впрочем, мог быть уверен, что и сам Диаспар - не сон?
Саги, задуманные и записанные со времени основания
города, были неисчерпаемы. Они затрагивали все чувства,
обладали бесконечно изменчивыми тонкостями. Одни, популярные
среди самых юных, были несложными повествованиями о
приключениях и открытиях, другие - исследованиями
психологических состояний, иные же - упражнениями в логике и
математике, способными доставить изысканные наслаждения
изощренным умам.
И тем не менее, вполне удовлетворяя друзей Элвина, у
него самого саги оставляли чувство незавершенности. В них
чего-то недоставало, несмотря на всю их многокрасочность,
увлекательность, разнообразие тематики и мест действия.
Саги, в сущности, никуда не вели, - подумал он. Они
всегда замыкались в узких рамках. В них отсутствовали широкие
перспективы, просторные ландшафты, по которым тосковала его
душа. И, главное, там никогда не было и намека на безмерность,
в которой действительно развертывались деяния древнего человека
- на светоносную бездну между звездами и планетами. Художники,
готовившие саги, были поражены той же странной фобией, что
царила среди прочих обитателей Диаспара. Даже эти подставные
приключения обязаны были происходить в уютных помещениях, в
глубоких подземельях или в изящных маленьких долинах, скрытых
горами от остального мира.
Тому было только одно объяснение. Когда-то
давным-давно, может быть, еще до основания Диаспара, произошло
нечто, не только подорвавшее любопытство и честолюбие Человека,
но и изгнавшее его со звезд обратно, домой, под прикрытие
крошечного замкнутого мирка в последнем городе Земли. Человек
отказался от Вселенной и вернулся в искусственное чрево
Диаспара. Жгучее, непобедимое стремление, некогда мчавшее его
по Галактике и к туманным островам за ее пределами, полностью
угасло. В течение бессчетных эпох ни один корабль не появлялся
в Солнечной системе. Может быть, где-то среди звезд потомки
Человека еще воздвигали империи и крушили солнца - Земле это
было неизвестно и неинтересно.
Земле. Но не Элвину.
2
Комната была затемнена. Лишь одна из стен сияла
наплывами и потоками цветов, переливавшимися в согласии с
бурными грезами Элвина. Отчасти образ удовлетворил его - он
просто влюбился в парящие горные цепи, вздымающиеся над морем.
В этих возносящихся линиях были мощь и величие. Он долго
разглядывал их и наконец загрузил в блок памяти визуализатора,
чтобы сохранить на время работы над остальной частью картины.
Тем не менее нечто неясное все время ускользало от него. Вновь
и вновь он пытался заполнить пустые места. Прибор считывал
сменяющиеся образы из его сознания и воплощал их на стене.
Ничего путного не выходило. Контуры были расплывчатые и
неуверенные, цвета грязные и унылые. Но, разумеется, и самый
волшебный инструмент не был в состоянии помочь в поисках цели,
неясной самому творцу.
Бросив свои труды, Элвин мрачно уставился на
прямоугольник, который он старался заполнить прекрасными
образами. Тот был на три четверти пуст. Поддавшись внезапному
импульсу, он удвоил размеры уже созданного наброска и сместил
его к центру картины. Но нет - это было бы слишком легким
решением. Вся соразмерность исчезла. Хуже того - изменение
масштаба выявило дефекты конструкции, отсутствие уверенности в
этих на первый взгляд смело очерченных контурах. Все надо было
начинать сначала.
- Все стереть, - приказал он машине.
Потухла голубизна моря, горы рассеялись подобно
туману, и осталась лишь чистая стена. Словно и не было их
никогда, словно они ушли в то забвение, что поглотило все моря
и горы Земли еще за века до рождения Элвина.
Комнату вновь залил свет, и сияющий прямоугольник, на
котором отображались видения Элвина, слился со своим
окружением, превратившись в одну из стен. Но действительно ли
это были стены? Любому, не знакомому с такими местами, это
помещение показалось бы странным. Оно было абсолютно пустым,
полностью свободным от мебели. Казалось, что Элвин стоит в
центре сферы. Стены не отделялись от пола и потолка каким-либо
заметным образом. Глазу не на чем было задержаться; зрение не
могло подсказать, простирается ли окружающее Элвина
пространство на метры или на километры. Возникало трудно
преодолимое желание идти вперед с вытянутыми руками, чтобы
нащупать реальные границы этого необычайного помещения.
Но именно такие комнаты и были домом для большей части
человечества на протяжении значительного отрезка его истории.
Элвину было достаточно сформулировать соответствующую мысль,
чтобы стены превратились в окна с видом на любую точку города.
Еще пожелание - и вечно скрытые машины заполнили бы комнату
спроецированными изображениями любой необходимой мебели. И за
последний миллиард лет вряд ли кто интересовался, реальны ли
эти изображения. Уж во всяком случае они были не менее реальны,
чем так называемое твердое вещество. А когда нужда в них
отпадала, они снова возвращались в призрачный мир Банков Памяти
города. Как и все прочее в Диаспаре, они никогда не
изнашивались - и оставались бы вечно неизменными, если только
хранимые образы не уничтожались сознательно. Элвин как раз
частично перестраивал свою комнату, когда в его ушах раздался
звук колокольчиков. Он сформулировал в уме сигнал разрешения, и
стена, на которой он только что рисовал, вновь растворилась.
Как он и ожидал, за стеной стояли родители, а чуть поодаль -
Джезерак. Присутствие наставника указывало, что это не обычный
семейный визит. Но и об этом он знал заранее.
Иллюзия была идеальной и не исчезла, когда Эристон
заговорил. Элвину было хорошо, что в действительности Эристон,
Этания и Джезерак разделены многими километрами. Строители
города покорили пространство так же, как они подчинили время.
