их предупреждал! Не доведут, говорю, вас до добра пирушки с этим Ваном.
Вот и попали в ловушку. Некого теперь винить!
- Да что он из себя представляет, этот Ван? - говорил Симэнь.
- Так, молокосос! Усы не отросли, а уж тоже мне, за девками ухажива-
ет. Разве ему с нами равняться! Небось, не знает, что к чему. Стыд и
смех!
- Да что он знает? - поддержал Боцзюэ. - Где ему, брат, с тобой рав-
няться! Ему про тебя сказать, так он умрет со страху.
Слуга подал чай.
- Вы пока в двойную шестерку поиграйте, - предложил Симэнь, - а я
пойду скажу, чтобы лапшу подавали. У нас сегодня лапшу делали.
Вскоре появился Циньтун и накрыл стол. Хуатун принес на квадратном
подносе четыре блюда закусок, а к ним ароматный соус из баклажанов, сою,
подливки из душистого перца и сладкого чеснока, а также три блюдца чес-
ночного соуса. Когда все расставили на столе, подали большое блюдо соло-
нины с серебряным половником и три пары палочек из слоновой кости.
Появился Симэнь и сел рядом с друзьями.
Потом подали три тарелки лапши, и все принялись за солонину, подливая
к ней чесночный соус и специи. Ин Боцзюэ и Се Сида, вооружившись палоч-
ками, вмиг опорожнили по чашке лапши, а немного погодя уплели по семи
чашек, тогда как Симэнь доедал вторую.
- Ну и глотка же у вас, дети мои! - воскликнул он.
- Скажи, брат, какая сестрица готовила лапшу, а? - спросил Боцзюэ. -
Вот мастерица! Пальчики оближешь!
- А соусы с подливками чем плохи?! - подхватил Се Сида. - Жаль, я
только что дома пообедал, а то бы еще с удовольствием чашку пропустил.
Оба раскраснелись и сняли халаты, повесив их на спинки своих стульев.
Циньтун убирал пустую посуду.
- Принеси-ка воды, - попросил Боцзюэ. - Рот прополоскать не мешает.
- А можно и чаю, - уточнил Сида. - Горячий чай чесночный запах отби-
вает.
Немного погодя Хуатун подал чай. После чаю они вышли на сосновую ал-
лею и прошлись до цветочных клумб. Тем временем Хуан Нин прислал четыре
коробки с подарками. Их внес Пиньань и показал Симэню. В одной коробке
были водяные орехи, в другой - каштаны, в третьей - четыре крупных моро-
женых пузанка и в четвертой - мушмула.
- Какая прелесть! - воскликнул Боцзюэ, заглядывая в коробки. - И где
только такие редкости откопали? Дай-ка хоть орешек попробовать.
Боцзюэ загреб целую пригоршню каштанов и протянул несколько штук Се
Сида.
- Другой ведь до седых волос доживет, а то и на тот свет уйдет, да
так и не отведает таких вот яств, - говорил он.
- Будде, сукин сын, не поднес, а уж сам хватаешь, - заметил Симэнь.
- А к чему Будде-то, когда они мне по вкусу? - возразил Боцзюэ.
Симэнь распорядился отнести подарки в задние покои.
- Попроси матушку выдать три цяня, - наказал он слуге.
- А кто же принес-то, Ли Чжи или Хуан Нин? - спросил Боцзюэ.
- Хуан Нин, - ответил Пиньань.
- Повезло сукину сыну, - заметил Боцзюэ. - Еще и три цяня получит.
Но не будем говорить, как Симэнь наблюдал за игрою Боцзюэ и Се Сида.
Перейдем пока в покои Юэнян.
После обеда она с Гуйцзе, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр и падчери-
цей вышла из залы. Они сидели в галерее, когда из-за ширмы показалась
голова цирюльника Чжоу.
- А, Чжоу! - воскликнула Пинъэр. - Кстати явился. Заходи. У малыша
волосы отросли. Постричь надо.
Чжоу поспешно отвесил земной поклон.
- Мне и батюшка наказывал постричь наследника, - сказал он.
- Сестрица! - обратилась к Пинъэр хозяйка. - Принеси календарь. Пог-
ляди, подходящий ли нынче день.
- Сяоюй! - крикнула Цзиньлянь. - Ступай, принеси календарь.
Цзиньлянь раскрыла календарь и сказала:
- Сегодня у нас двадцать первое число четвертой луны. День под знака-
ми гэн-сюй. Металл водворился в созвездии Лоу. Сторожит металлический
пес /4/. День молитв, служебных выездов, шитья, купания, стрижки и зак-
ладки постройки. Наиболее благоприятное времяполдень.
