до самой "медуляоблонгата" побежали мурашки, они играли на позвоночнике
Джека, как на каком-то первобытном инструменте.
Гнев на Дэнни улетучился. Джек сделал шаг вперед и отдернул
занавеску. Во рту пересохло. Он чувствовал только сочувствие к сыну и ужас
за себя.
Ванна оказалась пустой и сухой.
С поджатых губ крошечным взрывом слетело неожиданное "Па!",
соединившее в себе облегчение и раздражение. В конце сезона ванну отдраили
до блеска, лишь под двумя водопроводными кранами осталось поблескивающее
пятнышко ржавчины. В воздухе стоял слабый, но явственный запах средства
для чистки того сорта, что и не один месяц спустя после того, как им
пользовались, способны раздражать ноздри запахом собственной
добродетельности.
Джек нагнулся и пробежался кончиками пальцев по дну ванны. Суше не
бывает. Ни намека на влагу. То ли у мальчишки была галлюцинация, то ли он
нагло врал. Джек опять рассердился. И тут его внимание привлек коврик для
ног. Джек сдвинул брови. Что тут делает этот коврик? Ему следует лежать
внизу, в дальней бельевой, на полке вместе с прочими простынями,
полотенцами и наволочками. Вот где должно находиться все белье. В этих
номерах даже постели не застилали по-настоящему: упаковали матрацы в чехлы
из прозрачного пластика на молнии, а потом укрыли покрывалами. Конечно,
Дэнни мог сходить и принести коврик - ключ открывал и бельевые - но зачем?
Джек провел кончиками пальцев по коврику. Он был абсолютно сухим.
Вернувшись к двери, он остановился на пороге. Все нормально.
Мальчишке привиделось. Вещи, все до единой, были на местах. Надо признать,
коврик слегка озадачивал, но и этому имелось логическое объяснение:
какая-то горничная в день закрытия безумно спешила и просто забыла убрать
его отсюда. Любое другое объяснение...
Он шевельнул ноздрями. Дезинфицирующее средство, полный собственной
правоты запах "я-чище-тебя". И...
Мыло?
Нет, конечно. Но, раз уж Джек распознал запах, тот оказался слишком
явным, чтоб пренебречь им. Мыло. Да не "Айвори", бруски которого размером
с почтовую открытку дают в отелях и мотелях. Это был легкий и душистый
аромат дамского мыла. Превосходный запах. "Кэмэй" или "Лоувайла" - сорт,
которым в Стовингтоне все время пользовалась Венди.
(Подумаешь. Все дело в твоем воображении.)
(Да, как и кусты, и все-таки они двигались.)
(Нет, не двигались!)
Он дергано прошагал к двери, ведущий в холл, ощущая только одно: в
висках бьется боль. Сегодня случилось слишком многое - более, чем. Он не
станет бить или трясти мальчишку, просто поговорит с ним, но, Бог
свидетель, он не намерен добавлять к своим проблемам еще и номер 217. Для
этого недостаточно сухого коврика для ног и слабого запаха мыла
"Лоувайла". Он...
За спиной вдруг раздался скрежещущий металлический звук. Он раздался
как раз в тот момент, когда пальцы Джека сомкнулись на ручке двери, и
наблюдатель мог бы подумать, что ее вытертый металл оказался под током.
Джек судорожно дернулся, глаза расширились, лицо исказила гримаса.
Потом, справившись с собой (кстати говоря, только отчасти), он
отпустил ручку и осторожно обернулся. Суставы хрустнули. Налившиеся
свинцом ноги шаг за шагом вернули его к дверям ванной.
Занавеска душа, которую он отодвигал, чтобы заглянуть в ванну, теперь
была задернута. Скрежет металла, прозвучавший для Джека скрипом мертвых
костей в склепе, оказался скрежетом колечек занавески о палку под
потолком. Джек уставился на нее. Лицо будто залили толстым слоем воска -
снаружи мертвая кожа, а под ней живые горячие струйки страха. Так он
чувствовал себя на детской площадке.
За розовой пластиковой занавеской что-то было. В ванне.
