своей возлюбленной. После одного длинного разговора с мисс Йол он
окончательно отказался от своих притязаний.
В апреле Йолы уехали в Симлу.
В июле Стрикленд взял трехмесячный отпуск под предлогом "срочных личных
дел". Он запер свой дом -- хотя ни один человек во всей провинции ни за что
на свете не рискнул бы умышленно тронуть имущество "Истрикин-сахиба" -- и
отправился в Тарн-Таран навестить своего приятеля -- старика красильщика.
Тут следы его затерялись; но вот однажды на бульваре в Симле ко мне
подошел какой-то саис и протянул нижеследующую странную записку:
"Дорогой друг, передай, пожалуйста, подателю сего коробку чирут,
желательно высшего сорта э 1. Самые свежие можно найти в клубе. Заплачу,
когда снова появлюсь на горизонте, а пока что я -- вне общества.
Твой Э. Стрикленд".
Я купил две коробки и отдал их саису, приказав передать привет. Этот
саис был сам Стрикленд, он служил у старика Йола и был приставлен к
арабскому скакуну мисс Йол. Бедный малый соскучился по английскому табаку и
не сомневался, что, пока все не закончится, я буду держать язык за зубами,
что бы ни случилось.
Вскоре миссис Йол, вечно занятая возней с прислугой, стала рассказывать
во всех домах, где она бывала с визитами, о своем образцовом саисе -- парне,
которому всегда хватает времени встать спозаранку и нарвать цветов для
украшения стола к первому завтраку и который начищает -- можно сказать, до
черноты начищает -- копыта коней не хуже, чем какойнибудь лондонский кучер!
Арабский скакун мисс Йол был выхолен так, что просто чудо, смотреть приятно.
Стрикленд -- то бишь Далу -- вознаграждался теми ласковыми словами, которые
говорила ему мисс Йол, катаясь верхом. Родители ее радовались, видя, что она
позабыла о своем глупом увлечении молодым Стриклендом, и называли ее хорошей
девочкой.
Стрикленд уверяет, что те два месяца, которые он провел в услужении,
оказались для него самой суровой школой душевной выдержки. Не говоря уж о
том маловажном обстоятельстве, что жена одного из его товарищейсаисов
увлеклась им и чуть было не отравила его мышьяком за то, что он отверг ее
домогательства, ему пришлось выучиться сохранять спокойствие, когда мисс Йол
ездила кататься с каким-нибудь мужчиной, который пытался флиртовать с ней, в
то время как сам он, Стрикленд, должен был трусить позади с пледом на руке и
слышать каждое слово! Ему приходилось сдерживаться и в тех случаях, когда
какой-нибудь полисмен орал на него у подъезда Бенмора -- особенно в тот раз,
когда его изругал наик, которого он сам же и завербовал на службу в деревне
Айсар-Джанг, или еще хуже, когда какой-нибудь юный офицер обзывал его
свиньей за то, что он не успевал достаточно быстро посторониться.
Но эта жизнь все-таки давала ему кое-какие компенсации. Он досконально
изучил все обычаи, все воровские методы саисов -- так хорошо изучил, что, по
его словам, смог бы огулом привлечь к суду половину пенджабских чанаров,
будь он сейчас на службе. Он стал одним из лучших игроков в бабки, а это
игра, в которую любят играть все джампани и многие саисы, ожидая ночью своих
хозяев у Дома правительства или оперного театра; он выучился курить табак,
состоящий на три четверти из коровьего навоза, и выслушал мудрые изречения
седовласого джамадара всех саисов Дома правительства. А эти изречения весьма
ценны. Он видел множество интересных для него вещей и честью заверяет, что
никто не может как следует оценить Симлы, пока не посмотрит на нее с точки
зрения саиса. Он говорит также, что, вздумай он записывать все, что видел,
ему проломили бы голову.
Забавно описывает Стрикленд, какие муки он испытывал дождливыми ночами,
слушая музыку и глядя на освещенные окна Бенмора, когда ноги его так и
просились танцевать вальс, а голова была покрыта лошадиной попоной.
