- Как я могу встретиться с ним? - спросила Алистра, решив,
что вопрос с мониторами выяснит, когда доберется до них.
- Я не могу сказать тебе без разрешения Совета.
Дело приобрело совершенно неожиданный, даже смущающий
оборот. В Диаспаре почти не было мест, запрещенных для
посещения. Алистра была вполне уверена, что Элвин не получал
разрешения у Совета, а это могло значить только одно - ему
помогает еще более высокий авторитет.
Совет правил Диаспаром, но сам Совет мог быть превзойден
высшей силой - почти безграничным интеллектом Центрального
Компьютера. Невольно хотелось думать о Центральном Компьютере
как о чем-то живом, находящемся в одном месте, хотя в
действительности он был суммой всех машин Диаспара. Даже не
будучи живым в биологическом смысле, он несомненно обладал
осведомленностью и самосознанием не меньшими, чем человек. Он
одобрял это, иначе остановил бы его или отослал к Совету,
подобно тому как информационная машина поступила с Алистрой.
Оставаться здесь не имело смысла. Алистра знала, что
любая попытка найти Элвина - даже если бы его местонахождение в
этом огромном здании было ей известно - обречена на неудачу.
Двери не будут открываться; движущиеся полы поползут обратно,
как только она встанет на них; поля подъемников таинственно
отключатся, отказываясь перемещать ее с этажа на этаж. Если она
будет упорствовать, ее осторожно выпроводит на улицу вежливый,
но непреклонный робот, или же она будет кружить по Залу Совета,
пока не утомится и не уйдет по собственной воле.
На улицу она вышла огорченной и озадаченной; она впервые
почувствовала, что некая тайна делает ее личные желания и
интересы поистине тривиальными. Это не означало, однако, что
для нее самой они стали менее важными. Она не представляла, что
будет делать дальше, но в одном была уверена. Элвин не был
единственным упрямцем в Диаспаре.
8
Элвин отнял руки от пульта, поставив схему на сброс, и
изображение на экране монитора потухло. Секунду он сидел в
полной неподвижности, глядя на пустой прямоугольник, столько
недель занимавший все его сознание. Он завершил кругосветное
плавание; на этом экране прошел каждый квадратный метр внешней
стены Диаспара. Он знал теперь город лучше, чем кто-либо,
кроме, может быть, Хедрона; и он знал, что пути сквозь стены
нет.
Элвин не пал духом: он никогда не надеялся, что все
будет просто, что он найдет искомое с первой попытки. Важно
было исключить одну возможность. Теперь он должен заняться
другими.
Он поднялся на ноги и прошелся вокруг образа города,
занимавшего почти все помещение. Трудно было не думать о нем
как о материальной модели, хотя Элвин и знал, что в
действительности это не более чем оптическая проекция картин в
изученных им ячейках памяти. Когда он касался пульта управления
монитором, заставляя свою точку наблюдения двигаться по
Диаспару, по поверхности этой копии перемещалось световое
пятнышко, показывая, где он находится. На первых порах это было
полезно, но вскоре он так освоил установку координат, что более
не нуждался в подсказке.
Город расстилался перед ним: Элвин взирал на него
подобно богу. Но он едва замечал его, обдумывая порядок шагов,
которые следовало предпринять.
Существовало по крайней мере одно решение проблемы - на
случай провала всех прочих. Диаспар удерживался в непрерывном
оцепенении своими схемами вечности, навсегда застыв согласно
образу в ячейках памяти; но ведь можно было изменить сам этот
образ, а вместе с ним - и город. Отсюда следовала возможность
перестройки участка внешней стены с таким расчетом, чтобы он
включал дверной проход, затем этот образ нужно было ввести в
мониторы и дать городу перестроиться по новому замыслу.
Элвин подозревал, что большая часть пульта управления
монитором, назначения которой Хедрон ему не объяснил,
предназначалась для внесения подобных изменений.
Экспериментировать с ней было бесполезно: органы управления,
которые могли изменить самое структуру города, были надежно
блокированы и могли действовать лишь с разрешения Совета и с
одобрения Центрального Компьютера. Шансов на благосклонность
Совета почти не было - многолетние или даже многовековые
просьбы ничего бы не изменили. Эта перспектива привлекала
Элвина меньше всего.
Он обратил мысли к небу. Иногда, в фантазиях, вызывавших
позднее легкое смущение, он воображал, будто вновь обрел ту
свободу в воздухе, от которой человек так давно отрекся. Он
знал, что некогда небеса Земли были заполнены необычайными
аппаратами. Огромные корабли, нагруженные неведомыми
сокровищами, возвращались из космоса, чтобы пришвартоваться в
легендарном Диаспарском Порту. Но Порт находился за пределами
города; целые эпохи прошли с тех пор, как он был погребен под
наползавшими песками. Элвин мог воображать, что где-нибудь в
лабиринтах Диаспара все еще скрыт летательный аппарат, но, по
правде говоря, не верил в это. Даже в те дни, когда небольшие
личные флаеры использовались повсеместно, трудно было
представить себе, что их можно было эксплуатировать в пределах
городской черты.
На время он забылся в старых, знакомых мечтах. Он
представил себя господином неба, и мир распростерся под ним,
приглашая отправиться куда угодно. Этот мир не принадлежал его
собственной эпохе; это был утерянный мир Рассвета - просторные
и живые панорамы холмов, озер, лесов. Он испытывал горькую
зависть к незнакомым предкам, которые столь свободно летали
вокруг Земли и позволили умереть ее красоте.
Эти мечты, одурманившие сознание, были бесполезны;
усилием воли он вернул себя к действительности и к текущим
проблемам. Если небо было недосягаемо, а путь по земле -
перекрыт, что оставалось?