- Раз счастливый день, - заключила Юэнян, - пусть нагревают воду. На-
до будет потом ему голову вымыть. - Юэнян обернулась к цирюльнику: - А
ты стриги потихоньку да забавляй его пока чем-нибудь.
Сяоюй встала рядом с платком, куда собирала волосы. Не успел ци-
рюльник начать стрижку, как Гуаньгэ разразился громким плачем. Чжоу спе-
шил стричь, а младенец тем временем так закатился, что и голоса лишился.
Личико его налилось кровью. Перепуганная Пинъэр не знала, что и делать.
- Брось! - крикнула она. - Хватит!
Цирюльник с испугу бросил инструменты и опрометью выбежал наружу.
- Я же говорила: ребенок слабый, - заметила Юэнян. - Самим надо
стричь, а не звать кого-то... Одно беспокойство.
На счастье, Гуаньгэ наконец успокоился, и у Пинъэр будто камень от
сердца отвалило. Она обняла сына.
- Ишь какой нехороший Чжоу! - приговаривала она. - Ворвался и давай
стричь мальчика. Только обкорнал головку да сыночка моего напугал. Вот
мы ему зададим!
Она с Гуаньгэ на руках подошла к Юэнян.
- Эх ты, пугливый ты мой! - говорила Юэнян. - Тебя постричь хотели, а
ты вон как расплакался. Обкорнали тебя, на арестанта теперь похож.
Она немного поиграла с малышом, и Пинъэр передала его кормилице.
- Грудь пока не давай, - наказывала ей хозяйка. - Пусть пока успоко-
ится и поспит.
Жуи /5/ унесла младенца в покои Пинъэр.
Прибыл Лайань и стал собирать инструменты цирюльника Чжоу. - Чжоу от
страха побледнел, у ворот стоит, - сказал он.
- А покормили его? - спросила Юэнян.
- Покормили, - отвечал Лайань. - Батюшка ему пять цяней дал.
- Ступай, налей ему чарочку вина, - распорядилась хозяйка. - Напугали
человека. Нелегко ему деньги достаются.
Сяоюй быстро подогрела вина и вынесла с блюдом копченой свинины. Ла-
йань накормил цирюльника, и тот ушел.
- Загляни, пожалуйста, в календарь, - попросила хозяйка Цзиньлянь. -
Скажи, когда будет день жэнь-цзы.
- Двадцать третьего, в преддверии дня Колошения хлебов, - глядя в ка-
лендарь, сказала Цзиньлянь. - А зачем это тебе понадобилось, сестрица?
- Да так просто, - отвечала Юэнян.
Календарь взяла Гуйцзе.
- Двадцать четвертого у нашей матушки день рождения, - говорила она,
- как жаль, я не смогу быть дома.
- Десятого в прошлом месяце у твоей сестры день рождения справляли, -
заметила Юэнян, - а тут уж и мамашин подоспел. Вам в веселых домах
день-деньской приходится голову ломать, как деньги заработать, а по но-
чам - как чужого мужа заполучить. Утром у вас мамашин день рождения, в
обед - сестрин, а к вечеру - свой собственный. Одни рождения, когда их
по три на день, изведут. А какого захожего оберете, всем заодно рождение
можно справлять. Гуйцзе ничего не сказала, только засмеялась. Тут вошел
Хуатун и позвал ее к хозяину. Она поспешила в спальню Юэнян, поправила
наряды, попудрилась и, пройдя через сад, направилась к крытой аллее, где
за ширмами и занавесками стоял квадратный стол, ломившийся от яств. Были
тут два больших блюда жареного мяса, два блюда жареной утятины, два блю-
да вареных пузанков, четыре тарелки печенья - розочек, две тарелки жаре-
ной курятины с ростками бамбука под белым соусом и две тарелки жареных
голубят.
Потом подали четыре тарелки потрохов, вареную кровь, свиной рубец и
прочие кушанья.
Все принялись за еду, а Гуйцзе стала обносить вином.
- Я тебе и при батюшке вот что скажу, - обратился к ней Ин Боцзюэ. -
Не подумай только, будто я чего-то требую, нет. Батюшка насчет тебя в
управе разговаривал и все уладил. За тобой теперь никто не придет. А ко-
го ты благодарить должна, а? Мне должна спасибо говорить. Это я батюшку
насилу уговорил. Думаешь, стал бы он ни за что, ни про что хлопотать?
Так что спой, что тебе по душе, а я выпью чарку. Этим ты и меня за ста-
рание отблагодаришь.
- Вот, Попрошайка, вымогатель! - заругалась в шутку Гуйцзе. - Сам-то
блоха, а гонору хоть отбавляй! Так батюшка тебя и послушался!
