практиковать. Правда, забавно: все они занимаются этим, но превращаются в
таких ханжей, когда кто-нибудь попадется. Знали бы вы, как меня вздрючили.
Я так натерпелся за время своих приключений в роли практиканта, что
наконец открыл свою собственную практику на Парк Авеню. И все это без
помощи богатого папочки или высокого покровителя, как это сделало столько
моих "коллег". Когда практика моя закончилась, мой папаша уже девять лет
лежал на кладбище для бедняков. Мать умерла за год до того, как у меня
отобрали лицензию.
Это было чертовски скверное положение. Я сотрудничал с полудюжиной
фармацевтов с Ист -сайда, с двумя крупными поставщиками лекарств и по
крайней мере с двадцатью другими врачами. Я посылал пациентов к ним, а они
ко мне. Я делал операции и прописывал им необходимые обезболивающие
средства. Не все операции были так уж необходимы, но ни одну из них я не
сделал против воли больного. И никогда у меня не было пациента, который
посмотрел бы на рецептурный бланк и сказал бы: "Мне это не нужно". Ну,
например, я им делал операцию на щитовидной железе в 1970 году, и они
принимали обезболивающие еще в течение пяти или десяти лет, если я им
советовал это. Иногда я так и делал. И вы понимаете, что не я один. Они
могли себе позволить приобрести такую привычку. Ну а иногда пациенту плохо
спалось после небольшого хирургического вмешательства. Или он становился
слегка нервным после приема диетических пилюль. Или либриума. Все это
можно было легко поправить. Раз - и готово! Если бы они не получили это от
меня, они получили бы это от кого-нибудь другого.
Затем налоговая служба наведалась к Лоуэнталю. К этому козлу. Они
пригрозили ему пятью годами, и он им продал полдюжины имен. Они
понаблюдали за мной немного, а когда они завалились, то на мне висело на
срок побольше пяти лет. Там было еще несколько дел, в том числе и
рецептурные бланки, которыми я по старинке продолжал промышлять. Забавно:
мне это было на хрен не нужно, я занимался этим по привычке. Трудно
отвыкнуть от лишней ложечки сахара.
Ну что ж, я кое-кого знал. Я дернул за кое-какие нити. Парочку людей
я бросил на съедение волкам. Ни один из них, впрочем не был мне
симпатичен. Каждый из них, по правде говоря, был порядочным сукиным сыном.
Боже, как я голоден.
30 января.
Чаек сегодня нет. Напоминает таблички на тележках разносчиков.
ПОМИДОРОВ СЕГОДНЯ НЕТ. Я зашел по грудь в воду, сжимая в руке острый нож.
Я простоял под палящим солнцем на одном месте в полной неподвижности
четыре часа. Два раза я думал, что хлопнусь в обморок, но начал считать
наоборот до тех пор, пока не пришел в себя. За все это время я не видел ни
одной рыбины. Ни одной.
31 января.
Убил еще одну чайку, точно так же, как и первую. Был слишком голоден,
чтобы помучить ее, как собирался. Я выпотрошил и съел ее. Потом выдавил из
кишок всю дрянь и съел их. Странно чувствовать, как жизненные силы
возвращаются. А я уж было немного испугался. Когда я лежал в тени
здоровенной центральной скалы, мне показалось, что я слышу голоса. Моя
мать. Мой отец. Моя бывшая жена. А хуже всех тот китаец, который продал
мне героин в Сайгоне. Он шепелявил, может быть, потому, что у него был
частично отрезан язык.
"Ну же, давай", - раздался его голос из пустоты. "Давай, попробуй
самую малость. Ты и думать тогда забудешь про голод. Это замечательная
штука..." Но я никогда не принимал никакой гадости, даже снотворных
таблеток.
Лоуэнталь покончил жизнь самоубийством, я не рассказывал вам об этом?
Этот козел. Он повесился в том, что раньше было его кабинетом. Как мне
кажется, он оказал миру большую услугу.