Стрикленд собирается когда-нибудь написать книжку о своих приключениях. Эта
книжка будет заслуживать того, чтобы ее покупали, и еще в большей степени --
чтобы ее изъяли из обращения.
Итак, он служил верно, как служил Иаков, чтобы получить Рахиль, и
отпуск его уже кончался, как вдруг произошел взрыв. Стрикленд изо всех сил
старался сдерживаться, когда при нем начинали флиртовать, о чем я уже
упоминал, но в конце концов не выдержал. Как-то один старый и весьма
почтенный генерал отправился кататься верхом с мисс Йол и начал за ней
ухаживать в том особенно неприятном стиле, когда женщине дают понять, что
она "совсем еще маленькая девочка", -- стиле, неприятном потому, что ловко
пресечь эти любезности чрезвычайно трудно, а слушая их, можно взбеситься.
Мисс Йол дрожала от страха, зная, что ее саис тоже слышит слова генерала.
Далу -- Стрикленд терпел, пока хватало сил. И вдруг схватил
генеральскую лошадь под уздцы и на чистейшем английском языке попросил
седока спешиться, грозя сбросить его под откос. Тут мисс Йол расплакалась, а
Стрикленд понял, что бесповоротно выдал себя и все пропало.
Генерал едва не лишился чувств, а мисс Йол, всхлипывая, изложила ему
всю историю переодевания и отвергнутою родителями сватовства. Стрикленд был
в ярости -- он злился на самого себя и особенно на генерала, вынудившего его
открыться, -- а потому молча держал лошадь под уздцы, готовясь отхлестать
генерала, чтобы получить хоть какое-нибудь удовлетворение. Но когда генерал
как следует уразумел всю историю и узнал, кто такой Стрикленд, он принялся
пыхтеть и фыркать и от хохота чуть не свалился с седла. Он сказал, что
Стрикленд заслуживает ордена "Крест Виктории" за одно лишь то, что решился
надеть попону саиса. Затем стал ругать самого себя и признал, что
заслуживает взбучки, но слишком стар, чтобы получить ее от Стрикленда. Потом
обратился к мисс Йол и поздравил ее с таким возлюбленным. Скандальный
характер всей этой истории ничуть его не шокировал, ибо он был очень милый
старикан, хоть преклонный к флирту. Наконец он снова расхохотался и заявил,
что старик Йол дурак. Стрикленд отпустил лошадь и намекнул, что хорошо бы
генералу помочь им, раз уж таково его мнение. Стрикленд знал, что Йол питает
слабость к высокопоставленным титулованным лицам, у которых после имен стоят
разные буквы.
-- Все это смахивает на какой-то фарс,-- молвил генерал,-- но, клянусь,
я вам обязательно помогу, хотя бы только затем, чтобы избежать жестокой
взбучки, которую заслужил. Ну, саис-полисмен, поезжайте домой и
переоденьтесь в приличное платье, а я поведу атаку на мистера Йола. Прошу
вас, мисс Йол, скачите домой и ждите нас там.
Минут через семь в клубе поднялась дикая суматоха. Какой-то саис с
попоной и поводьями в руках просил всех знакомых ему мужчин:
-- Ради бога, одолжите мне приличный костюм!
Его не узнавали, и произошло несколько комических сцен, пока наконец
Стрикленду не удалось в одной из комнат получить горячую ванну с содой, в
другом месте достать рубашку, в третьем -- воротничок, в четвертомбрюки и
так далее. Он поскакал к Йолам на чужом пони, увозя на себе одежду половины
всех членов клуба. Генерал, облаченный в красный мундир и тонкое белье,
приехал раньше него. Что говорил генерал, осталось Стрикленда неизвестным,
но Йол принял Стрикленда довольно любезно, а миссис Йол, тронутая
преданностью преображенного Далу, была почти ласкова с ним. Генерал сиял и
похохатывал; вошла мисс Йол, и старик Йол не успел оглянуться, как
родительское согласие было вырвано, и Стрикленд вместе с мисс Йол отправился
на телеграф, чтобы выписать свои костюмы. Последней его неприятностью
оказалась встреча на бульваре с каким-то незнакомцем, который потребовал
вернуть ему украденного пони.
