озноба, в твердой уверенности, что любой треск сучка в близлежащих
кустах может означать не менее как крадущегося Озерного Человека,
этого легендарного инвалида корейской войны с напрочь выбитыми
мозгами.
Существо, укрывшееся в тени в углу ее комнаты, не было ни
Озерным Человеком, ни Убийцей с Бензопилой. То нечто, что стояло
на полу у его ног (в этом она тоже была совершенно уверена) по
мнению Джесси не было бензопилой... но вполне могло оказаться
чемоданчиком... рюкзаком или ящиком для образцов, излюбленной
принадлежностью любого странствующего коммивояжера...
Или просто плодом моего воображения.
Вот именно. Потому что даже глядя прямо в угол на пол, на то
что находилось там, чем бы оно ни было, она по-прежнему не могла
скинуть со счетов возможность того, что все это ей только
мерещиться. Однако некоторым извращенным образом это только лишь
подкрепляло ее убеждение в том, что само существо было реальным и
от того ей было все труднее и труднее заставлять себя не обращать
внимания на исходящие от него волны мертвенной злобы, раз за разом
накатывающие на нее из переплетения темных теней и мучнистого
света луны.
Оно ненавидит меня, пронеслось у нее в голове. Что бы это ни
было, оно ненавидит меня. Без сомнения ненавидит. Потому что зачем
иначе оно стоит в углу и просто смотрит на меня и не пытается
помочь?
Она снова подняла взгляд на едва различимое лицо, на чужие
глаза, как ей казалось, блестящие лихорадочной яростью во глубине
темных провалов круглых глазниц и начала плакать.
- Кто вы, прошу вас, ответьте? - взмолилась она, чувствуя,
что ее душат рыдания. - Если вы там действительно есть, то почему
вы не поможете мне? Пожалуйста, я прошу вас! Ключи лежат вон там,
рядом с вами, на туалетном столике - расстегните мои наручники,
умоляю вас...
В ответ ни слова. И никакого движения. Оно ничем не выдавало
своего присутствия. Просто стояло там, в дальнем углу, - если
только, конечно, оно было там; если только все это ей не
мерещилось - и смотрело на нее неподвижным взглядом из-под
мечущихся лунных теней.
- Если вы не хотите, чтобы я кому-то рассказала о том, что
видела вас, я буду молчать, клянусь вам, - попыталась снова она.
Ее голос задрожал, сорвался и затих. - Никому ничего не скажу! И,
конечно же... смогу отблагодарю вас, щедро отблагодарю...
Оно продолжало смотреть.
Молча смотреть, не двинув ни рукой, ни ногой.
Джесси почувствовала, как по ее щекам медленно стекают слезы.
- Вы знаете, вы ведь здорово напугали меня, - продолжала она.
_ Может быть вы ответите мне, в конце концов? Вы вообще можете
говорить? Если вы на самом деле там есть, то ответьте мне,
пожалуйста!
Опасная, пронзительная истерика охватила стальным колючим
обручем ее разум и тут же унеслась прочь, захватив с собой в своих
кривых цепких когтях невосполнимую, драгоценную часть ее разума.
Она снова заплакала и принялась на разные лады умолять стоящую в
дальнем углу спальни неподвижную устрашающую фигуру; все это время
она сохраняла полный контроль над собой, лишь иногда соскальзывая
в странно-темный провал, существующий для тех, чей ужас стал так
велик, что достиг уровня одержимости транса. Она слышала
собственный хриплый и полный рыданий голос, взывающий с вопросами
к темному силуэту, умоляющий его пожалуйста, ради Бога освободить
ее от наручников, пожалуйста, прошу вас, ради всего святого,
освободить ее от этих наручников, после чего ее сознание снова
скатывалось в эту жутковато-необъяснимую темную зону. В этот
период она ясно осознавала то, что продолжает звать и умолять,
потому что губы ее двигались и она чувствовала это. Она даже
продолжала воспринимать производимые ею звуки, вот только в
периоды странных затемнений эти звуки обращались из слов в
неразборчивый бессвязный поток. Она так же продолжала слышать вой
ветра и лай собаки, отмечая все это, но не осознавая до конца,
теряя все в немоте ужаса смутно различимой тени в углу, ужасного
пришельца, незваного гостя. Она не могла изгнать из себя
изначальное первородное отвращение к его узкой, бесформенной
голове, к его бледным как воск щекам, к покатым плечам... но более
всего, снова и снова ее взгляд возвращался к рукам существа: этим
поразительным болтающимся, длиннопалым конечностям,
заканчивающимся у ног гораздо ниже рук любого обычного человека.
