консерваторию.
И неожиданно она сказала в своем обычном шутливом тоне:
- А ну, лодырь, проводи прелестную девушку до дому, доставь себе
такое удовольствие.
И всю дорогу она шутила и разыгрывала Сашу. А когда подошли к ее
парадному, испуганно оглянулась, подняла лицо и попросила:
- Поцелуй меня, Саша. - И добавила жалобно: - Можно в губы.
И Саша неумело прикоснулся к ее неумелым губам. А потом она сняла с
его шеи свои руки, виновато опустила их, вздохнула.
- Знаешь, больше не будем.
- Никогда? - спросил Саша.
Алиса ясно и твердо посмотрела на него, но голос ее задрожал, когда
она сказала:
- Вообще, если хочешь, я могу выйти за тебя замуж. - Подняла глаза.
что-то высчитывая. - Второго сентября сорок второго года. - И объяснила: -
Это день моего рождения - раз...
- А что два?
- Мне ведь нужно время, чтобы убедиться в твоей любви.
- Ладно, я запишу число, чтобы не забыть, - пошутил Саша, далая вид,
что к словам Алисы он относится как к шутке.
Он не мог поступить иначе, хотя понял, почувствовал, насколько для
нее все это серьезно. Да, по правде сказать, ему самому было не до шуток.
Но он в то время был уже зачислен в спецшколу и учился там, не оставляя
пока института и не ведая, какая ему выпадет судьба. И он не знал, имеет
ли право связывать кого-либо, даже Алису, этой своей неведомой ему
судьбой.
Алиса достала из сумки блокнот, приказала:
- Запиши!
По ее голосу Саша понял, что она никогда не простит ему этой шутки. И
хоть ему было очень горько, он, продолжая игру, с веселым видом поставил в
блокноте дату и подписался под ней.
Алиса выдрала этот листок, разорвала его, бросила клочки в лужу.
- Все! - сказала она гордо и гневно. - Все! - и ушла.
И больше они так вот, вдвоем, никогда уже не виделись. А потом он для
нее, как и для других, уехал на Север.
28
Дорога в экспериментальный лагерь "О-Х-247" шла через сосновый бор.
Здесь был поселок лагерного персонала - казармы охраны и домики
начальствующего состава. Сам лагерь размещался внизу, в безлесоной
котловине; прежде там был песчаный карьер.
Низина заболочена: очевидно, со склонов стекают родники; на дне ее
сивый туман, пахнущий гнилью. Поселок лагерного персонала походит на
дачный: теннисный корт под маскировочной сеткой, песчаные дорожки
окаймлены керамическими плитками, куртины роз бережно укрыты соломенными
матами. Есть и площадка для детей: деревянный загончик с горкой песка,
качели, веселые, пестрые грибки от солнца, плавательный бассейн - сейчас
тут устроен каток.
Дежурный ротенфюрер из эсэсовской внутренней охраны проводил Дитриха
и Вайса в дом приезжих, любезно объяснил, где расположены туалетные
комнаты, открыл шкаф - там лежали пижамы и войлочные домашние туфли.
Высокие кровати с двумя перинами. На тумбочках библии в черных
дермантиновых переплетах, внутри каждой тумбочки фаянсовая ночная посудина
и машинка для снимания сапог. Возле кроватей пушистые коврики. Пол,
натертый воском, блестит, чуть липнет к подошвам. На окнах голубенькие
занавески и тяжелые шторы с витыми шнурами.
В туалетной комнате кувшины с холодной и горячей водой, фаянсовые
тазы, мохнатые полотенца. Мыло в нераспечатанной обертке, тюбики с зубной
пастой, одеколон, туалетный уксус. В аптекарском шкафчике медикаменты, на
каждом латинская этикетка, и, кроме того, точно обозначено по-немецки,
прикаких обстоятельствах следует к ним прибегать .
Как только приезжие привели себя в порядок, явился вестовой и
доложил, что их приглашает оберштурмбанфюрер Франц Клейн.
Не надевая плащей, они прошли песчаной дорожкой к оштукатуренному
домику, увитому бурым декоративным плющем. Над его парадной дверью были
прибиты огромные оленьи рога с белой лобной костью, по форме напоминающей
щит.