Снова он попал в положение, требовавшее помощи. Ему было
неприятно сознавать свою неспособность продвинуться дальше
только за счет собственных усилий, но внутренняя честность
заставляла примириться с этим обстоятельством. Неизбежно его
мысли обратились к Хедрону.
Элвин никак не мог решить, нравится ли ему Шут. Он был
очень рад, что они повстречались, и был благодарен Хедрону за
помощь и скрытую симпатию, выказанную к нему и к его поискам.
Это был наиболее сходный с ним человек во всем Диаспаре, но все
же некоторые черты личности Шута коробили его. Возможно,
присущий Хедрону дух иронической отрешенности производил на
Элвина впечатление неявной насмешки над всеми его усилиями,
даже когда тот, казалось, всеми силами старался помочь. Из-за
этого, равно как и из-за собственного упрямства и
независимости, Элвин колебался привлекать Шута иначе как в
качестве последнего средства.
Они договорились встретиться в небольшом круглом дворике
недалеко от Зала Совета. В городе было много подобных
уединенных местечек, часто расположенных вблизи оживленных
артерий и одновременно полностью отрезанных от них. Обычно туда
можно было попасть только пешком, кружным путем; иногда они
вообще размещались в центре умело задуманных лабиринтов,
подчеркивавших их изоляцию. Избрание для рандеву подобного
места было весьма характерно для Хедрона.
Дворик был не более пятидесяти шагов в поперечнике и
находился фактически в глубине одного из огромных зданий. Тем
не менее он не имел видимых пределов, будучи ограничен
прозрачным бирюзовым веществом, которое слабо светилось
изнутри. И все же дворик был устроен так, чтобы не возникала
опасность ощутить себя затерянным в бесконечном пространстве.
Невысокие стенки, едва доходившие Элвину до пояса, прерывались
кое-где проходами и создавали впечатление уютной
ограниченности, без которой в Диаспаре никто не мог чувствовать
себя довольным.
Когда Элвин появился, Хедрон как раз рассматривал одну
из этих стенок. Она была покрыта тонкой мозаикой из
разноцветных плиток, столь фантастически закрученной, что Элвин
даже не попытался проследить ее детали.
- Взгляни на эту мозаику, Элвин, - сказал Шут. - Не
замечаешь ли ты в ней чего-то необычного?
- Нет, - признался Элвин после краткого ознакомления. -
Мне она не нравится, - но в этом как раз нет ничего странного.
Хедрон провел пальцами по цветным плиткам.
- Ты не очень наблюдателен, - сказал он. - Взгляни на эти
края - как они округлились и смягчились. В Диаспаре такое можно
увидеть очень редко. Это - износ, разрушение вещества под
натиском времени. Я помню время, когда эта картинка была новой
- всего восемь тысяч лет назад, в мою предыдущую жизнь. Придя
на это место еще через дюжину жизней, я обнаружу, что плитки
полностью износились.
- Не вижу в этом ничего особенного, - ответил Элвин. - В
городе есть и другие произведения искусства, недостаточно
хорошие, чтобы храниться в схемах памяти, и не столь плохие,
чтобы подвергнуться немедленному уничтожению. Когда-нибудь, я
полагаю, придет другой художник и выполнит работу лучше. И его
работе не позволят износиться.
- Я знал человека, создавшего это стену, - проговорил
Хедрон, продолжая ощупывать трещины в мозаике. - Странно, что
об этом я помню, а самого человека - нет. Может быть, он мне не
нравился, и я стер его образ из моего сознания, - он
усмехнулся. - А может быть, я изготовил стенку сам, во время
одного из артистических приступов, и был так раздражен отказом
города сделать ее вечной, что решил позабыть обо всей этой
истории. Ага, я так и знал, что эта плитка отвалится!
Он ухитрился отодрать кусочек золотой плитки и казался
очень довольным этим мелким вредительством. Он бросил обломок
на землю, добавив:
- Теперь обслуживающим роботам придется что-нибудь с этим
сделать!
Благодаря неведомому инстинкту, называемому интуицией и
пробивающему себе путь там, где чистая логика бессильна, Элвин
понял, что все это - урок для него самого. Он взглянул на
валявшийся у его ног золотой осколок, стараясь как-то связать
его собственными размышлениями.
Осознав, что ответ существует, Элвин с легкостью нашел
его.
- Я вижу, на что ты хочешь намекнуть мне, - сказал он
Хедрону. - В Диаспаре есть объекты, которые не хранятся в
ячейках памяти, поэтому я никогда не смогу обнаружить их на
мониторах в Зале Совета. Если я пойду туда и сфокусируюсь на
этот дворик, я не увижу и следа стены, на которой мы сидим.
- Думаю, что стенку ты найдешь. Но мозаики на ней не
будет.
- Да, я понимаю, - сказал Элвин, слишком охваченный
нетерпением, чтобы заботиться о таких мелочах. - Подобным же
образом могут существовать части города, которые никогда не
помещались в схемы вечности, но пока не износились. Тем не
менее, я не понимаю, какой мне толк от этого знания. Мне
известно, что внешняя стена существует - и проходов в ней нет.
- Возможно, пути наружу и нет, - ответил Хедрон. - Я не
могу ничего обещать тебе. Но, думаю, мониторы нас могут научить
еще многому - если им позволит Центральный Компьютер. И,
кажется, он испытывает к тебе немалую симпатию.
По пути в Зал Совета Элвин размышлял над этими словами.
До сих пор он считал, что доступ к мониторам он получил лишь
благодаря влиянию Хедрона. Ему не приходило на ум, что это
могло быть следствием каких-то его собственных качеств.
Положение Уникума было достаточно невыгодным; поэтому вполне
справедливым казалось обладание также и какими-то
преимуществами.
Неизменное изображение города по-прежнему доминировало в