По прошествии промежутка времени неизвестной протяженности
(двенадцать-двенадцать-двенадцать, говорили ей часы на тумбочке,
здесь тебе все равно никто не поможет) мало-помалу она
возвращалась в нормальный мир из своего забытья, начиная вновь
соображать, вместо того, чтобы просто реагировать на окружающее,
автоматически регистрируя неопределенные образы, начиная снова
различать собственную речь, обращающуюся в связные слова, вместо
пустой ровно-шумящей бессмыслицы. Вернувшись из темноты
собственного провала, она с удивлением отмечала, что с момента
ухода немного продвинулась - теперь она уже не умоляла и не
просила, чтобы с бюро взяли ключи, и расстегнули ее наручники, а
ей самой позволили подняться с кровати. Вместо этого она услышал
тонкий пронзительный и истеричный шепот женщины, низведенный до
простой мольбы об единственном слове в ответ... просто одном слове
и только.
- Кто вы? - рыдала она. - Неужели вам так сложно ответить. Вы
человек? Или дьявол? Ради Бога, скажите хотя бы, как вас зовут?
За окнами продолжал реветь ветер.
Дверь продолжала стучать.
На ее глазах фигура в углу начала изменяться... на ее лице
как будто появилась широкая улыбка. В этой улыбке было что-то
ужасно знакомое и глядя в лицо существа, Джесси почувствовала, что
уже вплотную приблизилась к тонкой границе, разделяющей мир разума
и мир безумия, к непрочной скорлупе, до сих пор с поразительной
стойкостью переносящей все испытания, но вот теперь начавшую
неудержимо и болезненно дрожать.
- Папа? - прошептала она. - Папа, это ты?
Не будь дурой! заорала на нее Женушка, но даже в этом, всегда
выдержанном и спокойном голосе, Джесси услышала нотки опасной
hqrephjh. Не сходи с ума, Джесси! Твой папаша умер в 1980-м!
Это ничуть не помогло ей, ничуть, только сделало все еще
хуже. Гораздо хуже. Том Магот нынче покоился в семейном склепе в
Фалмоусе, не более чем в сотне миль отсюда. В горящем, воспаленном
ужасом мозгу Джесси настойчиво рисовалась картины сгорбленной
отцовской фигуры, на одежде и ботинках которой пятнами выделялась
сине-зеленая плесень, фигуры, беззвучно скользящей по залитым
лунным светом полям и тропинкам редковатых подлесков, направляясь
к редким первым домишкам городских окраин; ей рисовалось, как
обвисали на ходу, притягиваемые к земле всеобщей силой, руки
создания с полуразложившимися мышцами, как постепенно оттягивались
эти руки к земле, повисая до самых коленей. Таким был сегодня ее
отец. Это был мужчина, обожавший катать ее на своих плечах когда
ей было три, который укачивал ее на своих коленях в шесть лет,
когда цирковой коверный клоун испугал ее до слез, который
рассказывал ей на ночь сказки и разные истории, до тех пор, пока
ей не наступило восемь - после чего, она, уже достаточно взрослая,
должна уже была читать сама. Ее отец, сложивший в день солнечного
затмения в пачку несколько самодельных солнечных светофильтров и
державший ее на коленях до самого мгновения наступления полного
затмения, ее отец, сказавший ей: Не бойся ничего... не бойся и не
оборачивайся. Она решила, что он чем-то обеспокоен, потому как
дрожал его голос, потому как глухо он это сказал, потому как
непохож был голос отца на его обыкновенную речь.