В прихожей, отделанной дубовыми панелями и освещенной массивными
медными канделябрами, их встретил сам оберштурмбанфюрер. Он был в бриджах,
сапогах и мягкой клетчатой домашней куртке. Очевидно, Клейн преследовал
двоякую цель: хотел призвать гостей к дружеской непринужденности и в то же
время показать им, что не считает нужным надевать мундир в честь людей,
имеющих столь низкое звание. Проводя Дитриха и Вайса в кабинет,
уставленный массивной старинной мебелью, весь в тяжелых, огромных коврах -
они лежали на полу, висели на стенах, - он познакомил приезжих с двумя
офицерами: зондерфюрером Флинком - плешивым, полным, с солидным брюшком, и
унтерштурмфюрером Рейсом - застенчиво улыбающимся юношей с косыми бачками,
а так же с профессором психологии Штрумпфелем - пожилым человеком, жующим
большую черную сигару, в визитке и полосатых брюках, с брезгливым отечным
лицом.
Сам оберштурмбанфюрер Клейн отличался изяществом и непринужденностью
манер. Лицо у него было красное, нос с горбинкой, седые волнистые волосы,
наперекор армейской моде, не острижены коротко, а ниспадают завитками на
шею, небрежно повязанную шарфом из яркого кашемира. Он курил сигарету в
длинном мунштуке слоновой кости.
В высоком, до самого потолка, шкафу, разделенном на узкие отделения,
хранились пластинки. на подставке из красного дерева стоял патефон с
откинутой крышкой, - очевидно, до прихода гостей здесь слушали музыку.
Стеклянный столик на колесиках был уставлен бутылками и бокалами,
тарелками с соленым миндалем и сухариками.
Но, по-видимому, особой склонности к алкоголю здесь никто не
обнаруживал - открыты были только узкая бутылка рейнского да минеральная
вода.
Прерванный разговор возобновился.
Клейн утверждал, что Гете - величайший поэт всех времен и народов не
только потому, что его поэзия проникнута глубокой общечеловеческой
философией, но и потому, что она благозвучна, музыкальна, и он всегда
слышит в ней могучую упоительную симфонию.
Профессор заметил, что достоинство истинной поэзии не в ее
благозвучии: прежде всего она должна воспарять к самым вершинам мысли. И
если бы Гете был даже косноязычен, но создал образ Фауста, его величие
было бы столь же бессмертно. И посетовал, что молодые немцы, хотя они и
пламенные националисты, недостаточно знают своих великих классиков.
Обратившись к Рейсу, он сказал:
- Господин унтерштурмфюрер, я был бы счастлив, если бы вы меня
опровергли, напомнив хотя бы несколько строк из нашего великого поэта.
Рейс на мгновение растерялся, но тут же весело и добродушно заявил:
- "Хорст Вессель", пожалуйста.
- Ай, как несовершенно авше образование! - снисходительно пожурил его
Клейн. Он остановил взгляд на Вайсе и, желая, очевидно, более энергично
высмеять абверовского ефрейтора, спросил: - Ну, а вы, юноша? Вы, очевидно,
тоже предложите спеть "Хорст Вессель"? Это проще. К чему тревожить старика
Гете?
Иоганн пожал плечами и ответил с достоинством:
- Если позволите... - и продекламировал:
Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!
- Браво, - вяло сказал Клейн. - Браво. - И, будто аплодируя, сложил
перед собой ладони.
Флинк хмуро заметил:
- Адмирал Канарис подбирает себе кадры: как римский папа: по принципу
учености и изворотливости.
Дитрих добавил:
- И личной храбрости. - Выразительно скосил глаза на собственную
грудь, украшенную орденом, кивнул на медаль Вайса, объяснил: - Ефрейтору
Вайсу разносторонние познания не помешали совершить подвиг на фронте.
- Абверовцы на фронте - это новость, - удивился Флинк.
- Господа! - воскликнул Клейн. - Мы же сейчас отдыхаем. - Поднял
бокал с минеральной водой. - За моих дорогих гостей.