Итак, в конце концов Стрикленд и мисс Йол были обвенчаны с тем
непременным условием, чтобы Стрикленд изменил свое поведение и впредь
соблюдал порядок, заведенный в его ведомстве, что наиболее выгодно и "ведет
в Симлу". В то время Стрикленд слишком сильно любил свою жену, чтобы не
сдержать слова, но это было для него тяжелым испытанием, ибо улицы и базары
и их звуки и шумы говорили ему о многом и звали его вернуться, чтобы снова
пускаться в странствия и делать открытия. Когданибудь я расскажу вам, как он
однажды нарушил обещание, чтобы помочь другу. Это случилось много времени
спустя, и тогда он уже почти не годился для того, что некогда называл
шикаром. Он забывает народный язык и жаргон нищих, забывает условные знаки и
метки и скрытый смысл подтекста, ибо тот, кто хочет все это знать, должен
изучать это непрерывно.
Но зато он отлично составляет отчеты для своего ведомства.
перевод М. Клягиной-Кондратьевой
ЗА ЧЕРТОЙ
Ни каста, ни сон на сломанной кровати для любви не препона. Я
отправился искать любовь и потерял себя.
Индийская пословица
При всех обстоятельствах человек должен держаться своей касты, своей
расы и своего племени. Пусть белый прилепится к белому, а черный к черному.
И тогда никакие превратности не нарушат привычного распорядка вещей, не
будут внезапны, непостижимы или нежданны.
Вот история человека, который ступил за надежные пределы
добропорядочного и привычного ему общества и тяжко за это поплатился.
Сперва он слишком много узнал, потом слишком много увидел. Он слишком
глубоко проник в чужеземную жизнь -- больше он этого не повторит.
Амир-Натхов овраг расположен в самой сердцевине города, сразу за басти
Джита-Мегджи, и упирается он в стену с одним-единственным окном, забранным
решеткой. В устье оврага стоит огромный хлев, а по обе его стороны высятся
глухие стены. Ни Сучет Сингх, ни Гаур Чанд не склонны позволять своим
женщинам глядеть на мир. Держись Дурга Чаран их взглядов, он был бы сейчас
куда счастливее, а маленькая Бизеза могла бы по-прежнему замешивать хлеб
собственными руками. Ее решетчатое окно выходило в узкий и темный овраг, где
не бывает солнца и буйволы барахтаются в липком синем иле. Бизезе было лет
пятнадцать, она уже овдовела и денно и нощно молила богов послать ей
возлюбленного, потому что не была склонна к одинокой жизни.
Однажды англичанин по имени Триджего, бесцельно блуждая по городу,
забрел в Амир-Натхов овраг и, пройдя мимо буйволов, споткнулся о кучу
соломенной трухи.
Тут он обнаружил, что овраг кончается тупиком, и услышал за оконной
решеткой тихий смешок. Смешок этот был мелодичен, и Триджего, знавший, что
для разных житейских надобностей добрые старые "Арабские ночи" -- отличное
руководство, подошел поближе к окну и прошептал тот стих из "Любовной песни
Хар Диала", который начинается так:
Как человеку не пасть ниц перед лицом нагого солнца? Или влюбленному
при
виде возлюбленной?
Если колени мои подогнутся, о сердце моего сердца, виновен ли я в том,
что
краса твоя меня ослепила?
За окном тихо звякнули женские браслеты, и тоненький голос пропел пятый
стих "Песни":
Увы, увы! Как Луне поведать Лотосу о своей любви к нему если врата
небесные на запоре и собираются тучи, чреватые дождем?
Они похитили у меня возлюбленную и теперь на вьючных лошадях влекут ее
в сторону севера
На ногах железные цепи, что прежде сковали мое сердце.
Призовите лучников, пусть готовят...
Песня внезапно смолкла, и Триджего ушел из Амир-Натхова оврага,
недоумевая, кто же эта женщина, которая без запинки подхватила цитату из
"Любовной песни Хар Диала".
На следующее утро, когда он ехал в контору, какая-то старуха бросила
ему в коляску пакет. В пакете Триджего обнаружил половинку сломанного
стеклянного браслета, кроваво-красный цветок дхака, щепотку бхусы, то есть