Я хотел снова стать практикующим врачом. Кое-кто, с кем я
перемолвился словечком, сказал мне, что это можно устроить, но что это
будет стоит очень больших денег. Больше, чем ты можешь себе представить. У
меня в сейфе лежало сорок тысяч долларов. Я решил, что надо попытать
счастья и пустить их в ход. А потом удвоить или утроить сумму.
Я пошел на встречу с Ронни Ханелли. Мы с Ронни играли в колледже в
футбол. Когда его младший брат решил податься в интерны, я помог ему
подыскать местечко. Сам Ронни учился на юриста, ну не смех? В квартале,
где мы вместе росли, мы называли его Ронни-Громила. Он судил все игры с
мячом и клюшкой и хоккей. Если тебе не нравились его свистки, у тебя был
выбор: держать рот на замке или грызть костяшки. Пуэрториканцы звали его
Ронни-Макаронник. Это задевало его. И этот парень пошел в школу, а потом в
юридический колледж и с полпинка сдал свой экзамен на адвоката, и открыл
лавку в нашей окраине, прямо напротив бара. Закрываю глаза и вижу, как он
рассекает по кварталу на своем белом "Континентале". Самый крупный делец в
городе.
Я знал, что у Ронни для меня что-то найдется. "Это опасно", - сказал
он. "Но ты всегда сможешь о себе позаботиться. А если дело выгорит я тебя
познакомлю с двумя парнями, один из них госуполномоченный".
Он назвал мне два имени. Генри Ли Цу, здоровенный китаец и Солом Нго,
вьетнамец. Нго был химиком. За солидный куш он проверял товар китайца.
Китаец время от времени выкидывал номера. Заключались они в том, что
пластиковые пакеты бывали набиты тальком, порошком для чистки раковин,
крахмалом. Ронни сказал, что однажды за свои штучки ему придется
расплатиться жизнью.
1 февраля.
Пролетал самолет. Прямо над островом. Я попытался взобраться на скалу
и подать ему знак. Нога попала в расщелину. В ту самую чертову расщелину,
в которую я угодил в тот день, когда убил свою первую птицу. Я сломал
лодыжку. Двойной перелом. Словно выстрел раздался. Боль была невероятная.
Я вскрикнул и потерял равновесие. Я замахал руками как сумасшедший, но не
удержался, упал, ударился головой и потерял сознание. Я очнулся только в
сумерках. Из раны на голове вытекло немного крови. Лодыжка распухла как
автомобильная шина, и вдобавок я получил серьезный солнечный ожог. Я
подумал, что если солнце посветило бы еще часок, я весь бы пошел
волдырями.
Притащившись сюда, я провел остаток ночи ежась от холода и плача от
боли и досады. Я продезинфицировал рану на голове, прямо над правой
височной долей, и перевязал ее так хорошо, как только мог. Просто
поверхностное повреждение кожи и небольшое сотрясение, мне кажется. Но моя
лодыжка... Тяжелый перелом в двух, а, может быть, и в трех местах.
Как я теперь буду гоняться за птицами?
Наверняка должен быть поисковый самолет, который ищет оставшихся в
живых пассажиров "Калласа". Шторм, возможно, отнес шлюпку на много миль от
того места, где он затонул. Они могут сюда и не добраться.
Боже, как болит лодыжка.
2 февраля.
Я сделал знак на небольшом участке побережья на южной стороне
острова, недалеко от того места, где затонула шлюпка. На это мне
потребовался целый день, несколько раз я делал перерывы и отдыхал в тени.
Но все равно я дважды терял сознание. На глазок я потерял примерно
двадцать пять фунтов веса, в основном от обезвоживания организма. Но зато
сейчас с того места, где я сижу, я могу видеть написанные мной за этот
день буквы. Темные скалы на белом песке образуют ПОМОГИТЕ, каждая буква в
четыре фута высотой. Следующий самолет обязательно заметит меня.
Если только он прилетит, этот следующий самолет.
Нога болит постоянно. Она распухла еще сильнее, и вокруг места
перелома появилось зловещее пятно. Похоже, пятно растет, после тугой
перевязки рубашкой боль немного утихает, но все же она настолько сильна,
что я скорее падаю в обморок, чем засыпаю.