В кабинет вошла фрау Клейн. Золотистые волосы ее были замысловато
причесаны, а на лице, должно быть, навечно застыла ликующая улыбка
красивой женщины. Она подала всем руку, белую, теплую, душистую, в
кольцах.
И почти тотчас вестовой внес в кабинет младенца в кружевном, с
шелковыми бантами конверте. все выразили свое восхищение.
Фрау Клейн сказала:
- Это наш подарок фюреру. Мы дали ему имя Адольф.
Гости восхищались, сюсюкали, делали пальцами "козу". А когда вестовой
унес младенца, Клейн распахнул двустворчатую дверь в столовую:
- Без церемонии, пожалуйста, у нас здесь по-домашнему. Прошу заранее
извинить за скромный обед.
За столом Иоганн сидел рядом с Рейсом. Унтерштурмфюрер оказался
простецким парнем. Он дружески подкладывал Вайсу на тарелку побольше
всяких вкусных вещей и коньяк наливал не в маленькую узенькую рюмочку, а в
большой синий бокал, предназначенный для белого вина. Сам он ел весьиа
энергично, но все же кое-что успел сообщить Вайсу. Что служба здесь не
трудная, и хотя Клейн - чрезвычайно строгий и взыскательный начальник,
ладить с ним можно, надо только уметь подчиняться. Что Флинк такой угрюмый
не от тяжелого характера, а из-за язвы желудкаФ, и, когда не страдает от
приступов, он добродушнейший дядя, большой любитель крокета. Что же
касается профессора Штрумпеля, то это крупный ученый и даже сам господин
Гейдрих просил оказать ему максимальное содейстивие в его работах. Но хоть
он и профессор, но, по-видимому, малый не промах, так как приехал сюда с
молоденькой ассистенткой и комнату ей отвели рядом со спальней Штрумпфеля.
За столом больше говорили хозяева. Фрау Клейн рассказала, как трудно
было здесь, на песчаной почве, разбивать цветники. А штурмбанфюрер хвалил
расположение в сосновом бору: климат туточень здоровый, вокруг красивые
виды, люди собрались приятные, спокойные, и поэтому даже белки стали
совсем ручными. На зиму он приказал соорудить несколько десятков кормушек
для птиц и уверен, что весной здесь можно будет в полную меру наслаждаться
музыкой и птичьим щебетом.
После обеда мужчины вернулись в кабинет. Пили кофе, курили. Слушали
музыку. Рейс одну за другой ставил пластинки с записями "Тангейзера".
Клейн объявил, что Вагнер - величайший композитор. И все молча с ним
согласились. И в этой обстановке сытой, томной полудремоты Клейн подсел к
гостям на диван и, дружески похлопывая Дитриха по острому колену, туго
обтянутому бриджами, сказал, что готов всячески содействовать его миссии.
Картотека заключенных в полном распоряжении Дитриха. Зондерфюрер
Флинк даст консультацию по любому объекту. И, посасывая сигарету в длинном
костяном мунштуке, Клейн коротко рассказал, что уже с тридцать третьего
года - с тех пор, когда при каждом полку СС были созданы концентрационные
лагеря, - он специализируется в этой области.
На первых порах концлагеря были крайне примитивны. Материал
составляли коммунисты, либералы, профсоюзники - вообще красные, отсев был
не организован, происходил главным образом естественным путем - вследствие
эпидемий, истощений, ну, и в связи с нарушением правил внутреннего
распорядка.
Пропускная способность лагерей значительно увеличилась, когда
началось массовое поступление евреев и была введена специальная техника
умерщвления. Здесь свое слово сказали крупные фирмы, которые поставляли
оборудование и химикаты.
И достижения в этой области были столь значительны, что позволили
председателю данцигского сената Раушнингу обратиться к фюреру с вопросом,
нет ли у него намерения истребить сразу всех евреев. Но Гитлер ответил:
"Нет. Тогда бы мы должны были снова кого-то искать. Существенно важно
всегда иметь перед собой осязаемого противника, а не голую абстракцию".
Теперь, в современных исторических условиях, это, конечно, уже не
имеет значения, так как появился новый материал. И созданы крупные,
