его трудно отделить от общества. Общество нагрешило, а расплачиваться приходится
всем, хотя многие искренне убеждены, что они не виноваты. На всякий предмет
можно смотреть с разных точек зрения. В таких случаях всегда права точка зрения
победителя.
Для того, чтобы мыслить таким образом, нужно рассматривать вещи с какой-то
возвышенной точки зрения. Тем более трудно понять это тем, для кого недавно еще
все было "uber alles" а теперь лежишь носом в грязи и чувствуешь на своей спине
чужой солдатский сапог победителя. Для меня же, с высоты полета нашего
"Дугласа", это очень ясно видно. В особенности, когда внизу расстилается
безжизненное пепелище по старой памяти именуемое Берлином.
Майор мед. службы смотрит в соседнее круглое окошечко на медленно плывущую
панораму Берлина. Лицо его задумчиво и выражает сожаление. Он поворачивается ко
мне и говорит: "Жили себе люди. Чего им, спрашивается, было нужно!?" По-видимому
он думает о том же, что и я.
Аэропорт Адлерсгоф. На окраинах взлетного поля, как огромные стрекозы, торчат
хвостами кверху Юнкерсы с паукообразной свастикой на фюзеляже. Теперь они
приземлились надолго. Над зданием аэропорта смотрит в небо голая флаг мачта без
флата. В диспетчерской дежурный летчик-лейтенант, говоря сразу по трем
телефонам, успевает одновременно успокаивать артиллерийского полковника, у
которого походная жена потерялась в воздухе где-то между Москвой и Берлином.
"Да, да... Половина уже отгружена... Вторая идет двумя "Дугласами" завтра...
Накладная приложена...", - кричит он толи в трубку телефона, толи по адресу
нетерпеливого артиллериста.
К стоящему рядом со мной лейтенанту-летчику подходит человек в форме
подполковника. По-видимому для надежности он выбрал чин пониже. Еще за пять
шагов приложив руку к козырьку, с изысканной улыбкой вежливости подполковник
робко осведомляется: "Будьте любезны, тов. лейтенант, не скажите ли Вы мне где
здесь находится хозяйство Бугрова?" (В то время большинство воинских частей
носили условное название "хозяйство" с добавлением фамилии командира части.)
Он понижает голос до шепота, как будто выдает секрет.
Лейтенант ошеломленно смотрит на погоны подполковника, стараясь понять, что у
него: обман слуха или обман зрения. Затем также недоуменно он осматривает
подполковника с ног до головы. Подполковник смущается все больше и виновато,
тоном беспомощного интеллигента, добавляет: "Видите ли у нас приказ, а куда
ехать мы не знаем". Лейтенант, как рыба в воздухе, раскрывает рот, потом снова
закрывает. Что за чучело? Уже не переодетый ли диверсант? Я тоже
заинтересовываюсь подполковником. На нем новое солдатское обмундирование, новые
солдатские сапоги, солдатский ремень. Каждый офицер скорее носил немецкий
трофейный пояс, чем солдатский ремень. На плечах подполковника красуются
новенькие полевые погоны. Нормальные офицеры, даже на фронте, предпочитали
золотые погоны, а после окончания войны, трудно было найти фронтового офицера с
полевыми погонами. За плечами подполковника неуклюже болтается вещевой мешок.
Офицеры обычно не любят вещмешки и при переезде чаще всего выбрасывают их. Пояс
подполковника приземлился где-то на бедрах, бросая прямой вызов всем сержантам
советской армии и напрашиваясь на зуботычину. Вся форма сидит на нем, как на
корове седло. Под левой рукой он неловко прижимает топорщащуюся новенькую
шинель, как будто боясь, чтобы ее не украли. На заду внушительный наган в
брезентовом кабуре. Определенно человек всерьез воевать собрался! Потом, что это
за обращение к лейтенанту? Настоящий подполковник согласно устава никогда не
приветствует лейтенанта первым. Если надо, то подзовет лейтенанта к себе. И безо
всяких "Будьте любезны..."
Невдалеке стоит группа таких же комичных существ, обвешанных мешками и
чемоданами, за которые они старательно держатся, как на московском вокзале. Я
обращаюсь к офицеру-летчику и спрашиваю, показывая на подполковника и его
спутников: "Что это за типы?"
Тот усмехается и отвечает: "Демонтажники. Их там так напугали, что они тут
ступнуть боятся. В уборную идут и чемоданы с собой тащат. Чего они дураки
боятся? Здесь в Германии не воруют, а просто берут. Ведь их самих сюда для этого
послали. Нарядили их всех в полковников и подполковников, а они в Армии в жизни
не были. Наводят панику на солдат своими погонами и сами еще больше пугаются. Да
и нас с толку сбивают".
"А в общем безобидные ребята. Подштанники с Германии снимают", - продолжает он.
- "Их коллеги, что раньше приехали, уже так обжились, что вместе с
демонтированным оборудованием даже коров на "Дугласах" домой переправляют. А уж
газовые печки и рояли - это в порядке вещей. Я сам на трассе Москва-Берлин
работаю. Насмотрелся!"
Наш разговор прерывается странным шумом автомотора. Неподалеку, дрожа всем
телом, изрыгает синий газ маленькая открытая автомашина. На крыльях ее
развеваются красные треугольные вымпелы. За рулем сидит коренастый майор и
напропалую шурует рычагами и педалями. Шея его покраснела от непривычной работы.
Майор делает несколько диких воплей сиреной, толи призывая на помощь, толи
предлагая окружающим убраться подальше от машины во избежание последствий. Он
пытается пустить автомашину то сразу включая четвертую скорость, то задний ход.
Машина судорожно прыгает на месте, не понимая чего от нее хотят. Бедные
шестеренки! Не поможет вам и крупповская сталь против человеческой дурости.
Наконец несчастная жертва срывается с места и исчезает в облаках дыма и пыли,
чуть не сбив по пути бетонный купол, врытый в землю у ворот аэродрома.
Я обращаюсь к тому же летчику и спрашиваю: "А это что за троглодит?"
Тот молчит некоторое время, как будто предмет не стоит разговора. Затем с
презрением, свойственным людям воздуха к пехотным офицерам, нехотя отвечает:
"Комендантская шпана. Наводят здесь чистоту и порядок". Потом подумав, чем еще
можно выразить свое пренебрежение к людям, украшающим машины красными флажками,
добавляет: "До войны копал картошку где-нибудь в колхозе. Десять таких остолопов
в землю сыграли, а одному дураку повезло - в майоры вылез. Ну теперь и
куролесит. Хочет отыграться за всю свою собачью жизнь. Погоны снимут - опять в
пастухи пойдешь". Он замолкает, считая разговор исчерпанным.
Спустя некоторое время нам удается связаться по телефону со Штабом Советской
Военной Администрации и вызвать автомашину. В сумерках летнего вечера мы
въезжаем в Карлсхорст - резиденцию СВА.
Главный Штаб Советской Военной Администрации в Германии разместился в зданиях
бывшего Саперного Училища в одном из предместий Берлина - Карлсхорста. Месяц
тому назад здесь был подписан один из наиболее знаменательных исторических
документов наших дней. 8 мая 1945 года представители Союзного Верховного
Командования, маршал Жуков и главный маршал авиации Теддер с одной стороны, и
представители Германского Верховного Командования, с другой стороны, в зале
здания, где сегодня помещается Отдел Политсоветника, подписали Акт о
безоговорочной капитуляции Германских Вооруженных Сил на суше, на море и в
воздухе. Здесь фельдмаршал Кейтель в последний раз с бессмысленной прусской
спесью махнул своим маршальским жезлом, прежде чем скрепить своей подписью
бесславный конец гитлеровской империи.
Несколько трехэтажных казарменного типа зданий, неравномерно разбросанных по
двору и окруженных чугунной стрельчатой оградой. Характерный тихий пригород
восточной окраины Берлина. Остенд. Как и в большинстве европейских столиц - это
пролетарская часть города. Отсюда мы будем перевоспитывать Германию.
2.
На следующий день после моего прибытия в Карлсхорст, я представился начальнику
Отдела Кадров СВА полковнику Уткину. Очутившись в кабинете полковника, я по всем
правилам устава лихо щелкнул каблуками и с рукой у козырька отрапортовал: "Майор
Климов по приказу Главного Управления Кадров РККА прибыл в Ваше распоряжение.
Разрешите предъявить документы, тов. полковник?"
"Давайте сюда, что у Вас есть", - сделал знак рукой полковник.