Оно виднелось сквозь пластик - плохо различимый, затемненный, почти
бесформенный силуэт. Оно могло оказаться чем угодно. Тенью от
прикрепленного над ванной душа. Давно умершей женщиной, которая лежит в
ванне с куском мыла "Лоувайла" в коченеющей руке и терпеливо ждет - не
придет ли хоть какой-нибудь любовник.
Джек приказал себе храбро шагнуть вперед и откинуть занавеску. Чтоб
обнаружить то, что может там находиться. Вместо того он рваными,
марионеточными движениями развернулся (в груди колотилось перепуганное
сердце) и вышел обратно в спальню-гостиную.
Дверь, ведущая в холл, была закрыта.
Секунда, в течение которой Джек не сводил с двери глаз, растянулась и
застыла. Теперь он ощутил вкус своего ужаса. Тот стоял в горле подобно
вкусу прокисшей черешни.
Прежними дергаными широкими шагами Джек приблизился к двери и
заставил пальцы сомкнуться на ручке.
(Она не откроется.)
Но она открылась.
Шаря рукой по стене, он погасил свет, шагнул в коридор и захлопнул
дверь. Он не оглядывался. Изнутри ему послышались странные звуки - далекие
влажные глухие шлепки. Будто некое существо только-только выбралось из
ванны, желая приветствовать гостя, да запоздало и, сообразив, что тот ушел
до завершения обмена любезностями, кинулось к дверям (лиловое,
ухмыляющееся) приглашать визитера обратно в номер.
Шаги приближаются к двери или это стучит сердце?
Он схватился за ключ. Тот словно покрылся тиной и не желал
поворачиваться в замке. Джек атаковал его. Вдруг замок защелкнулся, а Джек
с тихим стоном облегчения отступил к противоположной стене. Он закрыл
глаза, и в голове нескончаемой вереницей поплыли старые термины (чокнулся,
не все дома, шарики за ролики заехали, парень просто спятил, крыша
поехала, сдурел, не в себе, завернулся, ненормальный, придурок), и все они
означали одно: сошел с ума.
- Нет, - проскулил он, едва ли сознавая, что опустился до такого,
опустился до того, чтоб скулить, зажмурившись, как маленький: О Господи,
нет. Ради всего святого, только не это.
Но сквозь хаос смятенных мыслей, сквозь молотом ухающее сердце Джек
сумел расслышать тихий звук: это тщетно поворачивалась во все стороны
дверная ручка. Это напрасно пыталось выбраться наружу нечто, запертое
изнутри; нечто, чему знакомство с его семьей пришлось бы весьма по вкусу,
а вокруг визжала бы буря и белый день становился бы черной ночью. Если бы
Джек открыл глаза и увидел, как ручка движется, он потерял бы рассудок.
Поэтому глаза не открывались, а неизвестно сколько времени спустя
наступила тишина.
Джек заставил себя поднять веки, наполовину убежденный, что она сразу
же не окажется прямо перед ним. Но коридор был пуст.
Все равно, ему казалось, что за ним наблюдают.
Он посмотрел на глазок посередине двери и задумался: что будет, если
подойти и заглянуть? С чем он окажется с глазу на глаз?
Ноги Джека тронулись с места
(Теперь, ножки, не подведите)
раньше, чем он понял это. Он повернул прочь от двери и, шурша по
сине-черному ковру-джунглям, пошел к главному коридору. На полпути к
лестнице Джек остановился и взглянул на огнетушитель. Ему подумалось, что
складки полотна лежат немного иначе. Вдобавок Джек был абсолютно уверен,
что, когда шел к двести семнадцатому, латунный наконечник указывал на
лифт. Сейчас он смотрел в другую сторону.
- Этого я вообще не видел, - вполне отчетливо произнес Джек. Лицо его
побелело и осунулось, а губам никак не удавалось усмехнуться.
Но вниз он на лифте не поехал - тот слишком напоминал разинутый рот.
Слишком уж напоминал. Джек воспользовался лестницей.
31. ВЕРДИКТ
Он вошел в кухню и посмотрел на них. Левой рукой он подкидывал
ключ-универсал, так, что приделанная к язычку белого металла цепочка
звенела - и ловил его снова. Дэнни был бледным и измученным. Венди
плакала, покрасневшие глаза обвело темными кругами. При виде этого Джек
ощутил внезапную вспышку радости. Страдал не только он. Это уж точно.