Я начал думать о том, что, возможно, потребуется ампутация.
3 февраля.
Лодыжка распухла еще больше, и пятно продолжает расти. Если
понадобится операция, я думаю, что смогу ее провести. У меня есть спички,
чтобы простерилизовать острый нож, есть иголка и нитки из набора для
шитья. Рубашку я разорву на бинты.
У меня даже есть два кило "обезболивающего", хотя и немного не той
разновидности, которую я обычно прописывал своим больным. Но они бы
принимали его, если б смогли бы достать. Готов держать пари. Все эти
престарелые дамы с синими волосами готовы вдыхать дезодорант, если есть
надежда, что это поможет им взбодриться. Будьте уверены!
4 февраля.
Я решился на ампутацию ноги. Ничего не ел четыре дня. Если я буду
дальше тянуть, то возрастет риск того, что во время операции я потеряю
сознание от голода и шока и истеку кровью. А как бы мне не было скверно, я
все еще хочу жить. Я помню, о чем рассказывал нам Мокридж на занятиях по
анатомии. Старый Моки, так мы его называли. Рано или поздно, - говорил он,
- в процессе обучения у каждого студента-медика возникает вопрос: какой
силы травматический шок может вынести человек? И он щелкал пальцем по
анатомической таблице, указывая на печень, почки, сердце, селезенку,
кишечник. Как правило, джентльмены, - говорил он, - ответ всегда сводится
к новому вопросу: насколько сильно человек стремится выжить?
Я думаю, что смогу провести операцию успешно.
Я действительно так думаю. Полагаю, что я пишу для того, чтобы
оттянуть неизбежное. Но мне пришло в голову, что я не закончил рассказ о
том, как я оказался здесь. Возможно, мне стоит сделать это на случай, если
операция пройдет неудачно. Это займет несколько минут, и я уверен, что еще
будет достаточно светло для операции, тем более что на моих часах только
девять часов девять минут утра. Ха!
Я полетел в Сайгон под видом туриста. Это звучит странно? Напрасно.
Все еще находятся тысячи людей, которые приезжают в эту страну несмотря на
затеянную Никсоном войну. В конце концов, есть же люди, которые ходят
смотреть на обломки разбитых машин и петушиные бои.
Мой китайский друг дал мне товар. Я отвез его к Нго, который заявил,
что это товар очень высокого качества. Он сказал мне, что Ли Цу выкинул
один из своих номеров четыре месяца назад, и что его жена взлетела на
воздух, повернув ключ зажигания своего "Опеля". С тех пор штучки не
повторялись.
Я оставался в Сайгоне в течение трех недель. Я заказал себе место на
туристическом лайнере "Каллас", который должен был отвезти меня в
Сан-Франциско. Первая каюта. Подняться с товаром на борт не составило
никакой проблемы. Нго подкупил двух таможенников, которые лишь бегло
просмотрели мои чемоданы. Товар лежал в пакете, на который они даже и не
взглянули.
"Миновать американскую таможню будет значительно труднее", - сказал
мне Нго. "Но это уже ваши проблемы".
Я не собирался провозить товар через американскую таможню. Ранни
Ханелли нанял ныряльщика, который должен был исполнить одну чертовски
трудную работенку за три тысячи долларов. Я должен был встретиться с ним
(думаю, что это должно было произойти два дня назад) в Сан-Франциско в
ночлежке под названием "Отель Сент-Реджис". План заключался в том, что
товар должен был быть помещен в герметичную банку. К ней был прикреплен
хронометр и пакетик с красной краской. Как раз перед тем, как судно
входило в док, банка должна была быть выброшена за борт.
Я как раз подыскивал поваренка или стюарда, который не отказался бы
от небольшой суммы наличными и который был бы достаточно сообразителен -
или достаточно глуп - чтобы не болтать потом попусту, но "Каллас" затонул.
Не знаю как и не знаю почему. Штормило, но корабль, казалось, вполне
сносно справлялся с качкой. Около восьми часов вечера двадцать третьего
числа где-то под палубой произошел взрыв. Я в это время был в