Я достал из полевой сумки мои документы и протянул их полковнику. Вскрыв
запечатанный сургучными печатями объемистый пакет, он начал просматривать мои
многочисленные характеристики и анкеты.
"А, да... С присвоением звания "референт дипломатической службы", - читает
полковник по документам. - "Тогда у нас для Вас много работы найдется. Где бы Вы
хотели работать?"
"Там, где я могу принести больше пользы" - отвечаю я.
"Ну, например, в Правовом отделе - издавать новые законы для Германии. Или в
Отделе Политсоветника? Впрочем это слишком скучно", - говорит полковник, не
дожидаясь моего ответа. - "А что Вы скажете об Управлении Государственной
Безопасности?"
Отказ от столь почетного предложения равносилен признанию в собственной
нелояльности или самоубийству. Но работа в тайной полиции меня мало прельщает, я
уже вышел из возраста, когда увлекаются детективными романами. Я щупаю почву в
поисках благовидного отказа: "В чем будет заключаться работа, тов. полковник?"
"В основном то же, что и в Сов. Союзе. Без работы сидеть не будете. Скорее
наоборот".
Не знаю, понял ли полковник свою собственную игру слов или это получилось у него
непроизвольно. Во всяком случае, "сидеть наоборот" - это довольно частое явление
среди работников МВД. Лучше уж не "сажать" и не "сидеть", думаю я и отвечаю:
"Тов. полковник, если Вы спрашиваете о моем желании, то я думаю, что
рациональнее всего было бы использовать меня в области промышленности. В моей
гражданской специальности, я - инженер.
"Это нам тоже нужно. Посмотрим, что у нас есть подходящее для Вас".
Полковник роется в списках штатного состава, потом снимает трубку телефона:
"Товарищ генерал? Извините, что я беспокою Вас". Полковник выпрямляет спину и
оттягивает назад (плечи, как будто стоит перед невидимым генералом. Зачитав ему
данные из моего личного дела, он заканчивает: "Так, прикажете представить его
Вам сейчас? Слушаюсь!"
Затем, обращаясь ко мне, он говорит: "Ну, вот. Пойдемте. Я представлю Вас
заместителю Главноначальствующего по Экономическим Вопросам".
Таким образом на второй день моего пребывания в Карлсхорсте я очутился в
кабинете генерала Шабалина.
Огромная, выстланная коврами, комната. Спиной к окнам - письменный стол,
величиной с футбольное поле. К этому столу, в форме буквы Т, прислонен второй
длинный стол, покрытый красным сукном: неотъемлемая принадлежность кабинетов
крупного начальства, место для конференций.
За столом седая голова. Квадратное энергичное лицо. Глубоко запавшие серые
глаза. Тип волевого исполнителя, но не интеллигента. Под генеральскими погонами,
на темно-зеленом кителе незначительное число орденских лент, но зато на правой
стороне груди - красный с золотом значок в виде флажка: "Член ЦК ВКП(б)". Итак
не боевой генерал, а старый партработник.
Генерал не торопясь изучает мое личное дело, время от времени трет нос и
покуривает сигарету, как будто меня нет в комнате.
"А Вы того... надежны?" - спрашивает он неожиданно и сдвигает очки на лоб, чтобы
лучше рассмотреть меня.
"Как жена Цезаря, тов. генерал", - отвечаю я.
"Говорите по-русски. Я загадок не люблю", - генерал опускает очки со лба и снова
углубляется в изучение моего личного дела.
"Так, а почему Вы до сих опор не член партии?" - спрашивает он, не поднимая глаз
от бумаг.
"Ага, вот и значок заговорил", - думаю я про себя вслух и отвечаю: "Не чувствую
еще себя достаточно подкованным, товарищ генерал".
"Старая интеллигентская отговорка. Когда же Вы почувствуете себя подкованным?" -
раздается голос из-за письменного стола.
Я отвечаю сугубо партийным трафаретом: "Беспартийный большевик, тов. генерал".
Во всех щекотливых случаях самый лучший выход - это отгородиться каким либо
сталинским крылатым словцом. Такие формулировки не дискутируются и не вызывают
дальнейших вопросов.
"Вы имеете какое-либо представление о Вашей будущей работе здесь?" следует
очередной вопрос.
"Постольку, поскольку это касается промышленности, тов. генерал".