- Ах ты, потаскушка проклятая! - закричал Боцзюэ. - Молитву не сотво-
рила, а уж на монаха с кулаками лезешь? Не плюй в колодец - пригодится
напиться. Не смейся над монахом, что он тещей не обзавелся. Да будь я
один, я бы с тобой расправился. Брось надо мной смеяться, потаскушка! Ты
на меня не гляди, у меня еще силы хватит.
Гуйцзе что было мочи хлопнула его веером по плечу.
- Сукин ты сын! - ругался шутя Симэнь. - Чтоб сыновья твои в разбой-
ники пошли, а дочери - в певички! Да и этого мало будет за все твои про-
делки.
Симэнь рассмеялся, а за ним и все остальные.
Гуйцзе взяла не спеша в руки пипа, положила ее на колени, приоткрыла
алые уста, в обрамлении которых показались белые, как жемчужины, зубы, и
запела на мотив "Три террасы в Ичжоу":
Какой же ты неверный!
Прежние клятвы забыл.
Повстречал красавицу, утренний цветок
И бросил меня в самую весеннюю пору.
Я в тоске одинокой
У перил стою.
Гадаю, почему же и весточки не шлешь,
Когда ко мне вернешься?
Должно быть, жребий мне несчастный выпал.
На мотив "Иволги желтый птенец":
Разве думала я...
Ин Боцзюэ вставляет:
- ...что в спокойной речушке лодку перевернет. Да такого и за десятки
лет не услышишь.
Гуйцзе продолжает: ...что так исхудаю,
Поблекну в тоске и увяну?
Боцзюэ:
- А твой милый, дорогой, тютю, уж под водой.
Гуйцзе:
Зеркальце стоит в пыли
И протереть мне нет охоты.
Не хочу ни пудры, ни румян,
Нет мочи приколоть цветок,
Лишь брови хмурю я в тоске...
Боцзюэ:
- Не зря говорят: посетит тысяча, а любовь отдашь одному. Сидишь, на-
верно, перед зеркалом, вздыхаешь тяжко. И страдаешь, и упрекаешь его. А
ведь когда-то любили так пылко. Что ж, нечего роптать! Теперь и постра-
дай.
Гуйцзе:
- Чтоб тебе провалиться! Не болтай чепухи!
Но не в силах снести...
Боцзюэ:
- Ты не в силах, а как же другие сносят?
Гуйцзе:
На вышке городской рожок играет,
Его напев мне сердце разрывает.
Боцзюэ:
- Ничего! Пока не разорвало. Скажи, меж вами связь порвалась.
Гуйцзе что было сил ударила Боцзюэ и заругалась:
- Ты, видать, совсем уж из ума выжил, негодник! Хватит приставать!
Сгинь совсем, разбойник!
Она запела на мотив: "Встреча мудрых гостей":
Яркий месяц освещает тихое окно,
К ширме припала в тоске одинокой.
Там, за башней, дикого гуся раздался вдруг крик,
Печаль неизбывную во мне он разбудил,
Стражи тянутся, нет им конца.
Не заметила, как светильник потух
И ароматные свечи сгорели, а я очей не сомкнула.
Где спит он так безмятежно и сладко?
Ин Боцзюэ:
- Вот глупая-то! А кто же ему мешает спать спокойным сном? Его никто
забирать не собирается. Он спит себе спокойно. Это ты в чужом доме скры-
ваешься и дрожишь день-деньской, как свечка. Вот уж из столицы привезут
вести, тогда и успокоишься. Гуйцзе не выдержала и обратилась к Симэню:
- Батюшка, ну что он ко мне пристал, Попрошайка? Покою не дает.
- Что? Батюшку пришлось вспомнить? - издевался Боцзюэ.
Гуйцзе, не обращая на него внимания, опять заиграла на пипа и запела
парные строфы:
Как вспомнится он,
Как вспомнится он,
Так сердце мое защемит...
Боцзюэ:
- Заденешь тебя за живое, так хочешь или нет - защемит. Гуйцзе:
Когда наедине останусь,
Когда наедине останусь,
Так жемчужинами слезы потекут...
Боцзюэ:
- Один во сне мочился. Умирает у него матушка. Он, как полагается,
постилает постель и ложится у ее гроба. Во сне и на этот раз случился с
ним грех. Пришел народ. Глядит: подстилка мокрая, хоть выжимай. "Это от-
чего?" - спрашивают. Он не растерялся. "Всю ночь, - говорит, - пропла-
кал. Слезы желудком и вышли". Так вот и ты. Пред ним ломалась, а теперь
втихомолку слезы проливаешь.
Гуйцзе:
- А ты знаешь? Ты видал? Эх ты, юнец бесстыжий, чтоб тебе провалиться
на этом месте.
Его во всем виню,
Его во всем виню,
О нем всего не скажешь...
Боцзюэ:
