наберешься заноз. А еще - сидеть негде, кроме длинных скамеек без подушек
и с высокими спинками, и скамейки эти на самом-то деле церковные, а через
каждые пять футов или около того разложены сборники псалмов. И сидят в
повозке на этих скамьях, оказывается, одни только плоскогрудые "эль
бирдос" в длинных платьях с маленькими кружевными воротничками, и волосы у
них стянуты на затылке в пучок так туго, что просто слышишь, как они
пищат. Лица у всех плоские, бледные, осиянные и все они поют: "Соберемся
мы у реки, у прекрасной, прекрасной ре-е-е-ки", а перед ними играет на
органе вонючая светловолосая сука и велит петь погромче, погромче. Тут
кто-нибудь сует тебе в руки молитвенник и говорит: "Пой с нами, брат. Если
хочешь остаться на Повозке, придется петь утро, день и ночь напролет.
Особенно ночь". Тогда-то и понимаешь, что такое эта повозка на самом деле,
Ллойд. Это храм с решетками на окнах - храм для баб и тюрьма для тебя.
Он умолк. Ллойда не было. Хуже того, он тут с самого начала не
появлялся. Не появлялась и выпивка. Только люди в кабинках, люди с
бала-маскарада - Джек слышал, как они сдавленно смеются, зажимая рты
ладонями и показывая на него пальцем. В глазах искрились крохотные
жестокие огоньки.
Он снова крутанулся к ним.
- Оставьте меня...
(в покое?)
Все кабинки пустовали. Смех замер, как шорох осенних листьев. Джек
довольно долго не сводил широко раскрытых потемневших глаз с пустынного
бара. На лбу явственно пульсировала жила. Где-то в самой середине его "я"
росла холодная уверенность, уверенность в том, что он теряет рассудок. Он
почувствовал настоятельную необходимость поднять соседнюю табуретку,
перевернуть ее и пройтись по комнате мстительным смерчем. Вместо того он
снова повернулся к стойке и принялся громко распевать:
Опрокинь меня в клеееевер,
и давай-ка еще разок!
Перед ним встало лицо Дэнни - не привычное, живое и настороженное, с
сияющими широко раскрытыми глазами, а оцепеневшее, напоминающее зомби лицо
незнакомца: мутные, равнодушные глаза, рот по-младенчески сомкнут вокруг
большого пальца. Что это он сидит тут, как угрюмый подросток, и
разговаривает сам с собой, если где-то наверху его сын ведет себя как
некая принадлежность помещения с обитыми тюфяками стенами? Так, как по
словам Уолли Холлиса вел себя Вик Стэнджер, пока людям в белых халатах не
пришлось приехать и забрать его?
(Но я и пальцем его не тронул! Черт побери, нет!)
- Джек! - робкий неуверенный голос.
Он так удивился и испугался, что, поворачиваясь, чуть не упал со
стула. В самых дверях стояла Венди. У нее на руках, напоминая бледного
идиота из фильмов ужасов, лежал Дэнни. Втроем они представляли живописное
зрелище, Джек очень сильно это почувствовал - вот-вот должен был подняться
занавес второго акта какой-то старой пьесы, пропагандирующей
воздержанность в питье и поставленной настолько плохо, что рабочий сцены
позабыл заполнить полки в Логове Порока.
- Я и пальцем его не трогал, - хрипло сказал Джек. - С тех самых пор,
как сломал ему руку. Я даже ни разу его не шлепнул.
- Джек, сейчас это не имеет значения. Важно вот что...
- Это имеет значение! - крикнул он. Кулак с треском опустился на
стойку, так сильно, что пустая вазочка для арахиса подскочила. - Имеет,
черт дери, имеет!
- Джек, надо увозить его с гор. Он...
Дэнни у нее на руках зашевелился. Вялое, безразличное выражение лица
начало ломаться, как толстая корка льда, скрывающая некую поверхность.
Губы искривились, будто от какого-то странного вкуса. Глаза расширились.
Как бы желая прикрыть их, Дэнни поднял руки - и снова уронил.
Он мгновенно оцепенел в объятиях Венди. Спина выгнулась дугой, отчего
Венди пошатнулась. А Дэнни внезапно завизжал. Из напрягшегося горла один
за другим, как стрелы, летели безумные звуки. Они словно бы заполнили
пустынный первый этаж и, подобно баньши, возвращались назад. Как будто
здесь хором визжала сотня Дэнни.
- Джек! - в ужасе крикнула она. - О, Господи, Джек, что с ним такое?
Джек, не чувствуя под собой ног, слез с табуретки - он в жизни не
бывал так напуган. В какой провал заглянул ненароком его сын? В какое
гнездо мрака? И что там оказалось, что ужалило его?
- Дэнни! - рявкнул он. - Дэнни!
Дэнни увидел его. Он с неожиданной настойчивой силой вырвался у
матери из рук, не позволив удержать себя. Она попятилась, налетела на
кабинку и чуть не упала.
- Папа! - пронзительно кричал малыш, подбегая к Джеку, глаза опухли и
были перепуганными. - Ой, папа, папа, это она! Она! Она! Ох,
па-аааа-паа...
Он стрелой влетел к Джеку в объятия, так, что тот покачнулся. Дэнни
яростно обхватил отца, прижался - сперва будто собравшись бороться с ним,
а потом ухватился за ремень и захлюпал Джеку в рубашку. Джек животом
чувствовал разгоряченное дергающееся личико сына.
- Папа, это она.
Джек медленно перевел взгляд на лицо Венди. Его глаза напоминали
маленькие серебряные монетки.
- Венди? - Голос тихий, почти мурлыкающий. - Венди, что ты с ним
сделала?
Ошеломленная Венди, не веря собственным ушам, уставилась на мужа.
Лицо было бледным. Она покачала головой.
- Джек, ты же должен понимать...
На улице опять пошел снег.
29. РАЗГОВОР НА КУХНЕ
Джек отнес Дэнни в кухню. Мальчик не переставал исступленно
всхлипывать, отказываясь оторвать лицо от груди Джека. В кухне он вернул
Дэнни жене, которая все еще казалась ошеломленной и неверящей.
- Джек, я не знаю, о чем он говорит.
- Я верю, - сказал он, хотя себе вынужден был признаться, что столь
неожиданная, головокружительно быстрая смена ролей до определенной степени
радует его. Но Джек сердился на Венди всего мгновение: где-то внутри все
сжалось - и прошло. В глубине души он знал, что Венди скорее обольется
бензином и чиркнет спичкой, чем причинит Дэнни вред.
На дальней конфорке пыхтел на медленном огне большой чайник. В свою
личную большую керамическую чашку Джек бросил пакетик с заваркой и до
половины налил кипятка.
- Есть шерри для готовки? - спросил он.
- Что?... А, конечно. Две или три бутылки.
- В каком шкафу?
Она ткнула пальцем и Джек достал бутылку. От души плеснув из нее в
чай, он убрал шерри на место и последнюю четверть чашки долил молоком.
Потом добавил три столовых ложки сахара и размешал. Эту смесь он отнес
Дэнни, чьи всхлипы утихли, превратившись в хлюпанье носом и икоту. Но он
весь дрожал, а глаза были широко раскрыты и неподвижны.
- Хочу, чтобы ты это выпил, док, - сказал Джек. - На вкус это хрен
знает какая гадость, но от нее тебе станет лучше. Выпьешь за папу?
Дэнни утвердительно кивнул и взял чашку. Он чуть-чуть отпил,
скривился и вопросительно взглянул на Джека. Тот наклонил голову, и Дэнни
отпил еще. Где-то в самой середке Венди ощутила знакомый укол ревности -
она знала, за нее мальчик не стал бы это пить.
Вслед за этой мыслью пришла другая, от которой сделалось неуютно,
даже страшно: уж не хочется ли ей думать, будто Джек виноват? Может, она
так сильно ревнует? Так могла бы думать ее мать, и это было действительно
ужасно. Она помнила, как в одно из воскресений отец повел ее в парк, а она
ухнула на детской площадке со второго кольца и ободрала обе коленки. Отец
привел ее домой, и тут мать завизжала на него: а ты что делал? почему ты
не смотрел за ней? что ты за отец?
(Она загнала его в могилу; к тому времени, как они развелись, было
слишком поздно.)
Венди не оправдала Джека даже за недостатком улик. Ни на миг не
усомнилась. Она чувствовала, как горит лицо, но с какой-то беспомощной
окончательностью понимала: если бы пришлось проиграть все это еще раз, она
бы думала и поступала точно так же. Хорошо это или плохо, но она всегда
несла в себе частицу матери.
- Джек... - начала она, не уверенная, чего хочет - извиниться или
оправдаться. И то, и другое, знала Венди, бесполезно.
- Не сейчас.
Чтобы выпить половину содержимого большой чашки, Дэнни понадобилось
пятнадцать минут, и за это время он заметно успокоился. Дрожь почти
прошла.
Джек серьезно положил сыну руки на плечи.
- Дэнни, как по-твоему, ты в состоянии точно рассказать нам, что с
тобой случилось? Это очень важно.
Дэнни перевел взгляд с Джека на Венди и обратно. Эта безмолвная пауза
прояснила и ситуацию, и их положение в ней: снаружи, нанося с
северо-запада новый снег, выл ветер, старый отель, попадая в очередной
бурный порыв, потрескивал и постанывал. Венди неожиданно отчетливо
осознала их разобщенность, словно ее ударили под ложечку - такое с ней
бывало и раньше.
- Я хочу... все вам рассказать, - выговорил Дэнни. - Жалко, раньше
нельзя было. - Он держался за чашку, как будто успокаиваясь ее теплом.
- А почему, сынок? - Джек осторожно откинул со лба Дэнни потные,
слипшиеся волосы.
- Потому что эту работу тебе нашел дядя Эл. А я не мог понять, как
это тебе здесь сразу и хорошо, и плохо. Эту... - Мальчик взглянул на них,
прося помощи. Он не находил нужного слова.
- Дилемму? - осторожно спросила Венди. - Когда любой выбор нехорош?
- Да, ее. - Он с облегчением кивнул.
Венди сказала:
- В тот день, когда ты подстригал кусты, мы с Дэнни по дороге в город
поговорили. В тот день, когда в первый раз выпал настоящий снег. Помнишь?
Джек кивнул. День, когда он подстригал живые изгороди, он помнил
очень четко.
Венди вздохнула.
- По-моему, мы не договорили, а, док?
Дэнни - воплощенное горе - потряс головой.
- А о чем вы, собственно, говорили? - спросил Джек. - Не уверен, по
душе ли мне, что мои жена и сын...
- Обсуждают, как любят тебя?
- Какая разница, все равно ничего не понятно. Я себя чувствую так,
будто пришел в кино к середине фильма.
- Мы говорили о тебе, - спокойно сказала Венди. - И, может быть, не
все говорилось словами, но мы оба понимали. Я - потому, что я твоя жена, а
Дэнни - потому, что он... просто многое понимает.
Джек молчал.
- Дэнни выразился очень точно: казалось, этот переезд тебе на пользу.
В Стовингтоне осталось все, что давило на тебя, делая несчастным. Ты стал
сам себе хозяин, ты работал руками и мог поберечь голову - полностью
освободить ее для вечерних занятий литературой. Потом, не знаю точно,
когда... стало казаться, что жизнь здесь для тебя нехороша. Столько
времени проводить в подвале, так дотошно просматривать эти старые бумажки,
всю эту давнюю историю... Ты разговариваешь во сне...
- Во сне? - переспросил Джек. Лицо выразило осторожное изумление. - Я
разговариваю во сне?
- Почти всегда неразборчиво. Один раз я проснулась, чтоб сходить в
туалет, а ты говорил: "К черту, хоть игральные автоматы внесите, никто не
узнает, не узнает никогда". В другой раз меня разбудил ты - ты кричал:
"Маски долой, маски долой, маски долой!"
- Господи Иисусе, - сказал Джек, потирая лицо рукой. Он казался
больным.
- А все старые привычки, привычки пьяницы! Жуешь экседрин, все время
обтираешь губы. По утрам всем недоволен. И потом, ты еще не сумел
закончить пьесу, правда?
- Нет. Нет еще, но это только вопрос времени. Я обдумывал другой...
новый проект.
- Отель. Это проект, насчет которого тебе звонил Эл Шокли? Чтобы ты
оставил его в покое.
- Как ты узнала? - рявкнул Джек. - Ты что, подслушивала? Ты...
- Нет, - сказала она. - Я бы не сумела подслушать даже, если бы
хотела. Ты понял бы это, не обманывай ты сам себя. В тот вечер мы с Дэнни