Элвин даже не знал точно, где среди бесчисленных башенок и
запутанных лабиринтов Диаспара живут его родители. Со времени
его последнего "всамделишного" визита, оба успели переехать.
- Элвин, - начал Эристон, - исполнилось ровно двадцать
лет с тех пор, как твоя мать и я впервые встретили тебя. Тебе
известно, что это означает. Наше опекунство окончилось, и ты
свободен делать все, что хочешь.
В голосе Эристона был след - но только след - печали.
Значительно больше в нем было облегчения. Наверное, Эристон был
доволен, что существовавшее на деле положение вещей приобретало
законную основу. Элвин предвкушал свою свободу уже давно.
- Я понимаю все, - ответил он. - Я благодарен вам за
заботу и я буду помнить о вас все мои жизни.
Это был формальный ответ. Он слышал эти слова так
часто, что все их значение выдохлось, превратив их лишь в набор
звуков без особого смысла. И все же выражение "все мои жизни",
если призадуматься, было достаточно странным. Ему было более
или менее известно, что за этим скрывается; теперь настало
время знать точно. В Диаспаре было много непонятных вещей;
многое следовало выяснить за предстоящие ему столетия.
На миг показалось, что Этания хочет заговорить. Она
приподняла руку, потревожив радужную паутину своего платья, но
потом, опустив ее, беспомощно обернулась к Джезераку. До Элвина
наконец дошло, что его родители чем-то встревожены. Он быстро
перебрал в памяти происшествия последних недель. Нет, в его
недавних поступках не было ничего, могущего вызывать эту
неуверенность, это чувство неясной тревоги, словно окутывающее
Эристона и Этанию.
Джезерак, впрочем, отлично ориентировался в ситуации.
Он вопросительно взглянул на Эристона и Этанию, с явным
удовлетворением увидел, что им нечего больше сказать, и начал
речь, которую подготовил уже годы назад.
- Элвин, - сказал он, - в течение двадцати лет ты был
моим учеником. Я, как мог, старался научить тебя обычаям города
и посвятить в принадлежащее и тебе наследие. Ты задавал мне
много вопросов. Не на все у меня находился ответ. О некоторых
вещах ты не был готов узнать, а многого я не знаю и сам. Теперь
твоему младенчеству настал конец, детство же твое едва
началось. Моим долгом остается направлять тебя, если тебе
потребуется помощь. Лет за двести, Элвин, ты, может быть, и
узнаешь кое-что о городе и его истории. Даже я, приближаясь к
концу этой жизни, повидал менее чем четверть Диаспара и,
вероятно, менее чем тысячную часть его сокровищ.
Во всем этом для Элвина не было ничего неизвестного,
но Джезерака нельзя было торопить. Старик мог взирать на него,
опираясь на всю разделявшую их пропасть веков. Его слова были
отягощены безмерной мудростью, почерпнутой из долгого общения с
людьми и машинами.
- Скажи мне, Элвин, - произнес он, - задавался ли ты
когда-либо вопросом, где ты был перед своим рождением - перед
тем, как увидел себя перед Этанией и Эристоном в Зале Творения?
- Я полагал, что был нигде - что я был лишь образом
внутри разума города в ожидании своего явления на свет - вот
как это.
Небольшая кушетка замерцала позади Элвина и
сгустилась, став реальностью. Он присел на нее в ожидании
дальнейших слов Джезерака.
- Конечно, ты прав, - последовал ответ. - Но это лишь
часть истины, - и в действительности очень малая часть. До сих
пор ты общался лишь с детьми своего же возраста, и они тоже не
ведали правды. Скоро они ее вспомнят, ты же - нет. И мы должны
подготовить тебя к этому. Уже более миллиарда лет, Элвин,
человеческая раса живет в этом городе. С тех пор, как рухнула
Галактическая Империя, и Пришельцы вернулись к звездам, он стал
нашим миром. За стенами Диаспара нет ничего, кроме пустыни, о
которой рассказывают наши легенды. О наших первобытных предках
мы знаем мало. Они были короткоживущими существами и, как это
ни странно, могли воспроизводить себе подобных без помощи
банков памяти и организаторов материи. В сложном и,
по-видимому, неконтролируемом процессе основные формы каждого
человека попадали на хранение в микроскопические клеточные
структуры, создаваемые внутри тела. Если ты этим
заинтересуешься, биологи расскажут тебе подробнее. Впрочем,
метод этот сейчас не представляет интереса, ибо оставлен на
заре истории. Человеческое существо, как и любой другой объект,
определяется своей структурой - своим образом. Образ человека,
и тем более образ, определяющий сознание человека, невероятно
сложен. Но Природа смогла поместить этот образ в крошечную,
невидимую глазом клетку. То, что смогла осуществить Природа,
смог и Человек - правда, по-своему. Мы не знаем, сколько для
этого потребовалось времени. Может быть, миллион лет, - но что
с того? Наши предки наконец научились анализировать и сохранять
информацию, определяющую каждого конкретного человека и
использовать эту информацию для воссоздания оригинала - подобно
тому, как ты только что воплотил кушетку. Я полагаю, что такие
вещи интересны тебе, Элвин, но описать, как именно это
делается, я не смогу. Способ хранения информации не имеет
значения: важна информация сама по себе. Она может быть в виде
слов, записанных на бумаге, в виде череды магнитных полей, в
виде картины электрических зарядов. Люди использовали все эти и
многие другие методы хранения. Достаточно сказать, что уже
очень давно они научились хранить сами себя - или, точнее, те
бестелесные образы, из которых они могли бы воссоздаваться.
Итак, это тебе уже известно. Таким образом, наши предки
