, мать, ошалела?!
- С-спокойно... чего ты орешь... - Ну ты идиотка... - Ирка насильно вли-
вает в меня валерьянку. Жидкость попадает не в то горло, я страшно каш-
ляю и обливаюсь слезами. Ирка колотит меня по спине, я отбиваюсь, и мы
валимся на кушетку, умываясь слезами уже от хохота.
- Однако... - отдышавшись, говорит Ирка. - Дела тут у тебя весе-
лые...
- А ты думала. Это тебе не твой жених из Коктебеля. У нас тут
с-стр-расти.
- Да ладно, - отмахивается моя незадачливая гала, и я понимаю, что
проблемы больше не существует. Не будет Ирка варить манную кашку лауреа-
ту.
Уснули мы на рассвете и продрыхли почти до вечера. Разбудил нас Кеш-
ка, непривычно тихий и благонравный. Он вежливо шаркнул ножкой и покло-
нился Ирке, послушно сварил двум заспавшимся дамам кофе и скромненько
сел в уголку. Что-то слишком много скромности и послушания... - Кешка,
ты не заболел? - Нет... благодарю.
- А что с тобой такое? Чего такой отмороженный - август вроде еще не
кончился? Перекупался? Мороженого объелся? - Нет...
Вот тут я и насторожилась. Села поближе, разглядела лукавых бесенят
в глазах мальчишки и категорически потребовала объяснений.
Кешка возвел очи горе - явно для того, чтобы раньше времени не расп-
лескать затаенное веселье - и вредным голосом сказал: - Я у Стаса был...
- И что же? С каких это пор визит к Стасу служит поводом для ехидс-
тва? - Стае новый роман пишет...
- Слушай, ты, юный садист! Кончай испытывать мое терпение!
- А я что? Я ничего. Просто Стае пишет новый роман.
Ну, вредничать я тоже умею. Не хочет говорить - не надо. Вот назло
не буду спрашивать, ведь сам взорвется от своих новостей. Я презрительно
пожала плечами и выплыла на кухню, где в течение пяти минут и устроила
себе прочтение трехсот страниц нового шедеврального произведения Стаса.
Прийти в себя я не могла долго. Всего, чего угодно, я могла ожидать
от Стаса, но такое!.. С-сукин кот, да как он мог!
Это оказалось произведение, написанное на конкурс, объявленный МВД.
Так называемый "милицейский роман" про доблестных-сержантов, бравых лей-
тенантов и мудрых полковников. Ну что тут скажешь?
Решил, что так проще. Легче напечататься. Деньжат заработать. Свя-
тое дело. А то и премию от МВД. Милицейский летописец... Ну, я тебе по-
кажу.
Когда я вернулась в комнату, Кешка только глянул на меня и все по-
нял. Он разинул рот и застыл. Ирка осторожно потянулась за валерьянкой.
Э нет, подруга, не это мне сейчас нужно. - Кешка, выйди, мне надо перео-
деться. Парня ветром сдуло, причем вылетел он не в кухню, как я подразу-
мевала, а на лестницу. Я рывком распахнула шкаф и сняла с плечиков но-
венькую форму. Лейтенантскую - мы люди скромные. Ирка ахнула и повали-
лась на кушетку, зажимая рот, задавливая дикий хохот. А я, оправляя
скрипучие ремни, поглядела в окно. Уже стемнело. Отлично. Темнота - друг
оперативника.
Распахнулась дверь, и на пороге появился Кешка. Феноменальный моло-
дой человек ничуть не удивился, увидев меня в форме. Он только серьезно
кивнул головой и протянул мне... новехонькую метлу. Ах ты... как говорят
в Одессе, "с этого молодого человека таки будет толк".
Я взяла метлу. Инструмент явно не предназначался для прозаического
подметания двора. Древко покрыто черным лаком, а сама метла связана из
веток омелы. Вполне ведьминский инструментарий. Ну, спасибо, Кешка, за
подарочек. Ох, как он мне пригодится! Я встала на подоконник и распахну-
ла окно. - Ждите тут, я скоро.
Метла слушалась прекрасна. Я сразу набрала высоту, чтобы не привлечь
внимания прохожих. По-моему, меня никто не видел. Нырнув в темную ма-
ленькую тучку, я благополучно добралась до нового микрорайона на высел-
ках, где жил Стае. Скользнула вниз, зависла у десятого этажа и медленно
двинулась вдоль окон. Ну, конечно. Сидит, пишет. Писатель... Я резко
постучала в стекло. Стае поднял голову, но посмотрел в сторону входной
двери. Прислушался, пожал плечами. И снова склонился над листом бумаги.
Тогда я сильно толкнула раму. И в первом сполохе начинающейся грозы,
в трепете рванувшихся тюлевых занавесей, в блеске и славе перед потря-
сенным Стасом предстала лейтенант милиции с метлой наперевес...
В ту ночь похмельная Темная Звезда холодно сказала Санечке:
- Ну, хватит. Надоели эти стишки, цветы, два притопа, три прихлопа.
Поговорим, как серьезные люди: Пять тысяч на стол - и я твоя на сутки. А
как ты думал, фраер?!
В ту ночь Сабаневский сказал Темной Звезде, заехав за ней к Санечке:
- А пошла ты...
В ту ночь Женщина Рыжее Лето сказала: - Я больше так не могу... В ту
ночь Дар написал завещание. В ту ночь утонул Матвей.
...Я разуваюсь на шоссе и босиком спускаюсь к морю. Теплая щебенка
пыльным обвалом катится из-под ног. Идти по береговой гальке неприятно и
колко. Я перепрыгиваю по ноздреватым глыбам ракушечника, добираясь к ма-
ленькой уютной бухточке, прикрытой от пляжа выветренным останцом. На по-
бережье пустынно, лишь вдалеке меряет саженками лунную дорожку одинокий
пловец. Судя по ритму движения, наладился он аж до Ялты, и мне помешать
не должен. Я наклоняюсь к темной воде и зову тихонько: - Сестра!.. Сест-
ра-а!
Глубоко во мраке загорается зеленая фосфорическая звезда, дрожит,
колеблется, растекается в светящуюся ленту, поднимаясь к поверхности.
Стремительное тело свободно пронзает толщу воды, и вот тяжело плеснул
мощный хвост, поднялись над недвижной гладью моря две блистающих прек-
расных руки... Летят с пальцев брызги жидкого холодного огня - дело к
осени, море горит...
Нереида подплывает совсем близко, скользя розовым животом по укатан-
ной прибоем гальке. Она ложится грудью на берег, подпирает руками голо-
ву, а тело ее, веретеном сужающееся к хвосту, чуть колышется в легком
накате волны.
- Звала меня? - спрашивает она, внимательно глядя мне в глаза. -
Звала, сестра...
- Нужно что иди просто, соскучилась? - Зачем Матвея взяла, сестра?
Нереида молчит, поигрывая тяжелым хвостом, перебирая крупный жемчуг
на точеной шее. - Отдай, сестра... -
- Взяла зачем? А нельзя, сестра, плыть в открытое море при шторме. А
нельзя, сестра, пить красный портвейн, а после в воду лезть...
- Да, господи... так ли уж велика вина? Отдай, сестра, отпусти... Ну
зачем он тебе? Песни петь в "подводном царстве? Так гитара в воде не
строит... Как подумаю, что лежит он там на песочке, волосы водорослями