Они молча смотрели на него.
- Ничего, - сказал он, пораженный искренностью своего тона. -
Абсолютно ничего.
С ободряющей улыбкой наблюдая, как по их лицам разливается
облегчение, Джек подкидывал ключ (вверх-вниз) и думал, что так, как
сейчас, ему не хотелось напиться еще ни разу в жизни.
32. СПАЛЬНЯ
Ближе к вечеру Джек забрал из кладовки на втором этаже детскую
кроватку и поставил в углу их спальни. Венди ожидала, что мальчик будет
засыпать полночи, но не успели "Уолтонсы" дойти до середины, как Дэнни
принялся клевать носом. Через четверть часа после того, как они уложили
мальчика, тот уснул глубоким сном, сунув ладошку под щеку и не шевелясь.
Венди сидела и смотрела на сына, заложив пальцем место, до которого
дочитала толстую "Кэшельмар" в бумажной обложке. Джек за своим столом
глядел на пьесу.
- А, черт, - сказал Джек.
Венди, оторвавшись от созерцания Дэнни, подняла голову.
- Что?
- Ничего.
Он уперся взглядом в пьесу и в нем затеплилось дурное настроение. С
чего он взял, что пьеса хороша? Незрелая, легкомысленная, пустая. Уже
тысячу раз следовало ее закончить. Хуже того, Джек понятия не имел, как
это сделать. Некогда это казалось довольно несложным. В приступе ярости
Денкер хватает стоящую у камина кочергу и насмерть забивает безгрешного
героя Гэри. После чего, не выпуская из рук окровавленной кочерги, встает
над телом, широко расставив ноги, и пронзительно кричит в зал: "Оно где-то
здесь, и я найду его!" Потом свет тускнеет, занавес медленно закрывается,
а публика видит лежащее на авансцене лицом вниз тело Гэри. Денкер тем
временем широким шагом подходит к книжному шкафу в глубине сцены и
принимается лихорадочно вытаскивать книги с полок, разглядывать и
отбрасывать в сторону. По мнению Джека, это настолько устарело, что
покажется новым; трагедия в пяти актах! - одного новаторства пьесы хватит,
чтобы помочь ей успешно пройти на Бродвее.
Однако мало того, что интерес Джека переключился на историю
"Оверлука". Случилось еще кое-что: он почувствовал неприязнь к своим
героям. Такого еще не бывало. Обычно Джеку, к его радости, нравились все
герои - и плохие, и хорошие. Это давало возможность попробовать увидеть их
со всех сторон и яснее понять мотивы их поступков. Любимый рассказ Джека,
который он продал в издающийся на юге Мэна маленький журнал под названием
"Контрабанда экземпляров", назывался "Вот и Мартышка, Поль Де Лонг".
Герой, помешанный на детях, собирался совершить самоубийство в своем
номере меблированных комнат. Джеку очень нравился Мартышка. Он
сочувствовал эксцентричным потребностям Мартышки, зная, что в имевшихся на
счету Поля трех изнасилованиях с убийствами следовало винить не только
его. Были еще скверные родители: папаша-драчун, точь-в-точь его
собственный, и мать - безвольная, безгласная тряпка (вылитая мать Джека).
Гомосексуальный опыт в младших классах. Публичное унижение. В средней
школе и колледже Мартышка узнал вещи и похуже. Когда он продемонстрировал
свои мужские достоинства двум малышкам, сошедшим со школьного автобуса,
его арестовали и отправили в лечебницу. Хуже всего было то, что из
больницы его выписали, выпустили обратно на улицы, поскольку тот, кто
отвечал за это, решил, что с Полем все в порядке. Фамилия того человека
была Гриммер. Гриммер знал, что Мартышка Де Лонг обнаруживает признаки
отклонений, но все равно написал бодрое, обнадеживающее заключение и
выпустил его. Гриммер тоже нравился Джеку, он и ему сочувствовал. Гриммеру
приходилось руководить больницей, в которой не хватало ни персонала, ни