Улыбка на лице стоящего в углу существа внезапно сделалась
еще шире и в тот же миг комнату заполнил этот запах - нерезкий и
частично металлический, частично органический; запах, смешанно
устричный и сливочный, так пахнут руки, когда в них подержишь
пригоршню медяков, так пахнет воздух прямо перед грозой.
- Папа, это ты? - снова спросила она стоящую в углу тень, в
ответ на что откуда-то издалека донесся крик гагары. Джесси
почувствовала, как по ее щекам струятся тихие слезы. Творилось что-
то невероятно странное и жуткое, нечто такое, что она не смогла бы
себе вообразить и в тысячу лет. Но как только она прониклась
уверенностью в том, что в дальнем темном углу стоит именно ее
отец, Том Магот, умерший вот уже как двенадцать лет назад и
теперь, как видно, оживший, страх неожиданно ушел из нее почти
весь. Сначала подтянув ноги вверх, она расслабилась и вытянула
ноги обратно, раскинув их на кровати. Как только она сделала это,
фрагменты из ее сна вернулись к ней - те, где поперек ее грудей
было написано губной помадой _Перечная Юм-Юм_ ПАПОЧКИНА ДОЧКА.
- Ну ладно, давай иди сюда, - сказала она фигуре. Ее голос,
чуть охрипший, звучал теперь спокойно и ровно. - Ты ведь для этого
вернулся, верно? Тогда, давай, иди сюда. Ведь теперь я никак не
смогу тебе помешать? Только пообещай, что после всего расстегнешь
наручники? Пообещай, что расстегнешь их и освободишь меня.
Фигура в углу ничего ей не ответила, ни словом, ни жестом.
Она продолжала стоять в сюрреалистическом кружении обрывков
лунного света и теней, и скалиться на нее в злобной улыбке.
Секунды утекали одна за другой (мигающие цифры двенадцать-
двенадцать-двенадцать на экранчике часов, глядящих на нее с
тумбочки, безоговорочно утверждали в том, что время, конечно же,
остановилось полностью и бесповоротно, замерзнув словно озерный
лед, что сама идея временного тока лишь иллюзия) и Джесси начала
склоняться к мысли о том, что вероятнее всего она была права с
самого начала, что там, во тьме на самом деле нет никого и не
было. Чувствуя себя словно легкое бессильное что-либо изменить
перышко, летящее в порывах бушующего за стенами дома коварного и
лукаво-злокозненного ветра, грозящего бурей, если не страшным
sp`c`mnl-торнадо, она бессильно свесила на плечо голову.
Твой отец не мог воскреснуть из мертвых, сказала ей Женушка
Барлингейм, голосом, который пытался быть твердым, но все попытки
которого не увенчались успехом, а лишь вызывали жалость. Однако
Джесси не могла не снять мысленно шляпу перед стараниями этой
смелой женщины. Чтобы не случилось, пожар или наводнение, Женушка
Барлингейм оставалась с ней до самого конца, чтобы укрепить и
направить. То, что ты видишь теперь перед собой, это не отрывок из
фильма ужасов или из Сумеречной зоны, Джесс; это подлинная
настоящая жизнь.
Но другая часть ее - та часть, в которой, по всей
вероятности, гнездились несколько мелких голосков, которые она
приписывала НЛО, откуда ее подсознание протянуло в ее сознание
свои щупальца и прочно укрепилось - настойчиво продолжало
твердить, что то, что она видит перед собой, есть правда тьмы,
нечто отстоящее от устоев любой логики и являющее собой тень
самого что ни на есть иррационального (а может быть и вовсе
сверхъестественного). Эти голоса продолжали настойчиво твердить
ей, что во тьме, особенно во тьме, многое выглядит по-другому. И
когда такое происходит, с клетки, до поры сдерживающей в себе
воображение, спадают все замки и вещи - разные вещи _
высвобождаются на волю.
А вот и нет, это вполне может быть твой отец, прошептала эта
ее новая, чужеродная часть и почувствовав как ее шею и грудь
обдало холодом, Джесси поняла, что слышит в себе голос безумия, со
словами которого вставали на места все возможные причины
